Души прекрасные потёмки - Лариса Ратич

Я подошёл поближе. Господи, сколько крови!! Автобус-виновник был сильно побит впереди, и погиб водитель. А пассажиры (к счастью, их было совсем немного) отделались мелкими травмами и лёгким испугом. Они уже все выбрались и толпились тут же, громко споря:

– Да не пьяный он был, не пьяный, вы что?! Может, задремал на минутку?..

(Позже выяснилось, что у шофёра за рулём случился инфаркт, и он умер ещё до столкновения. Вот почему автобус так странно вихлял!..)

А вот во встречной легковушке – погибли все: двое мужиков впереди (водитель и пассажир), и две женщины – сзади. А ещё – маленькая девочка, совсем маленькая. Лет пять-шесть, не больше… Худенькая такая…

И всё это я увидел… Я никогда не наблюдал смерть, никогда и никого не хоронил ещё. Нет, конечно, я видел чужие похороны, и не раз; но никогда даже близко не подходил.

…Их всех вынимали уже мёртвых, а я стоял, смотрел и не мог уйти. Как же это так, как же?.. Вот ехали люди, смеялись и шутили; может, на праздник какой-нибудь, – вон как разодеты! А у малышки на головке – пышный красный бант… Почему-то этот бант больше всего меня поразил.

Кто-то расстелил прямо на обочине длинную широкую тряпку (где взяли?..) и тела уложили в ряд. Аккуратненько, по росту…

И тут и понял: мы все – мертвецы. Все, все, все!!! И я, и вон тот врач со «скорой», и этот молодой сержантик…

«Выключат» нас всех однажды, как вот этих, строем лежащих, и отправят под землю в ящиках, зачем-то оббитых материей и украшенных цветами.

Это ощущение всеобщей смерти не покидало меня ещё долгие месяцы. Чтобы избавиться, я ушёл с автобазы. Какое-то время нигде не работал (деньги пока были); я бессмысленно слонялся по улицам и часами разглядывал людей: и тот – мёртвый, и этот… А сколько девочек с красными бантиками!!! Уж они – точно… Мне казалось, что вокруг меня не люди, а заводные скелеты, для маскировки прикрытые кожей с мясом, а сверху ещё – одеждой.

Я даже сходил к врачу. Думал, надо мной смеяться будут, а потом – в психушку отправят. Но нет: доктор слушал внимательно, щуря добрые глаза; осторожно задавал разные вопросы. Незаметно для себя я выговорился до самого донышка (целый час почти был на приёме, даже сам удивился!), а потом врач сказал:

– Ничего, молодой человек. Это шок у вас. Пройдёт время – и всё забудется, пройдёт. И попейте вот это; поможет.

Он выписал мне какие-то таблетки, название я потом забыл. То ли они помогли, то ли действительно время лечит, но стал я помаленьку приходить в себя. Так и выздоровел.

Но с тех пор осталось со мной навсегда вот такое: стоило мне хоть немного огорчиться (по любому поводу!) – тут же лезли мысли: мы все мертвецы, хоть расстраивайся, хоть нет. И это, кстати, меня тут же успокаивало. Вот вам и загадки человеческой психики!..

* * *

Итак, с шофёрской судьбой я распрощался навсегда. Но куда теперь? Может, в институт? После армии, я слыхал, туда берут охотно.

Ну а на что я буду жить? Я ж не при папе-маме, как другие… И тут я вспомнил про отца. А что, если его попросить?

Но, с другой стороны, – столько времени ни слуху ни духу, а тут – вот он я? Меня покоробило: вспомнил, с какой гадливостью смотрела тогда на меня новая отцовская пассия…

Однако, воспоминание о родителе принесло свою пользу. В памяти всплыли его привычки, жесты, словечки… И его, всегда непреодолимая, уверенность в себе:

– Запомни, сынок: если хочешь решить какой-то важный вопрос – иди сразу только к первому лицу! Понимаешь? Не к заместителю какому-нибудь, а только к первому лицу! Иди как к равному, если хочешь чего-нибудь в жизни добиться. Сила силу всегда уважает!

Да-да, к первому лицу. Я ведь и в армии тогда – сразу к полковнику. И получилось ведь, получилось!!

Я решил повторить удачный опыт. Правда, шофёром быть уже не собирался (да и не смог бы, наверное), но предложить себя в качестве расторопного помощника – мог на любом уровне.

И я отправился в здание Обкома партии. Конечно, попасть на приём к первому секретарю, да ещё вот так, с улицы, – было нелёгкой задачей. Но я терпеливо объяснил, что мне надо только «к самому», и ни к кому другому. К Завгороднему А. А.

– По личному вопросу! – я был твёрд.

И меня записали на пятницу. В назначенное время, аккуратно выбритый и нарядно одетый, я дожидался в приёмной. Томиться пришлось довольно долго, но меня, наконец, пригласили в кабинет.

– Слушаю вас, – «первый» смотрел равнодушно. – Только коротко и ясно, поняли?

– Я – Силин, – сказал я. – Борис Петрович Силин.

(Я заранее, ещё три дня назад, написал «речь» и вызубрил её как «У Лукоморья дуб зелёный». Говорил спокойно, чётко, с хорошо отрепетированной интонацией: сколько лет, где живу, кто родители, где и как служил).

– Так, – оживился секретарь. – И чего же вы хотите, Борис Петрович Силин?

И тут мне повезло. Вот верьте или нет, но показалось мне, что это мой Ангел-хранитель сам подошёл неслышными шагами к «первому» и что-то шепнул ему на ухо. И секретарь услышал.

– Стоп. Вы сказали – Силин, так? Борис Петрович? А отец – не Пётр Адрианович, случайно?

– Да, – я почуял удачу. – Именно. И работал он…

(Я торжественно назвал старую должность отца, которой тысячи раз хвастался ещё в школе).

– Вот так да! – воскликнул «первый». – Ну что ж, сыну Силина я просто-таки обязан помочь! Ведь мы с твоим отцом…

Он перешёл на дружеское «ты», и я мгновенно это заметил.

– Ох и стержневой характер имел Пётр Адрианович! – заливался «первый». – Ты, я надеюсь, в него? Ведь ты… – он на секунду замялся, – от первого брака, насколько я в курсе?..

– Да, – не смутился я. – Так вышло.

– Да-да, бывает! – успокоил секретарь. – А вот она, жизнь: с ним работал, и с тобой поработаю! Помянем, может, отца твоего? – спросил он вдруг сочувственно.

– Как «помянем»? – я сразу и не понял. – Разве он?..

– Ну, а ты, выходит, не знал? – расстроился Завгородний. – Да он недавно погиб, и трёх месяцев ещё нет… Ехал, понимаешь, с женой и дочкой в гости, а с ними – ещё одна пара семейная, родственники супруги, кажется. И влетели, бедняги, в автобус. Погибли все на месте. Ну хоть сразу – и то хорошо. Без лишних мук… Так что и отец, и мачеха, и сестрёнка твоя, значит…

…Девочка с красным бантом?! Мне стало не по себе.

– Борис, тебе плохо? – он уже вскочил, открыл форточку, налил воды. – Ну-ну, ты ж мужчина!

Он накапал мне что-то в стакан:

– Прими-ка!

Я послушно выпил; в голове что-то забулькало.

«Мёртвый. И он тоже – мёртвый», – подумал я, глядя на Завгороднего. Мёртвый мёртвому дал успокоительного… Что это со мной?! Неужели снова девочка с красным бантом придёт бесцеремонно в мои сны? Сестра… Как хоть звали-то её?..

Очевидно, я спросил это вслух, потому что секретарь с готовностью ответил:

– Светочкой, Светочкой её звали…

Совпадение, конечно; и Светка Куропаткина здесь ни при чём. Но мне стало неприятно.

Зато отлегло от сердца, и я сказал уже более-менее спокойно:

– Спасибо за сочувствие, Антон Алексеевич. Давайте их всех помянем…

Завгородний вызвал секретаршу:

– Зина, организуй нам!

Мы пообщались ещё минут пятнадцать («Извини, Борис Петрович, дела! Сам понимаешь!»), и я ушёл, обласканный и устроенный.

С того дня и началась самая настоящая моя карьера; и первой ступенькой было всё-таки поступление в институт, на заочное отделение. Зачем же время зря терять, скажите?

* * *

…Сессии я сдавал, как говориться, не глядя. Я быстро стал в Обкоме своим человеком, с заоблачной скоростью вступил в партию, не прошло и двух лет.

А всё почему? – а потому что усвоил я, что именно в общении с людьми есть самое главное. Я был одинаково вежлив и любезен со всеми, внимателен к каждому, как к самому себе. Быстро вызнал всё про всех и безошибочно знал, что кому нужно сказать, чтоб меня везде считали отличным парнем и хорошим, душевным человеком. Я улыбался всегда и всем; для женщин – не жалел комплиментов (чем больше – тем лучше; кашу маслом не испортишь); для мужчин – всегда у меня было готово «я вас понимаю» или «я тоже так думаю». Всем без исключения я время от времени торжественно объявлял наедине:

– Давно хочу сказать: я вами просто восхищаюсь! И беру с вас пример. С таким умом вы далеко пойдёте!

По закону больших чисел, кто-нибудь из них, рано или поздно, – «шёл далеко», и старые связи оказывались мне на пользу.

Я по-прежнему жил пока всё в той же «коммуналке», но в перспективе уже маячила отдельная квартира. Если к моменту получения успею жениться и обзавестись хотя бы одним ребёнком – то не однокомнатная, а что-нибудь побольше.

Мне нужно было поторопиться. Лидочка по-прежнему воротила от меня нос, хотя пока ещё ни с кем другим не сошлась.

Да мне было теперь уже всё равно. Вся квартира относилась ко мне уважительно, со значением повторяя гостям: «А вы знаете, где наш Боренька работает?» И лезли ко мне с просьбами.