Между Полюсом и Европой - Евгений Зингер

Не один раз приходилось нам летать с Василием Фёдоровичем Фурсовым на Шпицбергене, и всегда поражался я его исключительной выдержкой, настойчивостью, мастерством, мужеством, его чувством ответственности за порученное дело независимо от того, сложное задание или простое. Хотя, откровенно говоря, любой полет над фьордами, горами и ледниками архипелага не совсем правильно укладывать в понятие «простой»! Василий влюблён в свою рискованную профессию. Про таких людей обычно говорят: «Летает смело, красиво и надёжно!»

Ещё в Баренцбурге он как-то разоткровенничался:

— Знаешь, чем мне нравится работать на вертолёте? Летаю низко, неторопливо, могу любоваться природой: все хорошо видно из кабины. Если есть необходимость — почти всегда можно сесть. А вот скажи, какое получаешь удовольствие, летая на реактивном самолёте? Носишься над облаками, словно заводной, с большой высоты ничего толком не увидишь, что делается на земле, да ещё подай тебе солидный аэродром, чтобы сесть!…

Вот и теперь Фурсов, конечно же, знает, как важно нам сейчас попасть на ледник. Поэтому пилот целеустремлённо, но не бесшабашно продолжает борьбу с коварными силами природы, упорно «перескакивает» с одного места на другое, пока наконец не выбирает наиболее удачный момент для посадки.

Привычным рывком бортмеханик открывает дверь и ловко спрыгивает с подножки вертолёта, висящего в метре от поверхности ледника. В тот же миг человек проваливается в рыхлый снег почти до пояса — верный сигнал пилоту о невозможности садиться в этом гиблом месте. Механик выбирается из снежного «капкана» и уходит в сторону. Пройдя метров 100, он останавливается и вдруг начинает очень энергично топать ногами. Издали его занятие напоминает зажигательный африканский танец. Лишь убедившись в надёжности «площадки», наш расторопный механик разводит руки в стороны, изображая букву «Т». Получив «добро» на посадку, Фурсов осторожно подводит свою семитонную «стрекозу» вплотную к одиноко стоящему на леднике человеку и аккуратно прижимает её к поверхности. Колеса плавно, но глубоко продырявливают рыхлый, сильно насыщенный талой водой снег и тонут в нём до самого верха. Тогда пилот слегка приподнимает передние «ноги» вертолёта, и механик подкладывает под них специально захваченный для этого деревянный трап. Вздыбленная машина вскоре принимает горизонтальное положение. Но чтобы ненароком не упасть набок и не провалить огромной тяжестью находящийся, возможно, в этом месте снежный «мост», Фурсов не выключает двигателя, и лопасти продолжают резать со свистом воздух.

Командир знаками показывает, чтобы мы быстрее разгружали вертолёт: необходимо сделать сюда ещё один рейс сразу двумя машинами, а погода ждать не будет. В пожарном порядке выбрасываем на снег палатку, продукты, рацию, спальные мешки и приборы — всё необходимое для того, чтобы можно было жить и работать на леднике, если вертолёты не смогут вернуться. Арктика остаётся Арктикой и в наши дни: она по-прежнему изменчива, коварна и даже зла по отношению к человеку, который не хочет считаться с её повадками.

Аврал окончен. Бортмеханик последним садится в вертолёт, захлопывая за собой дверь, когда длинные усы-лопасти уже выпрямились от сильного вращения винта. Тупорылый, с виду неуклюжий Ми-4 словно ожил — задрожал, затем слегка пошевелился, едва заметно, чуточку лениво приподнял передние колеса и снова опустил их в снежную борозду. Постепенно нараставший шум двигателя достиг апогея. Машину будто охватил болезненный озноб: она стала покачиваться из стороны в сторону, как уставший путник. Потом неторопливо, совсем по-деловому легко вытащила наружу свои растопыренные ноги и полетела вперёд, едва не касаясь ледника широким округлым носом. Десятки раз видел я, как взлетают вертолёты, но, как мальчишка, готов ещё и ещё раз любоваться этим зрелищем.

По просьбе Фурсова я вместе с Володей Михалёвым принялся вытаптывать площадки для обоих вертолётов. Незаметно прошёл час нашего «топтания» — снег уплотнился, осел, и наши ноги почти уже не проваливались. Во время этой необычной работы нам удалось «нащупать» несколько узких трещин, секущих плато даже в самой верхней его части. Но вот снова донёсся далёкий прерывистый гул — приближались вертолёты. Туман тем временем немного откочевал в сторону, затаясь недалеко, под крутым склоном горы.

Скоро на наши «вертодромы» опустились машины Фурсова и Власова. Они доставили третьего сотрудника станции — Славу Маркина и весь остальной груз.

Лётчики не могли долго задерживаться: неприятный туман опять облизывал своим мягким светло-серым языком недалёкие подступы к плато — Снежная королева готовилась начать новую осаду нашего лагеря. Лётчики направились к своим ярко-красным машинам. Вдруг Лев Власов обернулся и крикнул:

— Всё-таки, когда вы станете вызывать нас из Баренцбурга, учитывайте погоду, а то при такой, как сегодня, можем вас и не найти.

— Не пугай ты, Лев, людей раньше времени! Всё будет нормально — найдём их и доставим, как надо, в лучшем виде! — весело перебил своего товарища Василий Фурсов, а затем добавил: — А вообще-то, друзья, старайтесь «сделать» погоду получше!

Едва стих шум растворившихся на горизонте вертолётов, как мы быстро очутились во власти мутного тумана. В момент исчезла видимость, посыпался мелкий холодный дождик вперемежку со снегом, резко усилились порывы ветра со стороны моря. Все это заставило нас ускорить монтаж полюбившейся палатки КАПШ и печки с трубами. Когда же приятное тепло и музыка, пойманная «Спидолой», распространились под куполом нашего шатрового дома, настроение вмиг улучшилось и мы даже запели тут же сочинённую песенку на мотив «Трех поросят»: «Нам не страшен дождь и снег, дождь и снег, дождь и снег!»

Прошло немного времени, и мне удалось связаться с радиоцентром «Баренцбург». Дежуривший там оператор Юра Игнатьев с удовольствием сообщил, что слышит нас на «четвёрку».

На другой день неподалёку от лагеря мы принялись сооружать гляциоклиматическую станцию: сначала поднялась на двухметровые «ножки» метеобудка; потом раскинула широкие плечи актинометрическая стрела; оживили белую целину снегомерные рейки, забуренные в фирн, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф и другие приборы. Станция «Ледниковое плато Хольтедаля» приступила к работе…

Несколько суток туман держал нас словно взаперти, не давая возможности уйти в дальние маршруты, во время которых мы собирались измерить величину накопившегося за последнюю зиму снега и определить положение фирновой границы.

Наконец удалось воспользоваться небольшим улучшением погоды и отправиться на восточный склон плато. Идём туда, где горизонтали на крупномасштабной топографической карте вдруг прерываются и тонкие синие ниточки линий сменяются пунктиром. Идём туда, где сохранилось типичное «белое пятно» — сохранилось, видимо, потому, что во время проведения аэрофотосъёмки над этим районом была облачность. Вот почему так получилось, что нашей маленькой экспедиции предстояло во второй половине XX века пройти по неведомым землям.