Учитель музыки - Алексей Анатольевич Притуляк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таблетки обнаружились в туалете, в шкафчике над умывальником. Открыв шкафчик, Эриксон вдруг увидел в зеркале своё отражение.
«Зеркало! – пронзила его мысль. – Вот то, что мне нужно. Как же я раньше-то не сообразил».
Он всмотрелся и увидел себя. Себя, да, Витлава Эриксона, инженера известной строительной компании, того самого, которого знал едва ли не с самого рождения, перемены в чьей внешности наблюдал год за годом, и на чьем лице он с закрытыми глазами показал бы каждую родинку, каждый прыщик, каждую щетинку.
Эриксон почувствовал огромное облегчение, словно и правда поверил, что может в какой-то момент оказаться пресловутым Якобом Скуле, что взглянет в зеркало и не узнает себя, увидит совершенно чужое ему лицо с тонкой полоской усиков, с оттопыренными ушами и давно не стрижеными волосами. Именно таким он представлял себе сейчас учителя музыки Якоба Скуле.
– Эй! – услышал он голос из спальни. – Долго мне ещё ждать любовных утех?
Любовные утехи не входили сейчас в планы Эриксона и он даже, честно говоря, не был уверен в успехе мероприятия по предоставлению Линде этих самых утех. По крайней мере, пока аспирин не начнёт действовать, ни о каких бурных страстях можно было даже и не думать, ибо они грозили моментальным взрывом мозга или слепотой от вспышки головной боли.
– Уже иду, – отозвался он, направляясь в кухню.
Там он положил в рот две таблетки и запил их стаканом тёплой противной воды. Потом несколько минут стоял, прислушиваясь к себе: не накатит ли сейчас, как давеча, тошнота, и не придётся ли ему тут же и избавиться от принятого лекарства.
Но нет, слава богу, тошнота не скрутила его возле унитаза, хотя желудок и принялся отчаянно бурлить, журчать и грозить извержением. Впрочем, он был уже опустошён, так что дальше угроз дело не пошло.
Когда он прибыл в спальню, Линда лежала на кровати. Она только сняла клоунские трико и трусики, обнажив стройные ноги и неплохой формы попку, ярко выделявшуюся своей белизной в форме трусиков. Под живот она подложила подушку, так что первым, что увидел Эриксон, войдя в комнату, была её приподнятая белоснежная попка и чёрный ручеёк волос, спускающийся от промежности к лобку. Клоунская шапочка тоже была снята, и её роскошные в своей густоте чёрные волосы рассыпались по спине и белой простыне.
– Сзади, – прокомментировала Линда. – Возьмёшь меня сзади, ладно?
Эриксон безвольно пожал плечами. Ему хотелось бы сказать, что он не сможет сейчас взять её ни сзади, ни спереди, ни даже из своего излюбленного положения на боку. Но сказать этого он не мог, потому что Линда, отличавшаяся, кажется, пылким и резким нравом, непременно вспыхнула бы, как спичка. А ему не хотелось подводить неведомого Якоба Скуле. Ему-то, Эриксону, ничего, а учителю ещё, может быть, жить да жить с этой девицей.
– Я попробую, – не очень уверенно произнёс он. – Но предупреждаю, у меня голова просто разваливается.
– Но ты нашёл таблетки? – поинтересовалась Линда, оглядываясь на него.
– Да, и уже выпил, – ответил он и добавил извиняющимся тоном: – Но они же не сразу начинают действовать.
– А ты не хочешь смыть с себя этот грим? – спросил он через минуту, найдя удачный способ оттянуть время.
– В виде клоунессы я тебе не нравлюсь, да? – печально улыбнулась Линда. – А мне так хотелось сделать тебе сюрприз… А потом ты сыграл бы мне, – добавила она. – Твою серенаду. Ну, ту самую, ла-ла-ла-ри-ра-там-дам… А я бы танцевала. Представляешь, как эротично я смотрелась бы в танце – с этим красным носом, в клоунском кафтане?
– Я не умею играть на флейте, – ляпнул он вдруг и тут же спохватился, но было поздно.
– Не… не умеешь играть? – подняла Линда свои намалёванные красным брови. – Очень смешно. Странный ты сегодня какой-то, и шутки у тебя странные. Если не сказать – дурацкие.
– Прости.
– Да ладно, – махнула рукой Линда. – Ну, мы будем предаваться утехам?
– Будем, – нетвёрдо отвечал он, приближаясь и тревожно прислушиваясь к себе: шевельнётся в нём что-нибудь при виде этих обнажённых женских тайн, или нет. – А хочешь, я…
Не будучи уверенным, что расслышал в себе хоть что-то, он уже хотел было предложить ей оральные ласки, но тут, на его счастье, в дверь громко постучали.
– Ах ты чёрт! – произнёс он, стараясь, чтобы в голосе его звучали раздражение и досада, а не тихая радость.
– Кто это? – возмущённо спросила Линда.
– Не знаю, – отозвался он. – Но думаю, что домовладелица.
– Эта грымза Бернике? А какого фига ей надо?
Эриксон в двух словах рассказал ей о полуденном визите «грымзы». Стук между тем повторился в более настойчивой форме.
– Как пить дать, она, – кивнул Эриксон.
– Наплевать, – отмахнулась Линда. – Давай уже трахнемся.
– Извини, – осторожно возразил Эриксон. – Я боюсь, что она вышвырнет меня из квартиры. Что мне тогда делать?
– Да что б ей! – выругалась Линда. – Ну тогда давай, побыстрей разделайся с этой старухой и возвращайся. Я буду ждать.
Эриксон кивнул и отправился в прихожую, проклиная сегодняшний день. У двери он замер на минуту, прислушиваясь. С той стороны снова постучали и кажется, уже кулаком.
– Кто там, чёрт побери? – спросил он, придавая голосу выражение сердитого недовольства.
– Открывай, сукин сын, пока я дверь тебе не вынес! – громко велел грубый мужской голос. – Открывай сморчок, а то если я сам открою, хуже будет!
– Кто вы такой? – возмутился Эриксон. – По какому праву вы так…
Но тут в прихожей явилась Линда. Она суетливо подтягивала на ходу трико и была бледна, растеряна, и подавлена.
– Как он узнал? – прошептала девушка, лихорадочно обегая прихожую взглядом в поисках сброшенных клоунских башмаков. Нашла их под скамеечкой для обувания, принялась торопливо натягивать.
– Какого беса ты медлишь?! – ярился между тем мужчина по ту сторону двери. Эриксону он представился циклопом, пришедшим за Одиссеем – такой грозный, громовой и хриплый был у него голос. Эриксон не был слабаком – два раза в неделю он посещал спортзал и раз в месяц – секцию самообороны, поэтому на улице чувствовал себя вполне уверенно и не боялся нападения каких-нибудь отморозков. Как человек, ни разу нападению отморозков не подвергавшийся, он был, конечно, излишне самоуверен после этих невинных, раз в месяц, уроков джиу-джитсу, но мускулы его действительно были если не железными, то уж алюминиевыми как минимум. И тем не менее, этот голос Зевса-громовержца извергал в окружающее пространство такую ярость, что Эриксону совсем не хотелось
