Аттила - Уильям Нэйпир

— Они больше не нужны, — просто сказал он.

Они смотрели, как корчился в пламени старинный пергамент, а буквы странно растекались от жара, словно слова могли пережить пергамент, на которым были написаны. Слабо пахло чем-то… тленным, как будто из склепа или из могилы, и пергамент сгорел и исчез в клубах густого черного дыма. Гамалиэль взял пучок дикого майорана с гвоздя в стене и бросил его в огонь, чтобы очистить воздух.

— Что это было? — спросил Люций. — Дыхание могилы и черный дым?

Но Гамалиэль не ответил. Он сказал только:

— Теперь последние листы — это ты. — Улыбнулся и обратился к Сейриан: — Женщина, узри своего мужа — это последняя из «Сивиллиных Книг». — А Люцию сказал более серьезно: — Однажды ты передашь их своему сыну, как положено по кельтскому обычаю поступать со святыми знаниями древности. Ибо ты и Кадок происходите от Бранов, и в ваших жилах течет кровь druithynn, как ты сам сказал.

Люций нерешительно произнес:

— Ты должен рассказать мне больше, Гамалиэль. Я как в тумане.

Старик улыбнулся и посмотрел в огонь.

— Увы, я не такой мудрый, как тебе кажется. В мире столько тайн, но нет ничего таинственнее человека. Что касается пророчеств Сивиллы… кто на деле может предвидеть будущее? Разве вложат боги такую ужасную власть в слабые и вероломные руки человека? Разве будущее записано в книге небес, неизменное и предопределенное от яйца до конца? Разве ты не знаешь в сердце своем, что можешь выбирать между темным путем и Светом?

Сейриан сказала Люцию:

— Ты это знаешь.

Люций уставился в пол, смутно ощущая себя пристыженным.

— У человека есть выбор, — продолжал Гамалиэль, — и будущее не записано, и все пророчества — это никчемные плохие вирши. И даже пергамент, на котором они записаны, не годится для того, чтобы подтереть задницу императора!

Люций ухмыльнулся.

— Тогда зачем суетиться из-за них?

— Потому что люди верят в пророчества. Они жадно выслушивают свои гороскопы, цепляются за «свои» драгоценные камни, за мифических прародителей и за все эти маленькие-маленькие обманы. У наших организмов есть свой срок, они живут — и прекращают существовать, но за этот срок они, безусловно, обладают властью, могут ранить, а могут исцелить. Вот в чем их сила.

Люций медленно кивнул.

— Мир изменился, — сказал Гамалиэль, — и мы вместе с ним. — Он грустно улыбнулся. — И на эту славную землю, и даже в эту долину, приходят саксы.

Заговорила Сейриан:

— Я почти ничего не знаю о саксах. Я знаю, что это слово означает «люди меча». До того дня я не видела, чтобы в нашей тихой долине обнажили меч. А теперь я знаю, что каждый мой сон о них наполнен кровью.

— Потому что они хотят, чтобы их так воспринимали — и видели во сне, — сказал Гамалиэль и продолжил тихим голосом:

Девять дней и девять ночей владыка ОдинПровел, прибитый гвоздями к древу,Жертвуя собой.

Потом небо отворилось,Загремел гром,Занялся рассвет,И поплыли длинные корабли.

Люди меча, люди топора,Ледниковый период, волчий период,И никакой пощады от человека человеку.

— Они всего лишь одно из многих племен, — говорил дальше Гамалиэль. — Да, они свирепые и страшные люди. Со временем из этой свирепости может произрасти нечто великое и страстное, но пока они — Люди Меча, как ты и сказала, дорогая Сейриан, и Люди Крови, и saxa — это их слово для грозных и острых длинных мечей. Они поклоняются странным, темным богам, а имя Христа — пытка для их ушей. Море принадлежит им, и они в своих узких остроконечных кораблях бороздят его день и ночь, а в глазах их — голод и вожделение. Они смеются, утверждая, что пересекут и самый океан и доплывут до входа в Ад, который представляет собой большую темную пещеру, в которую черным потоком вливается море. Они шутят, не боясь богов, что приплывут в эту адскую бездну и обшарят весь Ад в поисках золота.

Несмотря на жар от очага, Сейриан поежилась.

— А что же должны сделать мы? — спросил Люций.

— Последнее кельтское королевство будет сражаться против языческих захватчиков, — ответил Гамалиэль, — и битва будет выдающейся.

— А Британия погибнет в конце?

— Все нации и империи погибнут в конце, — с тихой грустью сказал Гамалиэль. — Но не все войдут в легенду столь блистательно, как последнее из кельтских королевств. — Он посмотрел в огонь. — Так говорили наши прорицатели. Так говорил Мирддин. Для всех нас наступают трудные времена, и повсюду за границами волнуются племена. Саксы — свирепый народ, но не свирепее, чем свевы, или готы, или вандалы и пока еще не свирепее, чем то племя, что придет совсем издалека. «Шторм с Востока — о, этот шторм не прекратится».

— А что случится с нами, Гамалиэль?

Гамалиэль улыбнулся. Часто, когда он бывал в унынии и словно удивлялся веселости, поднимавшейся из самой глубины естества, которую никто, кроме него, не ощущал и не понимал, его морщинистое старое лицо вдруг озарялось таинственной улыбкой, и он говорил, как сказал и сейчас:

— Все будет хорошо, и вся суть вещей устроится хорошо.

— Да как же это?

— То, что гусеница называет концом света, Владыка называет бабочкой, как сказал мне один старый мудрец, которого я встретил в горах между Китаем и пустынями Скифии.

— Ты говоришь загадками, старый друг.

— Я говорю загадками, потому что жизнь — загадка. И не та загадка, которую нужно разгадать, а та, которую нужно взвалить на плечи, как взваливаем мы тяжелый груз, и нести по дороге, распевая хвалы миру, который Господь создал в мудрости Своей, и не позволять тревожиться сердцу. — Он поворошил в очаге толстой стороной посоха. — Именно так мы и вернем вашего Кадока. Потому что он происходит из Бранов, славословец и сочинитель гимнов, и рожден с целью, которой он не сможет достичь, если будет оставаться в цепях на невольничьем рынке в колонии Агриппина.

Сейриан вздрогнула, представив себе эту жестокую картину, и опустила голову. Но Гамалиэль не стал преуменьшать правду о доле Кадока. Он просто повторил:

— Мы вернем его.

— Ты можешь вернуть его? — вскинулась Сейриан, гневная и агрессивная в своих сомнениях.

Гамалиэль ответил:

— Увидим. — Он ласково улыбнулся ей и положил свою сухую старческую руку на ее. — Увидим в самом сердце темной ночи.

— Опять загадки, — вздохнул Люций.

Гамалиэль положил вторую руку на мускулистое плечо Люция.

— Старый друг, — сказал он.

На следующее утро Сейриан и Гамалиэль смотрели, как Эйлса выгоняла цыплят во двор, а Люций при первых проблесках зари начал чинить изгородь выше по холму.

Сейриан пожаловалась Гамалиэлю:

— Он не разговаривает со мной.

Гамалиэль вздохнул.

— Он солдат, а не оратор. Если хочешь понять, что у него на сердце, присматривайся к его поступкам, а не к словам. Ты ведь знаешь, что ему совсем не хочется возвращаться в империю. Он только хочет отыскать сына — ради себя, ради Эйлсы и ради тебя. Смотри, как устало и тяжело шагает он по дороге, ведущей из долины. Не забывай, почему он это делает и с какой тяжестью на сердце снова покидает тебя. Никогда не сомневайся в нем.

— Я в нем и не сомневаюсь! — воскликнула Сейриан с неожиданной злостью, и ее глаза мрачно сверкнули. — И никогда не сомневалась! В нем нет ни капли трусости или вероломства. Именно это и приводит меня в отчаяние. Более слабый человек уже сдался бы, и остался дома, и… и…

— И вы бы жили долго и счастливо?

Она уставилась на булыжники двора и помотала головой.

— Нет. Ты прав. Я его потому и люблю, что он уходит. Если бы он остался у домашнего очага и ухаживал за мной, с улыбочками, и поцелуйчиками, и милыми пустяками, как высокорожденный благородный любовник, я бы его слегка презирала. — И она улыбнулась, подумав о противоречивости человеческого сердца.

— Он хороший человек, — подтвердил Гамалиэль. — Хорошее — это противоположность слабому, таким людям редко достаются уют и довольство жизнью. Будь терпеливой и следи за Эйлсой, как орлица — я знаю, так и будет. И не забывай поглядывать, не появятся ли темные тени саксонских длинных кораблей, ведь никто не знает, когда они могут приплыть сюда в следующий раз. Мы вернемся. Мы вернемся скоро, с твоим сыном, и вы снова станете семьей.

Сейриан сердито смахнула слезы и коротко кивнула.

— Я знаю, знаю. Идем-ка. — Она повернулась и нырнула в дом. Гамалиэль последовал за ней, наклонившись, чтобы не удариться головой о притолоку, как уже не раз случалось. Она вытащила завернутый в холст сверток и сунула его в искривленные руки. — Я испекла медовых лепешек.

— А, знаменитые медовые лепешки Сейриан, дочери Марадока! — воскликнул Гамалиэль, поднимая сверток над головой. — Кто сможет причинить нам вред с такими могущественными талисманами в кармане? Наверняка даже боги смотрят вниз, чувствуют этот запах, поднимающийся к небесам, и отшвыривают подальше миски с амброзией и кубки с нектаром, и желают сделаться простыми смертными на земле, лишь бы вкусить радостей благословенных медовых лепешек Сейриан, дочери Марадока!