Запомни мои губы - Сонда Тальбот

В первые годы замужества Леа пыталась разговорить Ричи, но тот предпочитал отмалчиваться или, на худой конец, отшучиваться, не без удовольствия ощущая, что Леа видит в нем «загадочного» мужчину.

Несколько попыток Леа проявить в постели активность не увенчались успехом. Ричи среагировал на эти нововведения с изрядной прохладцей, которая обожгла и испугала Леа, напрочь отбив у нее желание их повторять. Новая ночная рубашка, кружевное белье, сексуально обтягивающее не менее сексуальные выпуклости, — все, что прописано глянцевыми дамскими журнальчиками, не подействовало. Ричи по-прежнему испытывал лишь желание чмокнуть дорогую женушку в Щечку на сон грядущий. И Леа вновь пришлось отступить. Правда, эта уступка не прошла безболезненно — она оставила после себя привкус горечи и все больше нарастающего раздражения. Леа ворочалась в постели без сна, спрашивая себя, почему она перестала быть для Ричи женщиной, оставшись его женой…

Ответы на этот вопрос находились самые разные: начиная от переутомления, вызванного тем, что Ричи слишком много времени уделяет работе, заканчивая тем, что, секс, как таковой, перестал иметь для Ричи серьезное значение. Во всяком случае, если речь шла о Леа… Эти мысли Леа отогнала от себя с самого начала — Ричи казался ей слишком порядочным, слишком чистоплотным мужчиной для того, чтобы завести любовницу… И потом, он все-таки любил ее, Леа, и наверняка боялся ее потерять… Да, Леа была абсолютно уверена в том, что ее ревнивым подозрениям нет места. А поскольку ей совершенно не хотелось быть одной из тех сумасбродных дамочек, которые мучаются от собственного безделья и воображают бог весть что о своих мужьях, она забросила эти мысли куда подальше и заперла их на замок. Если этого нет и быть не может, то зачем же об этом думать? Она никогда бы не поступила так с Ричи, и он, конечно же, так не поступит. Ему это просто не придет в голову.

Однако раздражение не проходило. Леа объясняла себе, что во всем, что происходит, виноват не Ричи, а его работа, и все же легче ей от этого не становилось. Неудовлетворенность не исчезала, а все прочнее устраивалась в ее изнывающем без ласки теле, а в душе оставалось все меньше и меньше желания любоваться собой, отвергнутой мужем, и холить для него свое нежеланное тело…

Очередная ночь грозила превратиться в круговорот пустых догадок, перемолотых уже десятки раз. Леа легла на спину и попыталась воспользоваться средством, которое частенько ей помогало. Она рисовала перед мысленным взором разные картинки и предоставляла им полную свободу — они двигались и менялись без участия ее воображения. Конечно, несколько «кадров» ей приходилось раскручивать самой, но потом начинало работу подсознание, показывая ей коротенькие фильмы, результатом которых было то, что Леа благополучно засыпала. Иногда воображение Леа рисовало ей паучка, спускающегося на тоненькой паутинке, иногда — тихую поляну, на которой почему-то играли пони, иногда в ее голове снимались какие-то немыслимые мультфильмы о разноцветных роботах, вроде тех, которыми американские мультипликаторы пичкают детей. Леа сама не знала, откуда в ее голове берется тот или иной образ, но, благодаря этому способу, открытому совершенно случайно, она могла заснуть — и очень этому радовалась.

Сейчас она представила себе заброшенный сад, яркий солнечный полдень, беседку, увитую плющом. Тонкие доски, из которых сделана беседка, покрашены в белый цвет. Из-за этого цвета, размытого солнечными лучами, и досок, сколоченных друг с другом так, что они кажутся сплетенными, беседка выглядит хрупко и призрачно, но очень уютно. Вокруг нее порхают бабочки, жужжат бархатистые шмели. Лимонно-желтое солнце повисло на небе, как на ветке, и вот-вот скатится вниз…

Картинка изменилась довольно быстро, и через несколько секунд уже не было никаких бабочек и призрачной беседки — вместо радужной симфонии лета появились какие-то алые всполохи и странные, криво изогнутые силуэты людей… А Леа наконец окунулась в мир сновидений.

3

С самого утра в Леа вселился дух беспокойства, будораживший не только ее разум, но и тело. С прытью, ей, легкой, но неторопливой, несвойственной, она хваталась за самые разнообразные дела, и за те, которыми действительно нужно было заняться, и за те, которые могли бы ждать еще очень долго. Сегодня, как никогда, Леа хотела работать в саду, потому что только заняв руки она могла избавиться от снедавшей ее тревоги, причина которой была ей не совсем понятна.

Человечек, играющий на радуге, не приснился ей этой ночью. Впрочем, снился он не так уж и часто — раз в полгода, а то и реже. Но Леа очень любила этот странный волшебный сон и начинала скучать, когда он подолгу не снился. Сегодняшняя же ночь принесла Леа тяжелый, какой-то резиново-растянутый сон, и спросонья ей казалось, что ее взяли за ноги и с головой окунули в вечность… Леа не помнила подробностей сновидения, но свое утреннее беспокойство отчасти увязывала с этим бесконечным сном.

В половине одиннадцатого позвонила Пэтти и предложила отправиться в «Вирджин» не вечером, а днем.

— Вечер действует на меня угнетающе, — объяснила она подруге. — Я размякну, как морская губка. А кому нужен ходячий мешок неприятностей, из которого к тому же сыплются жалобы?

— Как хочешь, — согласилась Леа.

Предложение Пэтти не слишком ее обрадовало. Сидеть в кафе днем — занятие неблагодарное для девушки, которая ищет себе кавалера. А Пэтти собиралась заняться именно этим. Хотя, если смотреть правде в глаза, именно Леа хотела наставить подругу на путь истинный, потому что сама Пэтти настолько вжилась в образ брошенной жены, что совсем не хотела с ним расставаться. Но если подруга настаивает — ничего не поделаешь… Против воли не осчастливишь…

Леа распахнула шкаф и оглядела свой куцый гардероб, состоящий из однообразных блуз и длинных юбок. Как давно она не покупала себе ничего яркого, броского… Иногда ей хотелось порадовать себя каким-нибудь струящимся платьем из алого шифона, соблазнительно открывающим плечико, но она сразу же вспоминала скептическую усмешку Ричи.

Его неприязнь к ярким цветам и открытым туалетам смущала Леа. Она пыталась объяснить себе, почему Ричи ничего не говорил о ее платьях, когда они встречались. Почему затронул эту тему только после женитьбы? Может быть, он стеснялся заговаривать с ней об этом, а может, думал, что Леа только посмеется над его вкусами, сочтет их несовременными? Но от них действительно несло чем-то викторианским — закрытая одежда, не позволяющая глазу наслаждаться даже крошечным намеком на то, что под ней что-то есть. А эта нелюбовь к яркому цвету… Все-таки ее Ричи — странный мужчина…