«Идущие на смерть» (СИ) - Романов Герман Иванович

Ответил коротко:

— Знал, Вильгельм Карлович.

— А почему не сказали мне о том?

Витгефт на него внимательно посмотрел прищуренными глазами, но Павел Петрович только равнодушно пожал плечами.

— Вам завтра в бою надлежит быть в рубке, а сейчас можно было на мостике открыто стоять, ничего опасного для «Пересвета» и «Цесаревича» не случилось. Так к чему говорить, вы бы не поверили, и так сочли за помешанного. Ведь так, Вильгельм Карлович?!

— Не скрою от вас, так оно и было, князь. Но предугадать попадание одного снаряда можно, двух от силы — но всех?! Причем, в три броненосца разом?! Вы ведь недаром сами выбрали себе место на мостике, и отнюдь не только от безоглядной храбрости.

Ухтомский прищурил глаза, мысленно злорадствуя — намек на показную храбрость Вильгельму Карловичу пришелся не по вкусу. Такие вещи всегда замаскированным оскорблением попахивают. И вызывают у оппонента безотчетное желание ответить тем же, но держась в рамках навязанных обществом правил — не пьяные мужики в кабаке, а природные дворяне всегда так решают вопросы, что пропитаны взаимной неприязнью.

— Если знаешь, что произойдет, то чего опасаться?! Тем более, если не в силах ничего изменить!

— Почему вы так считаете, Павел Петрович?! Я ведь вчера прислушался к вашим словам, предпринял определенные меры, в итоге потоплен ненужный пароход, зато «Ретвизан» не получил опасного для него попадания. И если вы мне скажете о том, что вы еще знаете, о возможных для эскадры опасностях, я вашему совету внемлю в таком случае.

Ухтомский внутренне напрягся — командующий эскадрой дважды проговорился, ведь остзейский немец, для которого два языка родных, в серьезном разговоре, когда сдерживают внутри кипящие страсти. Неизбежно произнесет слова на русском, которые не следует произносить. Просто они немчуре сами на язык лягут, а он их толком не обдумает.

В юности Павла Петровича дядя и старший брат ознакомили его с «поучениями», тайными записями от князей Ухтомских, которые они оставляли своим потомкам. Причем не для всеобщего ознакомления, для любопытствующих историков. Никто не имел права читать кроме наследников княжеского рода, и то не всех. Жаль, что отец ничего не успел оставить — родитель умер молодым еще, не достигнув полувекового рубежа, когда самому Павлу было всего четыре года.

Борьба за власть страшное дело — в ней в ход идет все, включая ложь, обман и коварство. Интриги приближенных вокруг правителя шли веками, и чтобы удержаться рядом с великими князьями, царями и императорами, нужно не только подавать им правильные советы в нужное время. Но и всячески скомпрометировать других советников, отодвинуть их от престола любыми средствами, если надо то и оклеветать — охулку на руку в таких делах нельзя класть. И никакого благородства и милости к тем, что против тебя интриговать стал, проявлять нельзя!

Пращурам нужно было постоянно драться за свое место у трона, не дать себя отодвинуть от него! И они знали средства и методы, которые помогали им в этой борьбе!

Местничество ведь не просто так появилось, и не в Разрядных книгах его необычайная жизненная устойчивость. И хоть сожгли их во времена правления царя Федора Алексеевича, вызвав ропот у Рюриковичей — но противостоять многочисленному дворянству старое боярство уже не могло. Немногочисленны княжеские рода, и каждый их представитель ясно понимает, что в борьбе за свое место у трона необходимо помогать таким же Рюриковичам, совместными усилиями отодвигая худородных, и лишь потом можно интриговать друг против друга. Но до этого всячески помогать друг другу продвигаться к трону, сдвигая с той дороги всяких там немчиков и фаворитов, что только к казне прилипчивы.

Сожгли Разрядные Книги, и думали, что родовитые от власти отодвинутся?! Щуку съели, но зубы остались!

Читать тайные «поучения» было чрезвычайно интересно — в них пращуры открыто признавались в таких делах, о которых каяться до скончания века нужно, а перед кончиной голову клобуком монаха накрывать после исповеди и искреннего покаяния. Но все они были правы, если исходить из интересов рода, его будущего.

И сейчас, сидя напротив Витгефта, Павел Петрович осознал, что просто обязан пустить в ход весь арсенал, обмануть немчика, наговорить ему такое, чтобы ложь тот принял за правду, а истину за откровение, и сделал все, что нужно князю, но так, будто выполняет собой задуманное. А тут все средства хороши, ведь если тебя ненавидят, то этой ненавистью нужно воспользоваться, обратить ее против носителя. Ведь из ненависти, не обдумав предложенное на холодную голову, человек порой для тебя самого сделает больше, чем по добру и приязни. Ставить перед ним всегда подготовленные за него решения — одни из них будут для оппонента неприемлемы совершенно, зато другие покажутся привлекательными, и вроде бы во вред родовитого княжеского потомка. Вот только вряд ли сообразит, что в конечном итоге они будут как раз к пользе!

Командир эскадренного броненосца "Ретвизан" капитан 1 ранга Э.Н. Щенснович.

Глава 7

— И откуда вы узнали о том, что сегодня произойдет? И так точно предсказали падение вражеских снарядов, князь?

От вполне закономерного и вполне невинного вопроса по лицу Ухтомского пробежала судорога, черты исказились на какую-то секунду, но Вильгельм Карлович все успел заметить, как и горячечный блеск, что тут же потух в глазах Ухтомского. Тот явно не хотел отвечать на этот вопрос, но, все же медленно цедя слова сквозь зубы, с посуровевшим и ожесточившимся лицом, негромко произнес:

— Вековое проклятие Рюриковичей, о том мало кто из потомков знает, да почти никто. Но у нас в роду оно редко, но проявляется. Может быть, раз за столетие… не чаще. Я сегодня во сне как бы прожил оставшиеся мне годы жизни, и видел то, что должно случиться. Это не дар от бога, а страшное проклятие, которое вот так неожиданно приходит!

В такой ответ нельзя было поверить, но Вильгельм Карлович сразу принял его на веру, уловив прорвавшийся снобизм природного аристократа над ним, обычным остзейским дворянином, потомком ливонских немцев, что долгие века сражались именно с русскими. Как же — про свой род вставил на первое место, гордец, он же настоящий Рюрикович. Да все они бездари, к трону рвутся поближе, хотя на нем потомки обычных бояр Романовых сидят, которым князья Ухтомские руки облизывали, на колени вставали и холопами себя уничижительно называли.

— Князь, не поймите меня превратно, но мне, как командующему эскадрой, хотелось узнать, как закончится наш прорыв завтра, как пройдет сражение с японским флотом?

Витгефт постарался задать вопрос как можно более невозмутимым голосом, с непроницаемым лицом, чтобы не выдать личной заинтересованности. Если проклятие дает такую возможность узнать побольше о будущем, то почему бы не воспользоваться таким случаем.

— Избиением, — зло хохотнул Ухтомский, и тут в его глазах Витгефт уловил промелькнувшую на секунду жгучую ненависть, которую никогда не видел раньше. Но слова, которые последовали, заставили его чуть ли не окаменеть, а сердце стало биться очень медленно, еле-еле.

— Завтра будет хорошая погода, тихая, почти штиль. Самое неудачное время для прорыва, лишь к вечеру начнется волнение, которое продолжится два дня. Но и оно бесполезно для прорыва, хотя японские броненосцы имеют плохую мореходность и низкий борт. У эскадры как гиря на ногах будут «Севастополь» с «Полтавой», да госпитальное судно «Монголия», которая вообще станет стеснять все продвижение.

Ухтомский увильнул от ответа, хотя Витгефт осознал, что тут нет фальши, просто князь не желает говорить ему о грядущих событиях, увиливает, и, видимо, на то есть причины. Но информация была жизненно необходимо, ее требовалось раздобыть любым путем. И Вильгельм Карлович решил зайти с другой стороны: