Варианты будущего - Юрий Симоненко

Не питая больших надежд, – вряд ли эти упыри принесли с собой пистолет и двести патронов, – Иван обыскал тела отожранцев. У Артёма он нашёл три телефона, аккумуляторы к ним, армейский штык-нож в ножнах и около ста тысяч рублей наличными. Забрал нож, деньги и аккумуляторы. У бабы был складной нож, кастет, телефон, две с половиной тысячи налички и паспорт, из которого Иван узнал, что звали гражданку Лидия – Иван усмехнулся – и лет ей было сорок восемь. Рассовав по карманам складень, кастет и деньги, Иван прошёл к лежавшему на снегу рюкзачку, который отожранка Лида бросила, напрыгивая на Ивана, открыл…

В рюкзачке лежало частично обглоданное тело младенца – девочки, месяцев семи или восьми – точнее и не скажешь. Голова ребёнка была отделена от тела.

Иван похоронил девочку под берёзкой посреди заснеженной площадки. Разгрёб снег руками, монтировкой раздолбил старый асфальт и мёрзлую землю, уложил рюкзачок в неглубокую ямку, засыпал землёй и принесёнными из производственного корпуса обломками кирпичей.

Домой Иван вернулся уже затемно. Заварил сразу три «бич-пакета», засолил с перцем всё имевшееся у него сало и открыл ноутбук. Он твёрдо решил основательно вооружаться.

Человек-невидимка

Ешь ананасы, рябчиков жуй,

День твой последний приходит, буржуй.

Поэт Владимир Маяковский, планета Земля, Россия, 1917-й год от Р.Х.

Глухо урча моторами и грохоча тележками, трамвай-поезд из четырёх вагонов ползёт по закопчённой моторными выхлопами, пропахшей мазутом и креозотом 27-й транспортной улице. Я стою на подножке в хвосте поезда и держусь обеими руками за лестницу, что ведёт на крышу вагона. Рядом, словно рука нищего старика, просящего подаяния, подрагивает свободная сцепка (хорошо, что эта штука зафиксирована, а то легко могла бы переломать мне ноги на повороте). Закопчённые смогом дома-близнецы с многослойными, тщательно вымытыми стёклами в окнах проплывают мимо: один, за ним другой, третий… квартал, перекрёсток… остановка… и по новой… Стучат тележки, поскрипывают вагоны. Прохожие с узких тротуаров по обе стороны улицы – большинство женщины, конторские служащие или прислуга – поглядывают на поезд, но никто не замечает нарушителя.

Пару кварталов назад, пропуская встречный состав, следом ненадолго пристроился полицейский броневик. С минуту я разглядывал лица полицаев. Один из них уставился усталым расфокусированным взглядом прямо сквозь меня и долго смотрел в никуда, вынудив меня замереть, превратиться в статую, в деталь вагона и так ждать, пока водитель броневика не пойдёт на обгон поезда.

Солнечно. Только бы погода не испортилась и снова не пошёл дождь… Здесь, в столице, так часто бывает: вот на небе ни óблачка, и вот, через полчаса, из-за горной гряды, что огибает столицу с юго-восточной стороны, налетели тучи и дождь льёт как из ведра…

Нет, лучше не думать о дожде. Такие мысли раздражают и вызывают беспокойство, – ни того, ни другого мне не нужно. Тем более, что влиять на погоду я всё равно никак не могу. Если польёт, буду действовать по инструкциям на такой случай, с поправкой на ситуацию… Изменю маршрут и способ передвижения, сокращу список…

Большинство жителей Первограда пока ничего не знает. Телевизор молчит. По радио, как обычно, крутят пропитанные имперским величием марши, сентиментальные оды «родным просторам» и туповатые песенки про любовь. Раз в полчаса эту пошлость прерывают короткие «новости» о «победоносном шествии войск Согласия вглубь Красного Континента» (и ни слова о продолжающейся третий день во Второграде массовой стачке рабочих, ни слова о забастовках в провинциях!). Газеты выйдут только вечером, и вряд ли в них сегодня сообщат о произошедшем. Другое дело – телевидение. К вечеру Августейший Ублюдок будет вынужден обратиться к подданным с речью… Уж мы-то постараемся его убедить в необходимости такого обращения…

А пока, столица Мéссии, на первый поверхностный взгляд, продолжает жить в своём привычном ритме. Чадя зловонным дымом, по улицам разъезжают грузовые и пассажирские трамваи, чиновничьи и полицейские спецмашины; среди ползущих по рельсам многосоставных железных громадин и то и дело обгоняющих их широких приземистых коробок поменьше мелькают мотоциклисты. На тротуарах людно – летний полдень, второе солнце почти полностью спряталось за первым. От ночного ливня не осталось и следа; сухо и немного душно. Время к обеду: многочисленные клерки и работники городских служб уже высыпали на улицы, чтобы немного прогуляться и вскоре осесть в кофейнях и столовых. Для них, обитателей столичного центра, пока нет повода беспокоиться. По крайней мере, в ближайшие пару часов им никто ничего не сообщит.

Но вот те, кому положено знать, похоже, в явной растерянности: сексоты тайной полиции так и снуют среди прохожих, высматривая… (интересно, кого им приказали искать?) Открытым полицаям тоже наверняка поступило распоряжение «усилить бдительность»: их патрули в местах большого скопления людей с чуть бóльшим, нежели обычно, усердием задерживают «подозрительных личностей» (тех, кто, согласно имеющимся у полицаев методичкам, похож на «паникёров» и «пораженцев»). Полицаи, как и рядовые обыватели тоже ничего не знают. (Кто же им скажет? Ведь у них есть родственники, друзья… – так информация разлетится по городу в считанные часы.) Первоград живёт своей привычной жизнью семимиллионного муравейника, и лёгкое повышение градуса общей нервозности (на фоне мировых-то событий!) заметно только тем, кто знает, на что следует обращать внимание – сексотам и революционерам.

Первый вагон застонал, под ним захрустели по очереди сначала одна, потом другая тележка, следом застонал второй, потом третий… – поезд поворачивает на развилке вправо. Вот дошла очередь и до «моего». Металлическая подножка на конце лестницы, на которой я стою, вздрогнула чуть сильнее обычного, потом скрежет внизу стих и стрелочная развилка выползла из-под вагона. Двигатели взревели – это машинист поддал газу – и через несколько секунд сверху появилось облачко дыма. Поезд ускорился.

Этим утром мы приступили к выполнению нашего плана. Всего пять человек, включая меня.

Говоря: «нашего плана», я, конечно же, не имею в виду: «плана пятерых заговорщиков». Нет, и ещё раз нет! Мы – особая боевая группа, действующая по секретной директиве Центрального Комитета трёхсотпятидесятитысячной Партии Трудового Народа. Наша партия сегодня – это голос миллионов рабочих и десятков миллионов крестьян – тружеников и подлинных творцов всех тех благ, которые жалкая кучка паразитов привыкла называть своей «собственностью».

Сегодня мы и наши союзники – народники и анархисты – заодно. Наш союз поддерживают социалисты в странах Согласия, на нашу товарищескую помощь рассчитывают коммунары Красного Континента. Мы – наш интернациональный союз