За бортом по своей воле - Ален Бомбар

Озаряемый лучами яркого весеннего солнца самолет взмыл в воздух. Я улетал в Нью-Йорк, где меня ждал мой друг Перси Кнаут.

В Нью-Йорке меня встретила настоящая снежная буря. Здесь стояли ужасающие морозы. Вот уже год, как я не испытывал такого холода: мои путь через Атлантический океан проходил почти целиком по тропическому поясу. Ночь перед рождеством я еще проводил растянувшись на пляже, залитом светом звезд совершенно ясного теплого неба.

Этот перелет меня настолько утомил, что я вынужден был отложить свое возвращение в Европу и немного отдохнуть, несмотря на то что знал, с каким нетерпением меня там ждут все мои друзья. Большую часть времени я проводил в гостинице, лежа в постели, или в маленьком порту Сэг-Харбур, где жили мои друзья в доме под очаровательной вывеской «Белый кит».

Однако меня с нетерпением ждали во Франции и надо было трогаться в путь. 6 января вечером я снова сел в самолет.

Маршрут был такой: Нью-Йорк — Монреаль — Гандер — Париж. На аэродроме в Монреале меня узнали многие молодые канадцы французского происхождения. Они поздравили меня с благополучным завершением путешествия через Атлантический океан и начали фотографировать меня под вспышки магния. Это вызвало немалое удивление одной актрисы, которая в тот момент поднималась по трапу в самолет. Указав на меня, она спросила:

— Кто это?

Ей ответили:

— Доктор Бомбар.

— Доктор Бомбар?

— Ну да, тот, что недавно переправился через Атлантический океан.

— Но ведь я тоже, — возразила певица, — собираюсь пересечь Атлантический океан!

Возмущенная стюардесса молча отошла от несчастной артистки, даже не объяснив ей, что я переправился через океан в «несколько особых условиях».

Ночью экипаж пришел в замешательство: нарушилась регулировка отопления и температура в самолете начала быстро подниматься. Создалось впечатление, что самолет загорелся. Стюардесса с великолепным хладнокровием, присущим всем членам воздушных экипажей, скрывала свою тревогу. И может ли быть более приятная похвала, чем та, что заключалась в ее словах: «Если мне суждено упасть в океан, то пусть это случится сегодня, когда вы здесь». В этих словах уже сказался моральный эффект моего опыта.

Таким образом, моя цель хотя бы в какой-то степени была достигнута.

Но вот и Париж. Мне указывают на толпу встречающих. Я волнуюсь, как перед экзаменом. Замирают моторы. Самолет приземляется, дверь открывается, и я оказываюсь перед приветливо шумящим морем друзей, собравшихся здесь, чтобы присутствовать при моем вступлении на землю Франции. Я возвратился туда, откуда начал. Круг замкнулся.

Заключение

Путешествие «Еретика» окончено. Теперь я буду бороться за то, чтобы моя «ересь» была понята и стала христианской верой для всех, кто в будущем может потерпеть кораблекрушение.

Всякий бедствующий в море может достигнуть земли, причем не в худшем состоянии, чем я. Я был такой же терпящий бедствие, как и другие. Мое здоровье не представляет ничего исключительного[60]. До войны я трижды болел желтухой, а в послевоенный период перенес тяжелые заболевания, связанные с длительным недоеданием. Следовательно, у меня не было никаких преимуществ перед другими, совершающими такое же плавание. Конечно, за время плавания я сильно похудел, но все же достиг берега. Повторяю, речь идет не о хорошей жизни, а о том, чтобы выжить в течение времени, нужного для того, чтобы достичь земли или встретить пароход.

Теперь я уверенно заявляю, что море «снабжает» питьем и едой в достаточном количестве, чтобы смело двинуться в путь к своему спасению.

Нельзя сказать, что во время моего шестидесятипятидневного пути от Канарских к Малым Антильским островам мне как-то особенно везло. Ни в коем случае нельзя также рассматривать мое путешествие как подвиг, как нечто исключительное.

Я похудел на 25 килограммов, и мне пришлось перенести немало тяжелых недомоганий и болезней. Я достиг берега с серьезной анемией (5 млн. красных кровяных шариков перед началом путешествия и 2,5 млн. — по возвращении) и с общим количеством гемоглобина, граничащим со смертельным.

Период, последовавший за легким завтраком на «Аракаке», едва не оказался для меня роковым.

Ужасающий понос с немалыми кровяными выделениями мучил меня в течение двух недель (с 26 ноября по 10 декабря). Дважды я едва не терял сознание: 23 ноября, когда появились первые признаки надвигающейся бури, и 6 декабря, в день, когда я написал завещание. Моя кожа вся покрылась сыпью и мелкими прыщами. Ногти на пальцах ног выпали. Я претерпел серьезное расстройство зрения, очень заметную потерю мускульной силы и голод. Но я достиг берега!

В течение 65 дней я питался исключительно тем, что мог взять у моря. Получаемого рациона белков и жиров мне хватало. Недостаток сахара вызвал значительное истощение организма, но все же не настолько сильное, чтобы оно угрожало моей жизни. То, что перед отъездом я утверждал теоретически, теперь подтвердилось на опыте.

Еще одно доказательство преобладания психики над физиологией: «психический» голод после встречи с «Аракакой» оказал гораздо более вредное действие на мое здоровье, чем голод физический, который мы переносили с Пальмером в течение довольно длительного периода в Средиземном море. Первый это, конечно, не настоящий голод, это скорее желание чего-то другого, но очень опасно желать и не получать. Второй особенно мучителен во время первых двух суток, когда он сопровождается болями, похожими на судороги, которые затем успокаиваются и уступают место сонливости и значительному ослаблению организма.

В первом случае организм сам себя сжигает, во втором он тлеет подобно угольку.

Медицинский осмотр по прибытии на Барбадос показал, что у меня не было никакого заболевания, связанного с недостатком витаминов. Следовательно, планктон все же дал мне необходимый для организма витамин C.

Дождевую воду я получил только через 23 дня. Таким образом, в течение этих 23 дней я доказал, что рыбы вполне достаточно, чтобы утолять жажду, что питье тоже можно добывать из моря.

Если считать со времени отплытия из Монако, то в течение 14 дней я утолял жажду морской водой и в течение 43 дней — соком, выжатым из рыбы. Так я победил жажду в океане.

Мне говорили, что морская вода действует как слабительное, но в период длительной средиземноморской голодовки ни у Пальмера, ни у меня не было стула в течение 11 дней. Никакого признака предсказываемой интоксикации не обнаружилось. Слизистые никогда не пересыхали.