Аромагия - Анна Орлова

После смерти матушки он жил бобылем, пользуясь услугами двоих преданных слуг и даже не помышляя о собственной семье.

Словом, никакой особенно ценной информации инспектор не сообщил. На ответные вопросы я смогла лишь туманно сослаться на предчувствия. Быть может, инспектор доверял моему чутью, но расследовать было решительно нечего. Любой человек вправе заказать редкие и ценные масла, главное, чтобы он мог оплатить покупку...

Зато, покончив с обсуждением господина Гюннара, полицейский рассказал о новых случаях из своей практики, и я насмеялась вдоволь, слушая его едкие побасенки. Среди прочего он поведал и о загадочных исчезновениях нескольких молодых девушек, с сожалением сообщив, что пока эти дела не раскрыты, а также о таинственных кражах курительных трубок. Девушек активно искали, хоть до сих пор поиски не принесли результатов.

Инспектора весьма интересовала загадка, кому могли потребоваться трубки? Возможно, неведомый злоумышленник решил таким образом бороться с вредной привычкой или похищенное представляло какую-то ценность? Он то ли в шутку, то ли всерьез заявил, что я со своим обонянием смогу отличить по запаху украденные предметы от других таких же, находящихся у законных владельцев.

Я от души рассмеялась:

- Сомнительный комплимент, инспектор! Неужели я так похожа на ищейку?

Не смутившись, он улыбнулся лукаво и промолвил наставительно:

- Ищейка не ищейка, но вы, голубушка, если вдруг что унюхаете – не сомневайтесь, посылайте за мной! – напутствовал он меня напоследок и откланялся...

Проснувшись утром, я почувствовала себя шницелем по-хельски. Эти котлетки из мелко рубленого мяса жарят во фритюре, но при этом внутри каждой порции таится кубик замороженной крови. Меня одновременно знобило, словно внутри образовался кусок льда, и бросало в жар, будто меня поджаривали до румяной корочки.

Горло саднило, в голове странно звенело, а мысли разбредались, словно мыши, которые обнаружили в кладовой торт «Пьяная вишня» и от души им полакомились.

Я с трудом встала, взглянула на себя в зеркало и ужаснулась. Матовая белизна кожи, свойственная рыжеволосым, превратилась в землистую бледность, глаза лихорадочно блестели, а волосы свисали унылыми влажными сосульками.

В спальне пахло болезнью – горьковатой полынью и пачули – душно, лекарственно, с нотами плесени и пыли.

Слава Фригг, богине домашнего очага и брака, что этой ночью муженек не претендовал на свою долю тепла и супружеской ласки! Моя наружность этим утром была слишком непривлекательна, а я терпеть не могу выглядеть жалко - в чьих бы то ни было глазах.

Дотянувшись до колокольчика, я вызвала Уннер. Она примчалась спустя пять минут, хотя за окном еще едва светало, и звонок ее явно поднял с постели. Впрочем, недовольство с прелестного девичьего лица моментально испарилось, едва она разглядела, в каком я состоянии.

Горестно причитая, Уннер принесла горячего питья и обтерла меня салфеткой, смоченной в уксусе. Вместо обычных песенок с нежно-розовых уст девушки сегодня лились жалобы и невнятные мольбы богам.

Я невольно улыбнулась, тронутая такой заботой и непритворным беспокойством о моем здоровье, и тут же поморщилась. От жара губы обветрились и покрылись коркой, поэтому улыбаться было больно. Голова кружилась, противная липкая слабость сковывала движения.

В полудреме, полубреду я провела весь день, очнувшись лишь к вечеру от настойчивых попыток Уннер меня растолкать.

- Госпожа! – словно издали звала меня встревоженная горничная. Я видела, как шевелились ее губы, но слова доходили как сквозь снежную пелену. – Госпожа, очнитесь! Ну же, госпожа! Может, позвать доктора?

Черты склонившейся надо мной девушки то расплывались перед глазами, то вновь обретали четкость. Словно в противовес мне, Уннер была хороша и свежа, как чайная роза – того простого сорта, который не прельстит изысканным бархатом лепестков и полнотой цветка, но пленит нежностью бледно-розовых соцветий и тонким ароматом. От нее даже пахло сахарным розовым вареньем.

Уннер едва не плакала, а я хрипло рассмеялась, тут же закашлявшись. Казалось таким странным, что ко мне могут пригласить врача... Вот уж, воистину, хель без льда[5]! Но у меня совершенно не было сил, чтобы идти в «Уртехюс» и искать нужные составы, а отправлять туда слуг бессмысленно.

Должно быть, я провалилась в сон, потому что следующим, что я осознала, было льющееся в горло горячее питье. Открыв глаза, я обнаружила Уннер, которая поила меня с ложки какой-то подозрительной гадостью. На вкус пойло было мерзким, но я послушно проглотила все до капли, в своем сумеречном состоянии не слишком задумываясь, что именно пью. Мне ли не знать, что все полезное чаще всего оказывается противным или, в лучшем случае, безвкусным?

- Что это? – прокаркала я, стараясь не обращать внимания на противную горчинку на языке и собственный сиплый голос. Сон меня немного освежил, да и жар, похоже, спал.

- Лекарство! – очень содержательно объяснила Уннер, старательно тараща глаза.

Я только вздохнула.

- Какое именно? – от усилий, которые приходилось прилагать, чтобы внятно говорить, мое настроение также не улучшалось.

- Доктор Торольв прописал... – в звонком голосе Уннер дрожала опаска и твердая уверенность в своей правоте.

Живущий неподалеку доктор Торольв лечил простуду по моим рецептам, признавая, что официальная медицина способна лишь немного облегчить симптомы этого заболевания. Ко мне почтенный эскулап относился с искренним уважением.

- Уннер, я же сама составляла лекарства для доктора... - Я невольно закашлялась. В горле першило, глаза слезились... Да сколько можно?! Откашлявшись как следует, продолжила хрипло: - Мед, малина, настой солодки, инжир и немножко лимона... Но ты меня пичкаешь чем-то совсем другим.

Спустя минут десять, когда я уже в шутку предположила, что Уннер намеревалась меня отравить, она наконец созналась. Правда, предварительно предупредив:

- Я... Я же хотела как лучше!

В звенящем слезами голосе девушки было столько упрека, что в иное время я, несомненно, устыдилась бы. Теперь же, в таком дурном расположении духа, меня лишь слегка кольнуло чувство вины, уступив место любопытству.

- Меня Берглис научила... – продолжила горничная, потупив бесхитростные карие глаза. - У ее дядюшки была грудная жаба, так вот он только два раза выпил, и все прошло...

- Что – выпил? – уточнила я с нажимом, приподнимаясь на подушках. От любопытства у меня даже прорезался почти нормальный голос, правда, слишком низкий.

- Порошок мумии... – наконец выдала тайну Уннер, терзая белый передник, и зачастила: - Он от всего помогает, правда-правда! Вот и вам ведь тоже того... помогло! Я так испугалась...

Ее голос упал, из глаз часто закапали слезы. Уннер частенько норовила напичкать меня подозрительными лекарствами из ассортимента бродячих «лекарей». Перед подобными типчиками она оказывалась совершенно беззащитной, с покорностью загипнотизированной мышки отдавая скользким змеям от медицины последние гроши.

Ничего себе, панацея от всех болезней!

- Уф... – обессилев, я откинулась на спинку кровати и поднесла руку ко рту.

Надо сказать, что мои препараты не всегда изготовлялись из приятных ингредиентов – чего стоила, к примеру, амбра – незаменимое для духов вещество, образующееся в пищеварительном тракте кашалота! Но такой гадости, как толченые кости тысячелетних мертвецов, я не использовала. На мгновение в моем горячечном воображении мелькнула картина, как я, обливаясь от усилий потом и шепча заклятия, пританцовываю у стола в «Уртехюс», измельчая птичьи кости, отмеряя мышиную желчь, и боги знают что еще – я не сильна в этой суеверной чуши... Я встряхнула головой, отбрасывая жуткое видение. Нет, не бывать мне настоящей ведьмой!

- Принеси чая и шоколада. Живо! – велела я, отдышавшись и сглатывая горькую тягучую слюну.

Горничная испуганной птицей выпорхнула за дверь, только застучали стремительные легкие шаги.

А я размышляла о невероятной в своей простоте разгадке таинственных замыслов господина Гюннара...

Вернулась Уннер удивительно быстро. С опущенными глазами и дрожащими губками она казалась воплощением оскорбленной невинности. Нечего пичкать меня всякой гадостью!

Я попыталась принюхаться и с досадой поморщилась, а затем совсем не изящно шмыгнула носом. Проклятый насморк! Я чувствовала себя слепым котенком без привычных подсказок обоняния. Не знаю, как люди умудряются пользоваться почти исключительно зрением и немного слухом!..

Следующий день тоже пришлось пролежать в постели. Ингольв даже принес мне цветы (представляю, как Палл, наш садовник, был недоволен набегом на его вотчину!) и чмокнул в щечку, как-то виновато прося поскорее поправиться. Было ли тому причиной смущение, что накануне он не поверил в мою болезнь, или праздник действительно удался - во всех смыслах – я выяснять не стала. Довольно и того, что обычно сардонический и резкий супруг в кои-то веки выказал нежность. Подумалось даже, что госпожа Эйва не так уж не права, изображая слабое здоровье, но, поразмыслив, я сочла, что строить счастье на лжи – слишком малодушная идея...