Рассказы - Максим Каноненко

Мимо нас дома, дома, дворы, она болтает о своих родителях-подругах, все как обычно, все как в песнях, я курю, она на ходу не может, ночь, звезды, тихий ветер. Целоваться? - спрашивает она, и тут меня прорывает, я хватаю ее, тоненькую, дрожащую от чего-то взрослого, прижимаю всю к себе и целую, целую не отрываясь рот ее, лоб, уши, шею, ниже, целую все это детское, нежное, с виду такое робкое, хотя ей двадцать, но ведь больше пятнадцати не дашь, а она умеет целоваться, и от этого еще меньше доверия к ночи, мама, да я пьян почти, да я сплю, но не дай мне проснуться, мой сон так чудесен... Через три бесконечности мы отрываемся друг от друга и продолжаем путь, я узнаю, что она год жила с тем, повесившимся и потом ушедшим, что он ей надоел, а поначалу был такой славный, что семья - это неправильно и неинтересно совсем, что она хочет в Москву и что никогда там раньше не была, хотя у нее там есть подруга, какая подруга, чудо мое, причем здесь подруга, причем здесь метро Бауманская, нет, я не знаю никого в том районе, я вообще никого не знаю, я инкогнито, а вот и Московские ворота, пора собирать камни. Она спрашивает, действительно ли я хочу разбить все эти прожектора, я говорю, что действительно, но ведь кругом едут машины, нас повинтят, я обещаю, что не повинтят, мне просто необходимо их перебить, таково мое сверхсекретное задание на эту ночь. И мы ходим под большими уродскими воротами и собираем те самые камни, которыми я разбил эти прожектора в прошлый раз, полтора года назад, с ней, мама, она тогда еще была... Теперь эти чудовищные фонари починили, и они снова пыльно светят на никому не нужные ворота, громоздящиеся прямо посередь проезжей части.

Я выбираю полкирпича, отхожу к самым воротам, размахиваюсь и стреляю в самый левый от меня прожектор. Кристина испуганно смотрит по сторонам, вероятно, ожидая немедленного свинчивания. Промазал. Вообще-то я отличный стрелок, мне положено, но сегодня я пьян и теперь не сумерки, а ночь. К тому же действительно могут свинтить, но что делать - отступать поздно. Я снова беру камень, отхожу к воротам, может, пойдем назад? нет, милая, меня послали - я должен продержаться. Размахиваюсь и бросаю. Тупая стеклянная морда лопается с глухим, каким-то потусторонним звуком, мгновением позже испускает дух в виде облачка пыли и гаснет. Бедная девочка с ужасом втягивает голову в плечи, ожидание суровой кары, но машины как ни в чем ни бывало продолжают проноситься мимо, никто не приходит и не заламывает руки. Тем временем я разбиваю другой фонарь. Испуг моей маленькой соучастницы постепенно исчезает, Кристина смелеет, сама берет камень, отбегает к воротам и легко, как будто всю жизнь этим занималась, приканчивает еще один глаз. Она замирает на мгновение от страха, потом радостно улыбается и хватает еще один камень. Мы начинаем буйство, не останавливаясь ни на секунду, с одной стороны, с другой, опять с этой, вон тот не дается, собака, давай его вместе, залпом, а они удивленно хлопают, пылят, ненавистные ворота быстро погружаются в темноту. А пять минут спустя мы с ней уже несемся в глуши спящих дворов, никаких сирен, дыхание перехватывает, в какой-то арке она останавливается и кричит, что дальше не пойдет, не может, я бросаюсь к ней и начинаю целовать, она закрывает глаза, и руки мои пьяные, наглые мои руки беспорядочно гуляют по ее невозможно тонкому телу, останавливаясь ненадолго лишь там, где бьется живое и мягкое, вроде пульса, под майкой ничего нет, я чувствую это, я упраздняю майку, не надо, - шепчет она, а сама прижимает свою голову вниз, мой жадный рот хватает все это, пьет ее, это продолжается бесконечно, нет, я не хочу просыпаться, я совсем уже трезв, что же будет дальше, как же это делать в грязной арке, мама, помоги нам уйти отсюда.

На стену арки падает яркий луч и движется непонятно, под каким-то диким углом, вырывая меня и ее из темноты и бросая в слепящий день, шум мотора все ближе, она хватает валяющуюся на земле майку, и мы опять бежим, странного вида чувак и полуголое чудо, по тесным колодезным дворам, беспорядочно сворачивая, как бог на душу положит, налево, налево, прямо, направо, дальше не помню ничего, но тут мы оказываемся в каком-то подъезде, до чего знакомый этот подъезд, я же совсем недавно здесь был... Переводим дыхание. Она молча натягивает майку и нажимает кнопку лифта. Я проясняюсь, я хочу схватить ее опять, но она мягко высвобождается и звонит в дверь. Номер тринадцать. Где были? Так, гуляли... Так и есть, я был просто уверен в этом: все спальные места уже разобраны, не спят каких-то два человека, я их знаю, я их давно знаю, кипит чайник, на столе в кухне недопитая водка. Где мой свитер? Кристина бродит между достаточно беспорядочно разбросанными телами, у кого-то из под головы вынимает свой свитер, натягивает его, легко касается губами моей давно уже небритой щеки, говорит Ну, пока и внезапно исчезает. Так же внезапно, как и появилась уже когда-то давным-давно, тысячу лет назад.

Светает. Мне немного непонятно и обидно, что знакомство закончилось так безрезультатно, что делать, я привык к другому исходу, я легко печален и иду на кухню пить чай. У меня остались сигареты и поэтому я желанный гость. Мы курим. Они спрашивают меня, как девочка, я отвечаю, что девочка ничего, что мы с девочкой перебили весь свет на Московских воротах и жалко, что она ушла, я был уверен, что эту ночь проведу с ней. Ну, не получилось - так не получилось, и раньше иногда не получалось, она, наверно, не такая, можно, я еще водочки выпью? Водочка водочкой, чаек чайком, воспоминания дней минувших, как молоды мы были... За окном уже светло, а может всю ночь было светло, это ведь Ленинград - я уже не помню этих деталей. По-моему, все-таки было темно. Спать... Они спрашивают, почему я не задержал ее, постелили бы нам на кухне, на полу, я отвечаю, что не знаю и что теперь уже поздно об этом думать, что теперь я с удовольствием посплю на кухонном полу и один, нет, говорят они, теперь-то как раз мне одному никак не удастся, что им тоже надо где-то спать, слово, слово, короче, ложимся. И спим.

7.

Сны, сны, сны. Снились ему сны, несмотря на все выпитое - снились.

Утро, утро, вечер. Лес, хороший подъезд. Паркет, балкон, прозрачная. Отличный металлический гараж. Сиреневое. Ножки-пешки. Ручки-дурочки. Волос нет. Доплата большая, да три человека. Утюг мой, да я. И дети.

Дети эти книжки читают каждый день. Дети каждый день едут в метро. Каждый день в метро едут ножки-пешки, серая накидка. Мой милый, что тебе я сделала?

Жетон в жетоноприемник. Мимо лязгающих рук турникета, мимо усатой женщины в красной фуражке, мимо скучных цветов, вниз, вниз, в прохладную духоту, в преисподнюю, в лестницу, в чудесницу, вовремя, вовремя сойти, перепрыгнуть через расческу, пожирающую пыльные ступени - в них, в детей стремящихся ехать весь день. Я не боюсь, я иду туда, я специален. Туннель черен, рельсы извивисты, полминуты, минута, ВОЗДУХ!!!!!! Все ложатся, а она свистит, воет, приближается к земле, спасения нет, мы все умрем, еще мгновение - и вот он влетает, синий, голубой, зеленый, шипит, брызжет и замедляет ход.

Странно, да, но все спаслись, двери осторожно открылись и присутствующие потеряли разум. Это мы так ездим, это так мы едем. Езда в метро - это вам не езда в троллейбусе трамвае автобусе такси самолете поезде жигулях. Метрополитен шумен и андеграунден - разговаривать нельзя, только кричать, кричать тоже нельзя, поскольку в метро, а не в лесу.

Привстану вот здесь, прислонюсь к НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ и призадумаюсь. Да, кстати, милая моя, в вас весу килограмм двести, я ничего против этого не имею, но прошу вас, просто умоляю - сойдите с моей левой ноги. Что? Хорошо, раз вам некуда подвинуться, так и быть, подвинусь я, но сойдите, снизойдите, сползите, дура ты что не понимаешь ты что уши по утрам не моешь убери свою телегу пока я не выкинул ее на хрен из поезда караул бандит отдай мою сумочку сумочку отдай это что сумочка это у тебя чемодан а не сумочка сволочь ты бездуховная. Дайте мне валокордин валидол эфедрин кодеин димедрол аспирин мышьяк - все, сразу все давайте, одно отдельное средство не снимет моего недоумения.

Товарищи пассажиры вы уж извините что мы к вам обращаемся мы сами беженцы с тамбова приехали к вам лечить детей а все деньги и вещи на вокзале украли нас там тридцать семей помогите пожалуйста кто чем может на дело божье дай он вам здоровья. И еще товарищи пассажиры вы уж извините совсем но скажите этой девушке чтобы она убрала свою сумочку с моей ноги а то я сейчас ей-богу поезд захвачу и в тегеран поедем. Мне терять нечего.

Вы сходите? А вы? А вам какое дело? А вам какое дело? Знаете, молодой человек, я в ваши годы на энтих местах не сидел. Знаю, дед, тогда метро даже в Лондоне еще не успели прорыть. Но я уверяю тебя, дед, да просто так - поверь мне: ничего хорошего в этих местах нет. Они такие же, как и те, напротив. Если даже не хуже. Да? Да! А может все-таки уступишь, мне девяносто семь лет. Вот тебе, молодой человек, сколько? Не помню. Постой, постой, это что ж значит, это значит я встану, так? А ты, значит, в это время сядешь, да? Ну-у-у, дед... А впрочем, я сейчас буду выходить, поэтому садись, только садись быстро - она не дремлет. Внимание, дед, сосредоточься, я встаю. Три, два, один... Де-е-е-ед!!! Ну вот, все пропукал. Девушка, я же это место не вам уступал! Ноги у вас болят... Извини, дед, не судьба, выхожу.