Черные береты - Николай Иванов

За него решили сами посетители.

Отодвинув секретаршу, отворилась дверь, и в кабинет вошли два парня. Подло так, многозначительно улыбающихся, вполне прилично одетых.

«Нет, не знаю их, не видел, не помню», — заулыбался на всякий случай в ответ Илья Юрьевич и, торопливо выходя из-за стола, пошел навстречу с протянутой рукой.

— Здравствуйте, проходите, садитесь. Садитесь. Валентина Ивановна, э-э, вы можете идти. Нет-нет, не домой. Вы мне еще нужны будете, бумаги там всякие… Словом, никуда не уходите.

Посетители даже не скрывали, что с пониманием и сочувствием смотрят на суету председателя. И тоже ждали, когда освободится кабинет.

— Ну, здравствуйте, Илья Юрьевич, — начал первым тот, что помоложе — с аккуратно подстриженными усиками и прижатыми боксерскими ушами. Это плохо, что начал молодой. Значит, он — старший, а молодые — они всегда злее…

— Здравствуйте, — торопливо заполнил образовавшуюся паузу Карповский. Увидев, что рядом с посетителями отчетливо заметен его малый рост, поспешил вернуться за стол. За столом он — начальник, и здесь рост роли не играет. — Мы… кажется… где-то…

— Нет, мы, к счастью, незнакомы, — развеял сомнения «боксер». — Вернее, мы вас хорошо знаем. Так хорошо, что вы и не догадываетесь. Потому, собственно, и пришли, зная, что отказа не будет.

— В чем? — испуганно просипел Илья Юрьевич. Откашлялся, помассировал горло; — Извините, холодная вода, горло… А помочь… Я ведь всего неделю на этом месте, еще ничего не…

— Хватит, — перебил, положив руку на стол, «боксер», и Илья Юрьевич послушно вжался в кресло. — Значит, так. Чтобы тебе ничего не думалось…

«На „ты“ перешел, значит, сейчас начнется», — отметил обреченно Карповский.

— …мы не будем сообщать, кого ты закладывал в зоне, как вымаливал досрочное освобождение. Скажем только одну деталь твоей жизни: первый раз тебя поставили раком и поимели на пересылке. За то, что попытался в одиночку сожрать передачу с воли. Наверное, избирателям будет интересно узнать, что они отдали свои голоса не только за обиженного партократами вольнодумца, как ты себя выставлял на митингах, но и за… Иконы тут нет? — парень огляделся по сторонам. — Ни иконы, ни Горбачева. Что ж это за власть такая пришла… цветочно-голубая?

— Эту картину… — охотно переключился Илья Юрьевич с опасной и скользкой темы, но «боксер» вновь опустил руку на стол:

— Про цветочки расскажешь потом. А теперь слушай сюда ушами, как говорят у них в Одессе, — он кивнул на своего угрюмого соседа.

Страх и неизвестность все еще не дали Илье Юрьевичу хлебнуть воздуха полной грудью, и он податливо лишь кивнул: — Слушаю.

Господи, за что так немилостиво к нему прошлое? Догнать и ударить в тот момент, когда достигнуто даже то, о чем не мечталось…

— Ты знаешь, что сейчас творится в тюрьме?

— Нет.

— Нет? Хотя ничего удивительного. Ничего удивительного? — повернулся «боксер» к своему напарнику, и тот согласно кивнул. «Унижают, шантажируют», — пронеслось в мыслях Карповского, но если бы можно было что-то противопоставить! — Я всю жизнь ненавидел коммунистов, — продолжал вести разговор с «угрюмым» «боксер», хотя делалось это, конечно, для Ильи Юрьевича. — Но, кажется, еще больше буду ненавидеть демократов при власти. Потому что вы все, — набычившись, поджав губы, он выставил свой узкий лоб навстречу Карповскому, — вы все — это бывшие. Бывшие обиженные, бывшие откуда-то изгнанные и сидевшие. Вы — власть мстителей и дилетантов. И трусов. И если мы, да-да, мы не приберем вас к рукам, вы страну превратите в помойное ведро. Да еще дырявое.

— Вы так говорите, словно сами… — попытался вставить хоть слово в свою защиту Илья Юрьевич, но ему вновь не дали продолжить.

— Не равняй! Мы не лезем во власть и не орем с трибун благим голосом о счастливом будущем. Мы честнее, понял? Запомни это, сидя в своем кресле. И не дуй ноздри, а то лопнешь.

— Я… — опять начал Карповский, но его вновь перебили.

— Ты — мыльный пузырь, демагог. Машка из зоны. Голубой. И знай свое место. Мы не мешали тебе, когда ты полез в начальники. Более того, в чем-то даже помогали. Но, как ты понимаешь, не бескорыстно, и за долги надо платить. И ты заплатишь, и именно сейчас. Ты позвонишь начальнику тюрьмы и отменишь штурм камеры с заложниками.

— Штурм? Заложники? — сделал удивленное лицо Илья Юрьевич, пытаясь протянуть время. Хотя к чему? Они ведь не уйдут, пока не добьются своего. Почему он не ушел сегодня с работы пораньше? Ведь можно было уйти, никто его не держал, сам себе начальник…

— Рассказываю тебе, председатель, что творится в городе. Один наш друг с сотоварищами взяли заложников и требуют оружие и машину. ОМОН готовится к штурму камеры. А ты позвонишь и своей властью, данной тебе народом, скажешь: ОМОН может действовать только в том случае, если командир и начальник тюрьмы дадут полную гарантию безопасности заложников.

— Но почему вы решили, что они… послушаются меня?

— А мы и не думаем, что тебя будут слушаться. Просто при облаве на волков любой красный флажок играет роль и не бывает лишним. Да и с тобой пора было познакомиться. Звони.

4

— И что будем делать? — начальник тюрьмы капитан Пшеничный — уже пожилой, с широкой спиной и большими деревенскими руками, посмотрел на командира ОМОНа. Старший лейтенант, в свою очередь, перевел взгляд на телефон, по которому только что председатель горисполкома потребовал от него полной гарантии безопасности не только заложников и омоновцев, а и тех, кто поднял бунт. У Карповского не повернулся язык даже назвать их преступниками.

— Арнольд Константинович, а как точно выразился Карповский, когда вы звонили ему насчет захвата заложников? — попросил вспомнить Пшеничного старший лейтенант.

— Что-то типа: «У нас страна развалилась именно потому, что все старались переложить свои дела на плечи других. Действуйте по инструкции». По крайней мере, смысл этот. А сейчас такое впечатление, будто он ничего не знает и слышит о штурме первый раз.

— Это самая удобная позиция — ничего не знать, не брать на себя никакой ответственности, — в раздумье покивал головой командир ОМОНа. — И все же я считаю, что надо действовать по нашему плану. И чем скорее, тем лучше. Рана у Сергея, кажется, очень серьезная, и долго без медицинской помощи он не протянет, — старший лейтенант имел в виду прапорщика-разводящего, первым бросившегося выручать заложников и получившего заточкой удар в живот. — За его смерть Илья Юрьевич тоже отвечать не будет, так что она ляжет на нашу совесть. Давайте еще раз по деталям.

— Смотри, Андрей… Мне терять нечего — пенсия обеспечена, конкуренты на должность не подпирают.

— Не надо ни на что намекать, Арнольд Константинович. Моя совесть — в моих погонах. Поэтому так: я со своей группой вхожу соседнюю камеру, вы начинаете греметь ключами в коридоре, у дверей бандитов, отвлекая их внимание.

— А взрыв… он того…

— Арнольд Константинович, ну не первый же раз, — успокоил улыбкой Андрей. — Этот взрыв — направленного действия, он разрушает только конкретный участок стены, которая же и рухнет только под себя. Заложники у нас сидят у противоположной стороны, вы со своими ключами заставите Козыря и его банду подойти к двери. В это время я взрываю заряд и врываюсь через пролом.

— А потом?

— Потом — дело техники. Не справимся руками, применим спецсредства. Главное, повязать Козыря, остальные — пешки. Главное, чтобы вы…

Договорить старшему лейтенанту не дал телефонный звонок. Андрей, разговаривавший с председателем горисполкома последним, отодвинул аппарат начальнику тюрьмы.

— Если опять Илюша, пошлю ко всем чертям, — проговорил капитан, снимая трубку. — Да, слушаю… Андрея Леонидовича? Пожалуйста.

Пшеничный подал трубку старшему лейтенанту, недоуменно пожал плечами на вопросительный взгляд Андрея.

— Старший лейтенант Тарасевич, слушаю вас.

— Здравствуй, старший лейтенант Тарасевич. Ты еще жив, падлюка? — вместо ожидаемого тонкого, извиняющегося голоса предисполкома на этот раз прогудел чей-то бас.

— Знают даже, что я здесь, — бросил трубку озлобленный Тарасевич. — Выслеживают. Значит, достал.

Звонок раздался вновь, и старший лейтенант, поколебавшись, поднял трубку.

— А ты трубку-то не бросай, гаденыш. Мы ведь не просто так звоним. Хотим, чтобы ты вместе с нами послушал некоторые вздохи и ахи — авось после этого пыл-то свой поубавишь.

В трубке щелкнуло, и пока Андрей догадался, что это включили магнитофон, послышался женский стон, а затем из него, из этого стона, плача, надрыва — голос жены:

— Пустите… Гады, сволочи… А-а, ы-ы…

— Зита! — закричал, забыв, что это магнитофонная запись, Андрей. — Зита, ты где? Что с тобой?

Послышался треск, и вновь до старшего лейтенанта дошло лишь подсознательно, что так рвут материю…