Учеба - Синтия Озик

— И ты хочешь нахвататься перед выходными? — заключает Юна. И понимает: она завидует. Эта штука с картотекой приводит ее в восторг. — По-видимому, они потрясающие. Я что хочу сказать: по-видимому, они чудо что такое.

— Да, они ничего, — без особого энтузиазма соглашается Розали.

— А как их зовут? Как знать, вдруг они прославятся? — Юна неизменно берет на заметку людей, которые могут прославиться, — для нее это своего рода капиталовложение: так другие собирают произведения искусства. — То есть как их фамилия?

— Чаймс.

— Чаймс. Красивая фамилия.

— Раньше их фамилия была Хаймс, но они ее изменили, чин-чином, по закону.

— Разве это не еврейская фамилия? — спрашивает Юна. — А ты вроде бы сказала, что он перешел в Объединенную теологическую семинарию.

— Они — люди современные. Я им везу окорок килограмма на два. Слышала бы ты, что Клемент говорит про Хайдеггера и Холокост.

— Хайдеггера и что?

— Вгорлекость, — говорит Розали. — Клемент остроумный прямо как не знаю что.

Мгновение совершенного блаженства настает как раз тогда, когда Юне становится ясно, что старый мир выдохся и никакие откровения ее там не ждут. А настает это мгновение — она обещает себе, что никогда его не забудет, — на берегах штата Коннектикут днем, в половине пятого. Август в разгаре. Солнце походит на белую, гладкую, без единого изъяна щеку. Невдалеке, у скалы, смахивающей на уютно прикорнувшую старую псину, пузырится вода. По зазубринам, которые выгрыз в песке прибой, бешено носится живой щенок. Хозяева щенка, чета на шестом десятке, собирают вещи — готовятся уйти с пляжа. Они задерживаются, чтобы напоследок кинуть щенку мячик — мяч взлетает высоко, бедняга Пятнаш щелкает зубами, но промахивается, и Клемент, отложив «Короля Лира», завораживает мяч налету, мяч словно бы замирает — дожидается, пока Клемент не встанет и не сорвет его с солнечной кромки.

— Молодчага, — говорит муж, — хватка у тебя что надо. А ну, кинь мне.

Мяч летает туда-сюда, от незнакомца к Клементу и обратно. Жена незнакомца хвалит Клемента.

— А ты, cынок, парень ладный, — говорит она. — Вот только эта волосня тебя портит. У меня есть карточка отца, его сняли полвека назад, так вот у него там такие же свислые усы. На кой ляд тебе, совсем молодому парню, такие усы? Послушай моего совета, сынок, сбрей их.

Клемент, усмехаясь, возвращается на свою подстилку — как он терпим, а ведь насколько он выше этих людей! Как он приветлив с ними! Клемент среднего роста, он похож на молодого Марка Твена, ляжки у него толстые, у глаз уже обозначаются морщины, что король, что раб — для него все равны. Юна всего час в Коннектикуте, а он с ней запросто — можно подумать, они закадычные друзья и зубрили сферическую тригонометрию на одной парте. Мэри, та не такая сердечная. Случилась некая неувязка: из телефонного разговора с Розали у Чаймсов и вправду сложилось впечатление, что она привезет к ним турчанку. Мэри ожидала увидеть турчанку чуть ли не в чадре, а тут на́ тебе, тощая — кожа да кости — Юна в купальнике. У Чаймсов кто только не бывал — и индийцы, и китайцы, и малайцы, и чилийцы, и арабы (этих особенно много: в израильском вопросе Чаймсы держат сторону арабов), а вот турок до сих пор не было. Юна обманула их ожидания, но так как она об этом не догадывается, ничто не мешает ей млеть от восторга. Они возвращаются к «Королю Лиру» — читают вслух. Экземпляров всего три — у Мэри и Юны один на двоих. Смотреть на Мэри Юна не осмеливается — так выразительно она читает, — лишь краешком глаза видит ее зубы — решительный ряд очень крупных зубов, — замечательные зубы, таких ни у кого нет, представить, чтобы в таких зубах был изъян, просто немыслимо. Младенец, располагающийся под ее просторным балахоном, тоже крупный и тоже решительный, и Мэри, чтобы он ее не опрокинул, тяжело опирается на локоть — русалка, да и только. Мэри — красавица. У нее идеально очерченный нос, глаза со скептическим прищуром, тяжелые веки опускаются медленно, как ставни в мезонине. А вот смеется она, как ни удивительно, совсем по-детски. Юне, пока очередь читать доходит до нее, не по себе, но потом она приободряется: Розали играет из рук вон плохо. Розали читает за Гонерилью, Юна за Регану, Клемент за Корделию, Мэри — за короля Лира.

— «Дочка, не своди меня с ума… — взывает Мэри к Розали, — ты моя болезнь, нарыв, / Да, опухоль с моею гнойной кровью[6]», — и они визжат от смеха. Пронзительнее и дольше всех смеется Мэри.

— В десять лет Мэри ходила в специализированную театральную школу, — поясняет Клемент.

— Клемент поет, — оповещает Юну Мэри. — Нам надо бы разыграть какую-нибудь пьесу с песнями. У него дивный баритон, но он заставляет себя упрашивать.

— В следующий раз разыграем «Оперу нищих»[7], — дразнится Клемент.

Над их головой пролетает ветерок, взметает пелену песка.

— Пора домой, зайчик, ты замерзнешь, — говорит Мэри Клемент.

Перевалившись через толстуху Розали, он чмокает Мэри в розовую пятку, и тут-то, пока они встают и, захлопнув Шекспиров, вытряхивают песок из карманов, Юне является ослепительное видение. На небосводе — все золото мира. Солнце, чуть поостыв, опускается. Они идут к железной лестнице, ведущей к летнему обиталищу Чаймсов, и Юнину грудную клетку распирает тайна. Возможности ее беспредельны — к ней возвращается давно утраченная вера в себя. Она словно бы причастилась к Красоте. Магия восторга забирает ее в полон. Она влюбляется в Чаймсов, в них обоих, они для нее нераздельны. Да, да, в обоих, нераздельно!

Они — само совершенство. В них совершенно всё. Никогда еще Юне не доводилось видеть такой чарующей квартиры: тут всё, как надо, как и должно быть у влюбленных интеллектуалов. На стенах не картины, а два куска гобеленовой ткани аляповатой расцветки с абстрактным узором — их сшил Клемент. Дверь ванной, куда люди тщеславные вешают — ничего глупее и придумать нельзя — зеркало, Мэри расписала на манер мексиканских фресок с обертонами Дали. А вдоль стен кухни, спальни, гостиной и даже тесного коридорчика тянутся ряд за рядом полки, прочно сколоченные Клементом. Клементу, объясняет Мэри, ничего не стоит соорудить книжный шкаф максимум за два часа. Розали тем временем толчется в кухне, смотрит, готов ли окорок, его поставили в духовку еще утром.

— Готов? — кричит Мэри из ванной.

— Еще минут пятнадцать, и все, — говорит Розали.

— В таком случае я приму душ. Розали, ты за мной. Потом Юна. За ней Клемент.

Юна тем временем бредет вдоль полок. Вдоль неисчислимых сокровищ. У Чаймсов есть первое нью-йоркское издание полного собрания сочинений Генри Джеймса. Жизнеописание Фрейда Джонса[8]. Книга Кристмаса Хамфри[9] о буддизме. «Мемуары страны Гекаты»[10], метр с лишним произведений Бальзака, том Сафо с параллельным переводом на мандаринское наречие китайского, под подоконником все пространство занимают труды по высшей математике. Имеются у них и несколько историй Англии, и множество книг Фихте и Шеллинга. Половину стены занимают книги на французском.

Между экземпляром «Das Kapital» и невзрачным руководством под названием «Как стать электриком для домашних надобностей за полчаса» Юна обнаруживает ту самую картотеку, о которой рассказывала Розали. Картотека умещается в узеньком картонном ящичке из «Вулворта»[11].

— Просто блеск что за идея, — говорит Юна, перебирая карточки. Алфавитный порядок — ее слабость.

— Мы как раз начали составлять картотеку нашей коллекции пластинок. У нас тысяча пластинок, не меньше, и мы хотим всю эту уймищу каталогизировать, — говорит Клемент.

Хлопает дверь ванной.

— Твоя очередь, — кричит Мэри.

На памяти Юны никто не принимал ванну так быстро. Мэри выплывает из ванной в китайском халате, длинные темные волосы подколоты. Благоухая сосновым лесом.

Розали говорит, что не видит надобности принимать душ: она и часа не провела на пляже.

— Ты неисправима, — сетует Мэри. — Розали приходилось долго улещать, чтобы она приняла ванну.

— Это когда мы жили в другой квартире, — говорит Клемент.

— Это когда вы жили в моей квартире, — кричит Розали из-под душа. Дверь она, как и Мэри, оставляет открытой.

— Квартира Розали была дешевле нашей, ну, мы и переехали к ней, — говорит Мэри. — Мы всего два месяца как живем отдельно.

— Розали недурно готовит, — говорит Клемент, — но салаты не по ее части. Она мелко-мелко рубила все подряд. Сначала салат, потом огурцы…

— В кожуре огурцов нет ничего питательного, — поучает Мэри, — но мы ее не выбрасываем, используем для косметических целей. Бедняга Розали, после того как мы переехали, осталась один на один со своим изрубленным в лапшу салатом.