Стихи (2) - Иосиф Бродский

Бормоча, выкатывая орбиты,

V мы превращаемся в будущие моллюски,

бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты. Праздный, никем не вдыхаемый больше воздух. Дует из коридора, скважин, квадратных окон. Ввезенная, сваленная как попало Поверни выключатель, свернись в калачик. тишина. Растущая, как опара, Позвоночник чтит вечность. Не то что локон. пустота. Существуй на звездах Утром уже не встать с карачек. жизнь, раздались бы аплодисменты, к рампе бы выбежал артиллерист, мигая.

-64

VII ПОЛОНЕЗ: ВАРИАЦИЯ

В стратосфере, всеми забытая, сучка I лает, глядя в иллюминатор. "Шарик! Шарик! Прием. Я - Жучка". Осень в твоем полушарьи кричит "курлы". Шарик внизу, и на нем экватор. С обнищавшей державы сползает границ подпруга. Как ошейник. Склоны, поля, овраги И, хотя окно не закрыто, уже углы повторяют своей белизною скулы. привыкают к сорочке, как к центру круга. Краска стыда вся ушла на флаги. А как лампу зажжешь, хоть строчи донос И в занесенной подклети куры на себя в никуда, и перо - улика. тоже, вздрагивая от побудки, Плюс могилы нет, чтоб исправить нос кладут непорочного цвета яйца. в пианино ушедшего Фредерика. Если что-то чернеет, то только буквы. В полнолунье жнивье из чужой казны Как следы уцелевшего чудом зайца. серебром одаривает мочезжина.

1980 Повернешься на бок к стене, и сны

двинут оттуда, как та дружина,

через двор на зады, прорывать кольцо

конопли. Но кольчуге не спрятать рубищ.

И затем что все на одно лицо,

согрешивши с одним, тридцать трех полюбишь.

-65

II III

Черепица фольварков да желтый цвет Понимаю, что можно любить сильней, штукатурки подворья, карнизы - бровью. безупречней. Что можно, как сын Кибелы, Балагола одним колесом в кювет оценить темноту и, смешавшись с ней, либо - мерин копытом в луну коровью. выпасть незримо в твои пределы. И мелькают стога, завалившись в Буг. Можно, пору за порой, твои черты Вспять плетется ольшаник с водой в корзинах, воссоздать из молекул пером сугубым. и в распаханных тучах свинцовый плуг Либо, в зеркало вперясь, сказать что ты не сулит добра площадям озимых. это - я; потому что кого ж мы любим, Твой холщевый подол, шерстяной чулок, как не себя? Но запишем судьбе очко: как ничей ребенок, когтит репейник. в нашем будущем, как бы брегет не медлил, На суровую нитку пространство впрок уже взорвалась та бомба, что зашивает дождем - и прощай Коперник. оставляет нетронутой только мебель. Лишь хрусталик тускнеет, да млечный цвет Безразлично, кто от кого в бегах: тела с россыпью родинок застит платье. ни пространство, ни время для нас не сводня, Для самой себя уже силуэт, и к тому, как мы будем всегда, в веках, ты упасть неспособна ни в чьи об'ятья. лучше привыкнуть уже сегодня.

-66

ВЕНЕЦИАНСКИЕ СТРОФЫ (1) III

Сюзанне Зонтаг

Ночью здесь делать нечего. Ни нежной Дузе, ни арий.

I Одинокий каблук выстукивает диабаз.

Под фонарем ваша тень, как дрогнувший карбонарий, Мокрая коновязь пристани. Понурая ездовая отшатывается от вас машет в сумерках гривой, сопротивляясь сну. и выдыхает пар. Ночью мы разговариваем Скрипичные грифы гондол покачиваются, издавая с собственным эхом; оно обдает теплом вразнобой тишину. мраморный, гулкий, пустой аквариум Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага, с запотевшим стеклом. и рука, дотянуться до горлышка коротка, прижимает к лицу кружева смятого в пальцах Яго IV каменного платка.

За золотой чешуей всплывших в канале окон

II масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь.

Вот что прячут внутри шторы задернув, окунь! Площадь пустынна, набережные безлюдны. жаброй хлопая, лещ! Больше лиц на стенах кафе, чем в самом кафе: От нечаянной встречи под потолком с богиней, дева в шальварах наигрывает на лютне сбросившей все с себя, кружится голова, такому же Мустафе. и под'езды, чье небо воспалено ангиной О, девятнадцатый век! Тоска по востоку! Поза лампочки, произносят "а". изгнанника на скале! И, как лейкоцит в крови, луна в твореньях певцов, сгоравших от туберкулеза, писавших, что - от любви.

-67

V VII

Как здесь били хвостом! Как здесь лещами вились! Так смолкают оркестры. Город сродни попытке Как, вертясь, нерестясь, шли косяком в овал воздуха удержать ноту от тишины, зеркала! В епанче белый глубокий вырез и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры, как волновал! плохо освещены. Как сирокко - лагуну. Как посреди панели Только фальцет звезды меж телеграфных линий здесь превращались юбки и панталоны в щи! там, где глубоким сном спит гражданин Перми.* Где они все теперь - эти маски, полишинели, Но вода аплодирует, и набережная - как иней, перевертни, плащи? осевший на до-ре-ми.

VI VIII

Так меркнут люстры в опере; так на убыль И питомец Лоррена, согнув колено, к ночи идут в об'еме медузами купола. спихивая как за борт буквы в конец строки, Так сужается улица, вьющаяся как угорь, тщится рассудок предохранить от крена и площадь - как камбала. выпитому вопреки. Так подбирает гребни, выпавшие из женских Тянет раздеться, скинуть суконный панцирь, взбитых причесок, для дочерей Нерей, рухнуть в кровать, прижаться к живой кости, оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчуг как к горячему зеркалу, с чьей амальгамы пальцем уличных фонарей. нежность не соскрести.

1982

*С.Дягилев

-68

ВЕНЕЦИАНСКИЕ СТРОФЫ (2) III

Геннадию Шмакову

Сырость вползает в спальню, сводя лопатки

I спящей красавицы, что ко всему глуха.

Так от хрустнувшей ветки ежатся куропатки, Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус. и ангелы - от греха. От пощечины булочника матовая щека Чуткую бязь в окне колеблют вдох и выдох. приобретает румянец, и вспыхивает стеклярус Пена бледного шелка захлетывает, легка, в лавке ростовщика. стулья и зеркало - местный стеклянный выход Мусорщики плывут. Как прутьями по ограде вещи из тупика. школьники на бегу, утренние лучи перебирают колонны, аркады, пряди IV водорослей, кирпичи.

Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушную

II раковину заполняет дребезг колоколов.

то бредут к водопою глотнуть речную Долго светает. Голый, холодный мрамор рябь стада куполов. бедер новой Сусанны сопровождаем при Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий, погружении под воду стрекотом кинокамер крепкий кофе, скомканное тряпье. новых старцев. Два-три И макает в горло дракона златой Егорий, грузных голубя, снявшихся с капители, как в чернила, копье. на лету превращаются в чаек: таков налог на полет над водой, либо поклеп постели, сонный, на потолок.

-69

V VII

День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури, Так выходят из вод, ошеломляя гладью оставляя весь мир - всю синеву! - в тылу, кожи бугристой берег, с цветком в руке, припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре, забывая про платье, предоставляя платью и сдается стеклу. всплескивать вдалеке. Кучерявая свора тщится настигнуть вора Так обдают вас брызгами. Те, кто бессмертен, пахнут в разгоревшейся шапке, норд-ост суля. водорослями, отличаясь от вообще людей, Город выглядит как толчея фарфора голубей отрывая от сумасшедших шахмат и битого хрусталя. на торцах площадей.

VI VIII

Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки, Я пишу эти строки, сидя на белом стуле как непарная обувь с ноги Творца, под открытым небом, зимой, в одном ревностно топчут шпили, пелястры, арки, пиджаке, поддав, раздвигая скулы выраженье лица. фразами на родном. Все помножено на два, кроме судьбы и кроме Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за", мелких бликов тусклый зрачок казня в меньшенстве оставляет ее и кровли за стремленье запомнить пейзаж, способный праздная бирюза. обойтись без меня.

1982

-70

РЕЗИДЕНЦИЯ

Небольшой особняк на проспекте Сарданапала. Пара чугунных львов с комплексом задних лап. Фортепьяно в гостиной, точно лакей-арап, скалит зубы, в которых, короткопала и близорука, ковыряет средь бела дня внучка хозяина.Пахнет лавандой.Всюду, даже в кухне, лоснится, дразня посуду, образ, в масле, мыслителя, чья родня доживает в Европе. И отсюда - тома Золя, Бальзака, канделябры, балясины, капители и вообще колоннада, в чьем стройном теле размещены установки класса "земля-земля".

Но уютней всего в восточном - его - крыле. В окнах спальни синеет ольшаник не то орешник, и сверчок верещит, не говоря уже о скворешнях с их сверхчувствительными реле. Здесь можно вечером щелкнуть дверным замком, остаться в одной сиреневой телогрейке. Вдалеке воронье гнездо как шахна еврейки с которой был в молодости знаком, но спасибо расстались. И ничто так не клонит в сон, как восьмизначные цифры, составленные в колонку, да предсмертные вопли сознавшегося во всем сына, записанные на пленку.

-71

АРИЯ III

I Розовый истукан

здесь я себе поставил. Что-нибудь из другой В двух шагах - океан, оперы, типа Верди. место воды без правил. Мало ли под рукой? Вряд ли там кто-нибудь, Вообще - в круговерти. кроме солнца, садится Безразлично о ком. как успела шепнуть Трудным для подражанья аэроплану птица. птичкиным языком. Лишь бы без содержанья. IV