Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

— Сейчас Цезарь в Александрии и очень вежливо просит аудиенции у их величеств.

— Хм, я не верю тебе.

— Хм, тебе лучше поверить, иначе гнев Рима обрушится на Александрию и у тебя не будет работы. Как и у вашей царицы с царем. Посмотри на моих ликторов, олух! И если умеешь считать, сосчитай их! Двадцать четыре, правильно? А впереди какого римского курульного магистрата идут двадцать четыре ликтора? Только впереди диктатора. Теперь пропусти меня и сопроводи в зал для аудиенций, — весело закончил Цезарь.

Несмотря на свой грозный вид, капитан чувствовал страх. Надо же вляпаться в такую историю! Никто не знал лучше, чем он, что во дворце никого нет: ни царя, ни царицы, ни управляющего двором. Ни души, обладающей достаточными полномочиями, чтобы разобраться с этим заносчивым чужаком, путь которому и впрямь расчищают двадцать четыре ликтора. Вдруг это Цезарь? Конечно нет! Что делать Цезарю в Александрии? Тем не менее перед ним стоял римлянин, завернутый в нелепое белое одеяло с пурпурной каймой, с какими-то листьями на голове, с каким-то жезлом из слоновой кости на голой правой руке, между сжатой в кулак ладонью и согнутым локтем. Без меча, без лат, поблизости ни одного солдата.

Македонские предки и богатый отец помогли купить капитану его должность, но способность быстро соображать в приобретенное не входила. Все же, все же… Он облизнул губы и вздохнул.

— Хорошо, римлянин, я проведу тебя в зал для аудиенций. Только не знаю, что ты будешь там делать. Во дворце сейчас никого нет.

— Правда? — спросил Цезарь, пропуская вперед себя ликторов, что заставило капитана спешно послать человека, чтобы тот показал им дорогу. — А где же все?

— В Пелузии.

— Ясно.

Несмотря на разгар лета, денек выдался отменный. Никакой духоты, легкий бриз отгоняет жару, от цветущих деревьев исходит ласкающий обоняние аромат, какие-то колокольчики беспрестанно кивают головками. А дорога вымощена желтовато-коричневым мрамором, отполированным до зеркального блеска. Наверное, тут скользковато во время дождя. Идут ли, кстати, дожди в Александрии?

— Восхитительный климат, — заметил он.

— Лучший в мире, — откликнулся капитан.

— Значит, я — первый римлянин, которого вы тут видите за последнее время?

— Во всяком случае, первый, который объявляет, что он поважней губернатора. С год назад приезжал Гней Помпей. Требовал у царицы военный флот и пшеницу. — Капитан захихикал. — Очень невежливый молодой человек. Отказался войти в наше положение, хотя царица сказала ему, что в стране голод. О, она надула его! Шестьдесят транспортов набили финиками, и он их увез.

— Финиками?

— Финиками. И он отплыл, думая, что увозит пшеницу.

— О боги, бедный молодой Гней Помпей. Наверняка отец его был недоволен. Зато Лентул Крус, наверное, радовался. Эпикурейцы экзотике всегда рады.

Зал для аудиенций, судя по его размерам, помещался в отдельном строении. Вероятно, при нем имелись приемные для отдыха приезжающих с визитом послов, но определенно не для проживания. Это был тот же зал, в котором принимали Гнея Помпея: огромный, пустой, с отполированным мраморным полом, украшенным сложным многоцветным узором. Стены щедро покрыты позолотой либо разрисованы странными (как на воротах) изображениями плоских людей и растений. Пурпурное мраморное возвышение с двумя тронами. Один, из фигурного эбонита и золота, — наверху, другой такой же, но меньших размеров, — ярусом ниже. Больше никакой мебели.

Оставив Цезаря и его ликторов в пустом зале, капитан поспешно вышел — наверное, поискать кого-нибудь, кто сможет их принять.

Встретившись взглядом с Фабием, Цезарь усмехнулся.

— Ну и ситуация!

— Мы бывали и в худших ситуациях, Цезарь.

— Не искушай Фортуну, Фабий. Интересно, что чувствуешь, когда сидишь на троне?

Цезарь быстро взбежал по ступенькам и осторожно сел на великолепное кресло. Его золотые, инкрустированные драгоценностями детали были удивительны при близком рассмотрении. Вот что-то похожее на глаз, со странно вытянутой треугольной слезой во внешнем углу. Голова кобры, жук-скарабей, лапы леопарда, человеческая нога, странный ключ, какие-то символы.

— Удобно ли тебе, Цезарь?

— Ни один стул со спинкой не может быть удобным для человека в тоге, поэтому мы сидим на курульных креслах, — ответил Цезарь.

Он расслабился и закрыл глаза.

— Устраивайтесь на полу, — сказал он немного погодя. — Кажется, ждать придется долго.

Два молодых ликтора вздохнули с облегчением, но Фабий покачал головой.

— Нельзя, Цезарь. Мы будем выглядеть нелепо, если кто-нибудь вдруг войдет.

Без водяных часов трудно было определить, сколько времени пробежало. Может, полдня, может, день. Ликторы совершенно измаялись, но их полукруг не ломался. Фасции осторожно поставлены на ступени, руки лежат на топориках. Цезарь не шевелился, погруженный в одну из своих знаменитых кошачьих дремот.

— Эй, сойди с трона! — выкрикнул молодой женский голос.

Цезарь открыл один глаз, но не двинулся.

— Я сказала, сойди с трона!

— Кто это смеет приказывать мне? — спросил Цезарь.

— Царевна Арсиноя из Птолемеев!

Услышав это, Цезарь выпрямился, но не встал, а лишь в упор посмотрел на девицу, подступившую к подножию возвышения. За ней следовали маленький мальчик и двое мужчин. По прикидке Цезаря, ей было лет пятнадцать. Полногрудая, рослая, с гривой золотистых волос. Голубые глаза, лицо, которое, видимо, могло быть и приятным, но его портила злая гримаса. Высокомерная, сердитая, авторитарная особа. Одета в греческом стиле, но платье сшито из тирского пурпура очень темного цвета, при малейшем движении отливающего сливовым и малиновым. В волосах диадема, усыпанная драгоценностями, вокруг шеи потрясающей роскоши воротник, на голых руках избыток браслетов. Мочки ушей сильно оттянуты вниз, обремененные грузом подвесок.

Маленький мальчик выглядел лет на десять, не больше, и очень походил на сестру. То же лицо, та же кожа, тот же тирский пурпур. И греческая хламида вдобавок.

Ясно, что двое мужчин — своего рода сопровождающие. Тот, что с покровительственным видом стоит возле мальчика, — пустое место, слабак. С другим, что при Арсиное, придется считаться. Высокий, хорошо сложенный, светлокожий. Взгляд умный, расчетливый, рот волевой.

— И куда же нам идти отсюда? — спокойно спросил Цезарь.

— Никуда, пока ты не падешь передо мной ниц! В отсутствие царя я правлю в Александрии, и я приказываю тебе сойти оттуда и пасть ниц! — отрезала Арсиноя. Она зло посмотрела на ликторов. — Вы все — тоже на пол!

— Ни Цезарь, ни его ликторы не подчиняются командам глупеньких царевен, — тихо сказал Цезарь. — В отсутствие царя я правлю в Александрии на основании пунктов завещания Птолемея Александра и вашего отца Авлета. — Он подался вперед. — А теперь, царевна, перейдем к делу. И не сверкай глазами, как избалованный ребенок, иначе я прикажу одному из моих ликторов вытащить прут из его фасций и отстегать тебя. — Взгляд его остановился на стоящем рядом с ней человеке. — Ты кто?

— Ганимед, евнух. Воспитатель и охранник моей царевны.

— Ганимед, ты вроде похож на здравомыслящего человека, так что я буду разговаривать только с тобой.

— Нет, со мной! — крикнула Арсиноя, лицо ее пошло пятнами. — Немедленно сойди с трона!

— Придержи язык! — резко оборвал ее Цезарь. — Ганимед, я нуждаюсь в апартаментах для меня и моих старших офицеров, а также в достаточном количестве свежего хлеба, овощей, масла, вина, яиц и воды для моего войска, которое останется на кораблях, пока я не разберусь, что здесь происходит. Плохи дела, когда диктатора Рима встречают с тупой и бесцельной враждебностью. Ты понимаешь меня?

— Да, великий Цезарь.

— Хорошо! — Цезарь поднялся и сошел вниз по ступеням. — Вот тебе первое поручение: удали от меня этих двух несносных детей.

— Я не могу этого сделать, Цезарь, если ты требуешь, чтобы я был с тобой.

— Почему?

— Долихос — мужчина. Он может увести царевича Птолемея Филадельфа, но не царевну. Ей нельзя находиться в мужском обществе без присмотра.

— Есть ли здесь еще кастраты? — спросил Цезарь с кривой улыбкой: Александрия, кажется, презабавнейший городок.

— Конечно.

— Тогда ступай с детьми, приставь к царевне Арсиное кого-нибудь вроде себя и поскорей возвращайся.

Царевна Арсиноя, временно выбитая из колеи властным окриком, хотела что-то сказать, но Ганимед твердо взял ее за плечо и вывел из зала. Мальчик Филадельф и его воспитатель тоже поспешили уйти.

— Ну и ситуация! — повторил Цезарь Фабию.

— Еще немного, и я бы взялся за прут. У меня просто руки чесались.

— У меня тоже, — вздохнул великий человек. — Все эти Птолемеи довольно своеобразны. По крайней мере, хоть Ганимед воспринимает все здраво, но он, к сожалению, не царских кровей.