В ловушке - Кэт Кларк

В общем, я была больше, чем немного взволнована (в душе, конечно), по случаю возникновения у меня Новой Лучшей Подруги. Ни то, чтобы у меня была прежде другая, а Сэл заменила её. Сэл подходила мне. Она всегда была счастлива, и это никогда меня не раздражало. Всё было в меру. Она была чертовски оптимистична. По поводу всего. Такой уверенной, что мы обе получим от жизни именно того, чего хотим. Хотя должна была бы понимать, что это невозможно.

Мы с Сэл стали неразлучны. Я практически жила у неё дома все выходные. Моя мама, казалось, не возражала. Думаю, это утраивало нас обеих: она делала вид, что бездетная и ничем не обременена, а я делала вид, что у меня есть мама, которая на самом деле любила меня. Ну, и про папу тоже не забудем.

Однажды вечером, как раз на кануне Рождества, я осталась заночевать у Сэл (мы заказали китайскую еду, купили вина, и смотрели "Молокососы" на ДВД). Мы уже собирались ложиться спать и чистили зубы перед зеркалом в ванной. Я потянулась за полотенцем и Сэл, перехватив мою руку, спросила, — Что это?

У меня йокнуло в желудке, такое движение, когда стиральная машинка начинает стирку. Пока я сплевывала пену от зубной пасты, нервно соображала. Не знаю почему я удивилась, не то, чтобы я думала, что шрамов не видно. Я попыталась, изобразить, что это всё фигня, всего несколько царапин, они появились у меня, когда я была еще ребенком…от бабушкиной кошки?

Мне было трудно смотреть ей в лицо. Мне даже с трудно было посмотреть на себя в зеркало. Она взяла моё лицо в свои руки и подняла его, так что мы оказались лицом к лицу. — Грейс, ты же знаешь, что можешь всё мне рассказывать. Ты же моя лучшая подруга. — У меня никогда не было ближе подруги. Ничего не оставалось, как рассказать ей правду и ничего кроме, кровавой правды. Я пошла за Сэл в её комнату, села на кровать и всё рассказала.

Первый раз, когда я себя порезала, мне только-только стукнуло пятнадцать. Я сидела в своей комнате и писала эссе. Мой музон, как обычно, горланил во всю мощь. Был вполне обычный вечер. Я была не более подавленной, чем в любой другой день. В сущности я никогда не была-то и особенно счастлива. Просто существовала, проживала изо дня день со странным чувством пустоты. Не то, чтобы я не испытывала счастья, конечно, испытывала, но это были мимолетные мгновения, которые исчезали еще до того, как я успевала насладиться ими.

Я осмотрелась вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы меня отвлечь от эссе. Я обвела свою руку на листе бумаге и раскрасила ногти на её бумажной версии в красный цвет. Открыла ящик своего стола и немного в нем порылась. Я наткнулась там на папин старый швейцарский армейский нож. Я развернула все лезвия и обнаружила, что предназначение некоторых мне не понятны. Последние лезвие, что я открыла, оказалось ножом. Острый и блестящий, и как ни странно, он меня притягивал. Не знаю чем.

Я прижала лезвие к большому пальцу, немного надавив, но не настолько, чтобы пустить кровь. Ха. Неудовлетворительно.

Я провела лезвием по предплечью — с нажимом. Какую-то долю секунды рука выглядела так, будто, я на самом-то деле ничего и не сделала. Осталось небольшое углубление на коже. Но потом очень быстро потекла кровь. И её было много. Так гораздо лучше.

Завораживающие зрелище. Я подняла руку и смотрела, как по капле кровь стекает со сгиба моего локтя. Несколько капель упали на мой стол. Я почувствовала себя как-то легко и странно — но в основном хорошо.

Немного больно. Но это была правильная боль, чистая.

В тот вечер я сделала единственный порез. Никто ничего не заметил. Правда, я точно не держала свои руки у всех на виду.

А после того дня, я стала резать себя еще больше. И у меня накопилась довольно внушительная коллекция шрамов.

Я стала лучше понимать, где можно резать, чтобы можно было легко скрыть красные косые полоски ото всех. А потом, скрывать, получившиеся, серебряный шрамы. Но я действительно не думала, что это будут шрамы. Никак не думала.

По мне так, шрамы, они такие заметный. Они выделяются, как будто кричат, — Гляньте-ка на неё! Посмотрите, что эта обмороженная делает с собой!

Хотя это больше похоже на шепот, для тех кто слушает.

И Сэл услышала.

Она сидела напротив меня, скрестив ноги, как семилетки на школьном собрании. Я знала, что она смотрит на меня со смесью беспокойства, жалости и, кажется, чего-то еще (может ужаса?). Я не взглянула на неё, чтобы удостовериться. Просто очень пристально разглядывала одеяло. Красная полоска, белая полоска, красная полоска, белая полоска. Красное. Белое. Красное. Белое. Красное.

Когда я закончила своё корявое объяснение и ответила на вопросы Сэл (также коряво), она взяла мои руки в свои и начала разглядывать их. Пристально разглядывать. Мое предплечье освещал яркий верхний свет. Казалось, шрамы стали еще заметнее, чем прежде. Она косалась их кончиками пальцев, приговаривая, — Что же ты сотворила с собой?

У меня не было слов. Даже острить не хотелось. Я просто плакала.

Я никогда так не плакала в чьём-либо присутствии. Сэл обнимала меня и гладила по волосам и говорила, что всё будет хорошо. Я плакала до тех пор пока лицо не опухло и не пошло красными пятнами, а потом я провалилась в сон.

Когда я проснулась, в комнате было темно, а Сэл лежала рядом со мной с широко открытыми глазами. Я извинилась за устроенную сцену, пытаясь как-то всё замять. И долго чувствовала себя не в своей тарелке. Я не привыкла терять контроль над собой.

Сэл приподнялась на локтях и очень серьезно посмотрела на меня. — Грейс, я думаю, что тебе нужна помощь, — прошептала она. Меня эта идея привела в ужас. Мы какое-то время "ходили кругами", пока она поняла, что ничего не добьется.

Она заставила меня дать обещание, что а) я не буду проделывать подобное снова, и б) если мне вдруг все же захочется порезать себя, я подниму трубку и позвоню ей. Она сказала, что придет ко мне в любое время, днем или ночью.

Я и впрямь верила, что пункты а) и б) вполне осуществимы.

Я была рада, что всё ей рассказала. Было так хорошо, сбросить камень с души, поделиться с кем-нибудь своим секретом. Но я чувствовала себя одновременно глупо и печально.

Мы с Сэл стали еще ближе к друг другу, после того вечера. Нас связал мой маленький постыдный секрет. С того дня прошло чуть больше девяти месяцев.

Итан только-что ушел.

Он обнаружил меня, рыдающей за столом. Он принес поднос и, собрав всю бумагу, положил её на пол. Он очень мягко положил мне руку на плечо, и держал её так, пока я плакала. Когда слезы кончились, я взяла в руки вилку и начала есть. Я смогла опрокинуть в желудок только пару вилок. Потом я сделала несколько глотков Кока-Колы, так что чуть было не поперхнулась. Итан сидел на моей кровати и наблюдал за мной.