Учеба - Синтия Озик

Мэри ушла в библиотеку в десять. Она готовит работу по судебной практике семейных отношений. Эпиграфом к ней она поставила отрывок из Руссо, тот, где он убеждает французских матерей кормить детей грудью, но из всей работы Юна смогла уразуметь только эпиграф: в остальном работу составляли дебри сносок из далеких областей, постичь которые она не в состоянии.

— Кристина может простудиться, — говорит Юна. — Она раза два чихнула, и Мэри велела подольше подержать ее дома.

Мэри утверждает, что врожденного материнского инстинкта не существует, Юна с ней не согласна — ведь сама Мэри прекрасное его воплощение, — но держит свое мнение при себе. Мэри всегда точно знает, что нужно Кристине.

— Брось, — говорит Клемент. — Должна она дышать свежим воздухом или не должна? Юна, сейчас я тебе все объясню: в тебе говорит сверхпротекционизм вкупе с материнским комплексом, а комплекс для Кристины куда вреднее простуды. — Он делает паузу, чтобы Юна успела оценить его остроту. — Ну-ка, увези ее да побыстрее, будь добра. От ее воплей у меня мыслительный процесс стопорится.

Кристина и правда продолжает реветь, и Юна думает — не может не думать, — что Кристина была шелковой, пока Клемент ее не напугал: слишком она мала, чтобы понимать его шутки. Юна идет за Кристининым вязаным чепчиком и башмачками.

— Кроме того, у меня мало времени, — говорит Клемент, он следует за Юной в Кристинину комнату. — Полагаю, мне не удастся засесть за первую главу до шести.

— Так ты ее еще не начал? — спрашивает Юна.

— Начать-то я начал. Только на бумагу не положил.

— А я думала, что ты вошел в работу. — Юна несколько обескуражена. — Что ты сильно продвинулся.

Клемент заперся в кабинете Мэри и провел там все утро, Юна тем временем тетешкала Кристину, чтобы та ему не мешала. Она гулила и агукала три часа кряду и вымоталась вконец. Кристина теперь просыпается ни свет ни заря, и Юна только что не клюет носом на ходу.

— Я не говорил, что не приступал к работе, — произносит Клемент этим своим тоном, истолковать который мудренее всего — тон этот означает — он вроде бы притворяется, что недоволен, на самом же деле недоволен и еще как. — Я сказал только, что не положил свои мысли на бумагу. Вообще-то, Юна, сокровище ты мое, твоя беда вот в чем: ты даже отдаленно не представляешь, что такое Муза. В соответствии с традицией, дурында ты этакая, Муза заставляет ждать своего прихода. — Но вид у него до того свежий и бодрый, что Юну посещает ни с чем не сообразная мысль. Она едва осмеливается сформулировать ее даже для себя, но все же втайне подозревает, что Клемент просто-напросто соснул после завтрака. Впрочем, соснул так соснул, что тут такого.

— Поняла, — говорит она. — Творчество — процесс многофазовый.

После чего Клемент сразу теплеет к ней. Она процитировала один из девизов, которые он намалевал на банках с бакалеей. Вместо «Мука» он написал — «Самодисциплина — это победа над собой», вместо «Сахар» (при этом с кисти в банку накапала краска, и два с лишним кило сахара пришлось выбросить) — «Искусство есть любовь». Про творчество он написал на банке с чаем.

— Послушай, — говорит Юна, она хочет умилостивить Клемента: ведь он мог подумать, что она критикует его рабочие навыки (на самом деле ничего подобного у нее и в мыслях не было, просто она как-то упустила Музу из виду), — тебе вовсе не надо прекращать работу в шесть. Словом, почему бы тебе не работать и в ужин, а мы с Мэри перекусим на воздухе, она, я уверена, возражать не станет. А тебе я сделаю бутерброд — у нас вроде бы осталась копченая колбаса, — и ты сможешь поужинать в кабинете. Чтобы не прекращать работу.

Клемент расплывается в лучезарной улыбке, и Юна уверяется, что загладила свой промах.

— По правде говоря, Юна, сокровище ты мое, — начинает он, — ты все еще туповата, верно я говорю? А кто заплатит за колбасу в моем бутерброде — призрак твоей бабки? Ты еще не доперла, каково положение писателя в обществе, вся структура которого ему враждебна?

Кристина ревет еще громче и дрыгает ногами так, что Юне с трудом удается натянуть на нее башмачки. Подъем у Кристины высокий, аристократический, но Клемент до того ошарашил Юну, что она даже забывает им полюбоваться. Тем не менее Клемент все так же ослепительно улыбается, и она думает: скорее всего, он, по своему обыкновению, шутит, а ей, тупице, и вправду тупице, невдомек.

— И вот что я тебе скажу без обиняков, — заявляет Клемент, — надо же тебе понять, что к чему. Хочешь знать, почему на самом деле меня выставили из семинарии? Так вот: из-за жадности Юны Мейер. Ты, хоть я ни словом о том не обмолвился, уж чересчур наседала. И знаешь, что мне поставили в вину? Попытку округлить свою стипендию далеко не щепетильными методами. Я тебе ничего не говорил, промолчал бы и теперь, не будь ты такой бестолочью…

— Клемент, я же не догадывалась, — вопиет Юна. — Мне так стыдно! Этого-то я и боялась, но ты же сказал…

— Да ладно, — говорит Клемент. — Не трепыхайся. Во мне зреет хорошая, а возможно, и великая книга, удалось бы только ее закончить, но чтобы закончить ее, я готов хоть в петлю. И петля эта — секция скобяных товаров в «Вулворте». Петля эта к тому же еще и финансовая: ведь тамошние жадобы платят сущие гроши.

— Клемент, о чем ты?

— Работенка, прямо скажем, не мужская, но для философа и такая сойдет. К счастью, работать нужно по вечерам — с шести до десяти. Весь день я буду писать, ну и со стипендией Мэри в придачу мы перебьемся. Послушай, Юна, — говорит он. — Скажу напрямик. Наш дом подобен улью. Паразитам в нем нет места. Нарисуй, будь добра, в воображении солонку.

— Работай или умри, — говорит Юна, и горло у нее перехватывает. — Ты что, станешь работать в «Вулворте»?

— Спиноза шлифовал линзы. Что ты так пугаешься? Линкольн рубил дрова. Клемент Чаймс будет продавать петли, крючки, замки, не говоря уж о разного рода цепях, в метафизическом смысле его сковывающих.

— Клемент! Это же просто ужас что такое! А что скажет Мэри?

— Мэри скажет вот что: во-первых, такая работа недостойна Клемента, и с этим я всецело согласен, во-вторых, нам нужны деньги. Тяжко, конечно, но ничего не попишешь. А теперь, будь добра, увези-ка эту пожарную сирену, иначе мне ничего не написать.

— Клемент, — говорит Юна в раздумье: она застегивает кофточку на Кристине, — если у тебя уходит чуть не весь день, чтобы только приступить к работе…

— Чтобы дождаться прихода Музы, — поправляет Клемент.

— …и по-настоящему засесть за работу ты можешь лишь в два-три часа, а в половине шестого тебе надо закончить работу, чтобы поспеть в «Вулворт» к шести…

— Поздравляю. Ты попала в самую точку, — говорит Клемент. — Дошло наконец, учишься помаленьку.

— Выходит, у тебя на работу останется всего-навсего два часа.

— А этого крайне — вот ведь незадача! — мало, — подтверждает Клемент.

— И что же будет с «Раком общества»?

— Ремиссия — вот что, — говорит Клемент.

Этим вечером Мэри вынуждена уйти из библиотеки пораньше, что ей крайне неудобно, и стремглав мчать домой — покормить Кристину и уложить ее спать. А Юна встает за прилавок скобяной секции в «Вулворте» и продает петли, крючки, замки, а также всевозможные цепи и цепочки.

Однажды, катя, как обычно, коляску по дорожкам вокруг Йельского университета, Юна решает погулять по кварталу, в котором они еще не были. А для этого надо, минуя старые здания, пересечь кампус. День выдался холодный, она сосредоточенно, не глядя перед собой, толкает коляску, пока та не утыкается в портфель молодого человека, переходящего дорожку. Портфель раскрывается, по дорожке раскатываются разнообразные медицинские инструменты.

— Смотри-ка, смотри-ка, кто это такой, — говорит молодой человек, акцент у него ужасающий. Он наклоняется за стетоскопом. — Тетка? Нянька? Мать-одиночка? Не угадал?

Голос Юне знаком. Это голос мистера Органского.

— Что ты делаешь в Нью-Хейвене? — удивляется Юна.

— Как всегда, зубрю латынь.

— Ты же в латыни ни в зуб ногой, она тебе никак не давалась!

— Ничего не поделаешь, у болезней латинские названия.

— А-а, так ты врач. — Юна смеется, подбирает пару зажимов.

Из коляски доносится слабый чих.

— Буду врачом, когда сдам экзамены. А пока я спесивый студент-медик. А ты? Обосновалась в Нью-Хейвене? Вышла, как я вижу, замуж.

Юна хмурится.

— Это ребенок моих друзей.

— Вот оно что. Старая дева оказывает дружескую услугу. Предпочла карьеру?

— Как сказать, — Юна тушуется.

— Понимаю. Раз так, ни слова больше. Засекреченная информация. Работаешь по ученой части при правительстве? Здесь, я слышал, есть их лаборатории. И ты спец при циклотроне. Спец по ультразвуку. Короче говоря, тебе запрещено говорить о своей работе.