Стихи (2) - Иосиф Бродский

энергичная проповедь лучших времен.

-37

Не завидуй. Причисли от страницы, от букв,

привиденье к родне, от - сказать ли! - любви

к свойствам воздуха - так же, как мелкий петит, звука к смыслу, бесплотности - к массе

рассыпаемый в сумраке речью картавой, и свободы к - прости

вроде цокота мух, и лица не криви

неспособный, поди, утолить аппетит к рабству, данному в мясе,

новой Клио, одетой заставой, во плоти, на кости,

но ласкающий слух эта вещь воспаряет в чернильный ночной эмпирей

обнаженной Урании. мимо дремлющих в нише

Только она, местных ангелов:

Муза точки в пространстве и Муза утраты выше

очертаний, как скаред - гроши, их и нетопырей.

в состояньи сполна

оценить постоянство: как форму расплаты

за движенье - души. XVII

XVI Муза точки в пространстве! Вещей, различаемых лишь

в телескоп! Вычитанья

Вот откуда пера, без остатка! Нуля!

Томас, к буквам привязанность. Ты, кто горлу велишь

Вот чем избегать причитанья

об'ясняться должно тяготенье, не так ли? превышения "ля"

Скрепя и советуешь сдержанность! Муза, прими

сердце, с хриплым "пора!" эту арию следствия, петую в ухо причине,

отрывая себя от родных заболоченных вотчин, то есть песнь двойнику,

что скрывать - от тебя! и взгляни на нее и ее до-ре-ми

там, в разреженном чине,

у себя наверху

с точки зрения воздуха.

-38

Воздух и есть эпилог XIX

для сетчатки - поскольку он необитаем.

Он суть наше "домой", В царстве воздуха! В равенстве слога глотку

восвояси вернувшийся слог. кислорода. В прозрачных и сбившихся в облак

Сколько жаброй его ни хватаем, наших выдохах. В том

он успешно латаем мире, где, точно сны к потолку,

светом взапуски с тьмой. к небу льнут наши "о!", где звезда обретает свой облик,

продиктованный ртом.

XVII Вот чем дышит вселенная. Вот

что петух кукарекал,

У всего есть предел: упреждая гортани великую сушь! горизонт - у зрачка, у отчаянья - память, для роста - Воздух - вещь языка.

расширение плеч. Небосвод

Только звук отделяться способен от тел, хор согласных и гласных молекул,

вроде призрака, Томас. Сиротство в просторечии - душ.

звука, Томас, есть речь!

Оттолкнув абажур, XX

глядя прямо перед собою,

видишь воздух: Оттого-то он чист.

в анфас Нет на свете вещей, безупречней

сонмы тех, (кроме смерти самой)

кто губою отбеляющих лист.

наследил в нем Чем белее, тем бесчеловечней.

до нас. Муза, можно домой?

Восвояси! В тот край,

где бездумный Борей попирает беспечно трофеи

уст. В грамматику без

препинания. В рай

алфавита, трахеи.

В твой безликий ликбез.

-39

XXI * * *

Над холмами Литвы Восславим приход весны! Ополоснем лицо,

что-то вроде мольбы за весь мир Чирьи прижжем проверенным креозотом раздается в потемках: бубнящий, глухой, невеселый и выйдем в одной рубахе босиком на крыльцо, звук плывет над селеньями в сторону Куршской Косы. и в глаза ударит свежестью! горизонтом!

То Святой Казимир будущим! Будущее всегда

с Чудотворным Николой наполняет землю зерном, голоса - радушьем,

коротают часы наполняет часы ихним туда-сюда;

в ожидании зимней зари. вздрогнув, себя застаешь в грядущем.

За пределами веры, Весной, когда крик пернатых будит леса, сады,

из своей стратосферы, вся природа, от ящериц до оленей,

Муза, с ними призри устремлена туда же, куда ведут следы

на певца тех равнин, в рукотворную тьму государственных преступлений.

погруженных по кровлю,

на певца усмиренных пейзажей.

Обнеси своей стражей

дом и сердце ему.

-40

* * * * * *

Время подсчета цыплят ястребом; скирд в Я распугивал ящериц в зарослях чаппараля,

тумане, куковал в казенных домах, переплывал моря, мелочи, обжигающей пальцы, звеня в кармане; жил с китаянкой. Боюсь, моя северных рек, чья волна, замерзая в устье, столбовая дорога вышла длинней, чем краля вспоминает истоки, южное захолустье на Казанском догадывалась. И то: и на миг согревается. Время коротких суток, по руке не вычислить скорохода. снимаемого плаща, разбухших ботинок, Наизнанку вывернутое пальто

судорог сводит с ума даже время года, в желудке от желтой вареной брюквы; а не только что мусора. Вообще верста, сильного ветра, треплющего хоругви падая жертвой свово предела, листолюбивого воинства. Пора, когда дело губит пейзаж и плодит места,

терпит, где уже не нужно, я вижу, тела. дни на одно лицо, как Ивановы-братья, Знаешь, кривая способна тоже, в пандан прямой, и кору задирает жадный, бесстыдный трепет озверевши от обуви, пробормотать "не треба". пальцев. Чем больше пальцев, тем меньше От лица фотографию легче послать домой,

платья. чем срисовывать ангела в профиль с неба.

-41

ПОЛЯРНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ПЯТАЯ ГОДОВЩИНА

(4 июня 1977) Все собаки съедены. В дневнике не осталось чистой страницы. И бисер слов Падучая звезда, тем паче - астероид покрывает фото супруги, ее щек на резкость без труда твой праздный взгляд настроит. мушку даты сомнительной приколов. Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит. Дальше - снимок сестры. Он не щадит сестру: речь идет о достигнутой широте! * И гангрена, чернея, взбирается по бедру, как чулок девицы из варьете. Там хмурые леса стоят в своей рванине.

Уйдя из точки "А" там поезд на равнине

22 июля 1978 г. стремится в точку "Б". Которой нет в помине.

* * * Начала и концы там жизнь от взора прячет.

Покойник там незрим, как тот, кто только зачат. Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою. Иначе среди птиц. Но птицы мало значат. И она скукоживается на глазах, под рукою. Зеленая нитка, следом за голубою, Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью. становится серой, коричневой, никакою. Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью. Уж и краешек, вроде, виден того батиста. Оцепеневший дуб кивает лукоморью. Ни один живописец не напишет конец аллеи. Знать от стирки платье невесты быстрей

садится, да и тело не делается белее. То ли сыр пересох, то ли дыханье сперло. Либо: птица в профиль ворона, а сердцем

кенарь. Но простая лиса, перегрызая горло, не разбирает, где кровь, где тенор.

-42

* *

Там лужа во дворе, как площадь двух Америк. Там при словах "я за" течет со щек известка. Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик. Там в церкви образа коптит свеча из воска. Неугомонный Терек там ищет третий берег. Порой дает раза соседним странам войско.

Там дедушку в упор рассматривает внучек. Там пышная сирень бушует в полисаде. И к звездам до сих пор там запускают жучек Пивная цельный день лежит в глухой осаде. плюс офицеров, чьих не осознать получек. Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади.

Там зелень щавеля смущает зелень лука. Там в воздухе висят обрывки старых арий. Жужжание пчелы там главный принцип звука. Пшеница перешла, покинув герб, в гербарий. Там копия, щадя оригинал, безрука. В лесах полно куниц и прочих ценных тварей.

* *

Зимой в пустых садах трубят гипербореи, Там лежучи плашмя на рядовой холстине и ребер больше там у пыльной батареи отбрасываешь тень, как пальма в Палестине. в под'ездах, чем у дам. И вообще быстрее Особенно - во сне. И, на манер пустыни,

нащупывает их рукой замерзшей странник. там сахарный песок пересекаем мухой. Там, наливая чай, ломают зуб о пряник. Там города стоят, как двинутые рюхой, Там мучает охранник во сне штыка трехгранник. и карта мира там замещена пеструхой,

От дождевой струи там плохо спичке серной. мычащей на бугре. Там схож закат с порезом. Там говорят "свои" в дверях с усмешкой скверной. Там вдалеке завод дымит, гремит железом, У рыбной чешуи в воде там цвет консервный. не нужным никому: ни пьяным, ни тверезым.

-43

* *

Там слышен крик совы, ей отвечает филин. Теперь меня там нет. Означенной пропаже Овацию листвы унять там вождь бессилен. дивятся, может быть, лишь вазы в Эрмитаже. Простую мысль, увы, пугает вид извилин. Отсутствие мое большой дыры в пейзаже

Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот. не сделало; пустяк: дыра, - но небольшая. Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот. Ее затянут мох или пучки лишая, Там, грубо говоря, великий план запорот. гармонии тонов и проч. не нарушая.

Других примет там нет - загадок, тайн, диковин. Теперь меня там нет. Об этом думать странно. Пейзаж лишен примет и горизонт неровен. Но было бы чудней изображать барана, Там в моде серый цвет - цвет времени и бревен. дрожать, но раздражать на склоне дней тирана,

* *

Я вырос в тех краях. Я говорил "закурим" паясничать. Ну что ж! на все свои законы: их лучшему певцу. Был содержимым тюрем. я не любил жлобства, не целовал иконы, Привык к свинцу небес и к айвазовским бурям. и на одном мосту чугунный лик Горгоны

Там, думал, и умру - от скуки, от испуга. казался в тех краях мне самым честным ликом. Когда не от руки, так на руках у друга. Зато столкнувшись с ним теперь, в его великом Видать, не расчитал. Как квадратуру круга. варьянте, я своим не подавился криком