Проценты кровью - Андрей Анисимов

Днем Эдик потребовал горячей воды и долго возился с одеждой. Заставил няню заштопать и отгладить порванные собакой брюки. Потом натопил баню и заорал:

– Валька, иди сюда. Спину потрешь…

– Я тебе сама потру, – быстро предложила Дарья Ивановна.

– Ты, старая кошелка, заткнись. Может, у меня не только спина чешется. Давай сюда девку! – крикнул Эдик, высунув голову из приоткрытой двери в баню.

– Вали нет, – ответила женщина и скрылась в избе.

Эдик, голый, с пистолетом в руке, ворвался в горницу и, не увидев девушки, навел пистолет на няню:

– Ведьма, куда девку дела?!

– Ты меня не пугай. Я тебя не боюсь. А куда пошла внучка – не знаю. Она мне не докладывала, – спокойно ответила Никитина и отвернулась.

Эдик напялил на себя телогрейку и полуголый выскочил на улицу. Размахивая пистолетом и дергая двери запертых и заколоченных изб, он до бежал до жилища престарелой Агриппины. Ворвавшись к старухе и расшвыривая корзины с луком, старые тряпки и табуреты, Эдик оглядел горницу, сени и сарай. Не обнаружив Валю и перепугав до смерти древнюю хозяйку, побежал дальше. Последний дом встретил его запертой калиткой. Эдик попытался сорвать замок, но грянул выстрел. Он посмотрел на крыльцо и увидел пожилого азиата с двустволкой в руке.

– Отдай девку! Застрелю! – потребовал Эдик, но, заметив наведенный на свою грудь ствол, осекся.

– Уходи, ты плохой человек. Обидел ребенка. Халит убил бы тебя, но русские и так называют всех мусульман убийцами. Уходи и знай: придешь еще – умрешь.

– Отдай девку по-хорошему, – злобно заорал Эдик.

Ружье продолжало целить в грудь пришельца. Поняв, что еще шаг – и азиат выстрелит, Кадков повернулся и побрел назад. Он бы с удовольствием продырявил азиата, но на таком расстоянии мог промазать, а тот из ружья бил метко. Эдик это понял, получив порцию дроби возле ног.

Снова пригрозив няне тем, что застрелит в Питере и дочку, и внучку, если те посмеют заявить в милицию, бывший воспитанник Дарьи Ивановны попарился в бане в одиночестве и улегся спать. Заснул он быстро, но, как и в прошлую ночь, во сне бормотал и ругался. Один раз вскочил и, выхватив из-под подушки пистолет, стал озираться по сторонам, как затравленный волк. Дарья Ивановна всю ночь глаз не сомкнула.

Утром Эдик, начищенный и наглаженный, выпил три сырых яйца и ушел. Никитина долго не верила, что ее муки закончились. Зная, что Халит девочку в обиду не даст, за внучку больше не волновалась. Но тревога не уходила. Давила и угнетала тишина. «Где собака?» – подумала хозяйка. Пока Эдик был здесь, пес лаял и злобно рычал. А теперь его не слышно. Женщина вышла во двор и позвала: «Доша! Доша!» Но Доша не откликнулся. Тогда Никитина медленно побрела вокруг избы. Обезглавленный труп собаки лежал за баней. Голову Доши и окровавленный топор Дарья Ивановна обнаружила в огороде.

– Зверь, – прошептала она и заплакала.

Петр Ерожин возвращался из Бреста. Спидометр показывал сто сорок, но скорости не чувствовалось. Мягкая подвеска «Сааба» гасила выбоины и неровности трассы. До Москвы оставалось триста семьдесят километров. Ерожин спешил. Сегодня провожали на пенсию генерала Грыжина, и Петр Григорьевич не хотел сильно запаздывать. Пока по свободному Минскому шоссе удавалось гнать вовсю. Но Ерожин знал, что последние километры перед столицей не разгонишься. В воскресенье вечером москвичи возвращались с дач, и машин, ближе к Кольцевой, скапливалось много. Правда, дачный сезон давно закончился и часовых пробок быть не должно, но задержки надо учитывать.

Погода стояла сухая и солнечная. Ерожин радовался, что низкое осеннее солнце лупит в спину. Хуже было тем, кто ехал назад к Западу. Листья уже облетели, и пейзаж за стеклом выглядел демисезонно. Если не знать, что на дворе осень, картинку за окном можно было принять и за раннюю весну.

Мелодично брякнул мобильный телефон. Трубка лежала на свободном сиденье рядом, и Петр Григорьевич легко справился одной рукой.

– Ты где? – донесся из трубки голос Нади.

– Пилю, моя дорогая девочка, – улыбнулся Ерожин.

– Долго еще? – в интонации Нади слышалось детское нетерпение.

– Часа четыре, моя хорошая. Если ничего не случится… – ответил Петр Григорьевич и добавил: – Есть шоферская примета: точного времени прибытия говорить нельзя.

– И не говори, только приезжай поскорее. Я тебе уже и рубашку нагладила, и ботинки начистила.

– Спасибо. Постараюсь побыстрее, – пообещал он и хотел прощаться, но Надя заволновалась:

– Только не гони. Осторожно езжай. Лучше я подожду подольше…

Отключив телефон и вернув трубку на сиденье, Петр Григорьевич подумал, что никогда он так не рвался домой. И никогда раньше его так не раздражали командировки и все то, что отнимает возможность видеть Надю. А в последнее время мотаться пришлось много. Так уж жизнь повернулась. Ерожин сбросил скорость. Перед поворотом на городок Гагарин дозорный пост автоинспекции, и дежурный сотрудник не упустит случай содрать за превышение скорости с владельца крутой иномарки. Снова звякнул мобильный.

– Петька, где тебя черти носят? – раздался в трубке бас генерала.

– Еду, Иван Григорьевич. Уже недалеко, в Московскую область вошел.

– У тебя там задница еще с сиденьем не срослась? – поинтересовался Грыжин и, не дожидаясь ответа, загоготал. Ерожин понял, что бутылкой любимого армянского коньяка в запасах генерала стало меньше.

– Ладно, Петька, отгуляем, заделаем с тобой фирму. Хватит тебе не своим делом заниматься, бизнесмен хренов, – продолжая гоготать, сказал генерал на прощание.

Знак объезда Ерожин увидел издали. Дорогу ремонтировали, и машины пустили по параллельной грунтовке. Пришлось ползти на второй передаче. Шикарный «Сааб» для наших грунтовых дорог не спроектирован. Петр Григорьевич усмехнулся и подумал, что на своей «девятке» он бы и тут мог выжать километров семьдесят, а иностранная цаца, пожалуй, развалится, и на ремонт потом потратишь столько же, сколько стоит родная «девятка». Наконец объезд кончился, и «Сааб», вырулив на асфальт, рванул сразу за сотню.

– Да, братец, на цивильной дороге ты хорош, – вслух похвалил машину водитель.

Населенных пунктов вдоль трассы не наблюдалось, и Петр Григорьевич поднажал. Стрелка спидометра поползла к ста восьмидесяти. Ерожин вспомнил определение Грыжина, связанное с его теперешней деятельностью. «У Ивана Григорьевича не заржавеет. Быстро словцо найдет, если и грубоватое, то точное», – подумал он. А бизнесом подполковник занялся не по своей воле.

По бокам дороги потянулись озимые. Они напомнили Ерожину поля гольф-клуба в подмосковном Нахабино. Сколько времени прошло с тех пор? Всего месяца четыре, а кажется – вечность. И сколько всего произошло. Ерожин представил себе Надю в своей квартирке, и ему стало необыкновенно хорошо внутри. А тогда он думал, что ее теряет. Сильно изменил жизнь отставного подполковника Ерожина выстрел из английского пистолета. Снова запел телефон. Звонил секретарь Севы Кроткина Рудик. Теперь это был его, Ерожина, секретарь. Без Рудика с фондом подполковник бы не справился.

– Петр Григорьевич, у вас завтра в десять совещание. Шведы уже приехали. А в двенадцать обед с представителем австрийской фармацевтической компании. Помните, тот, что мы отложили из-за вашей поездки?

– Хорошо. Только мы за два часа можем не успеть разделаться со шведами, – ответил Ерожин и наморщил лоб. Он силился припомнить вопросы, которые предстояло решить со шведскими партнерами, и боялся соглашаться на следующую встречу.

– Петр Григорьевич, у австрийцев в пятнадцать ноль-ноль самолет. Перенести встречу с ними на более позднее время я не смог.

– Хорошо, Рудик. Постараемся уложиться. Но в четыре у меня совещание в аксеновской фирме. На завтра больше встреч не назначай, – попросил Ерожин.

Озимые давно закончились, но мысли о гольф-клубе продолжали вертеться в голове. Тело убитой Фатимы быстро вывезли, и семейство Аксенова в тот день ничего не узнало. Но Петр Ерожин понимал, что от разговора не уйти. Многое для непосвященных в это запутанное дело казалось неправдоподобным. Сыщику предстояло объяснить, что Фатима со своими сообщниками, наркологом Гариком и его сестрой – парикмахершей, накачали Веру наркотиками, перекрасили ее в черный цвет и усадили на ташкентский рейс. Сама же Фатима под видом Веры вернулась в Нахабино. Ее и застрелил Ерожин на площадке гольф-клуба. Но самое трудное, что предстояло подполковнику, – это открыть Аксеновым правду: Фатима – их родная дочь, подмененная в родильном доме на Надю. Настоящие родители Нади – Вахид и Райхон.

Разговор состоялся после того, как Веру вернули из Ташкента. Узбекский замминистра поверил Ерожину не сразу. Пришлось сличать отпечатки пальцев Фатимы, снятые с бутылки в ее ферганской квартире, с отпечатками Веры. Естественно, они не сошлись. Но главным и бесспорным доказательством в деле Фатимы оставался пистолет Макарова. Насыров еще раз поздравил Ерожина, и старшую дочку Аксенова отвез к самолету лично. Вера прилетела бледная. Узнав, что муж ранен и ему сделали операцию, совсем сникла. Марфа Ильинична пыталась кормить внучку бульонами и кулебяками, но та от еды отказалась и потребовала, чтобы ее немедленно доставили к мужу в больницу.