Город в законе: Магадан, триллер - Валерий Фатеев

— Пытался, — перебил я его.

— Пытался взять, живет неподалеку. Он знал, что подвал не закрывается, знал, что есть проход в другой подъезд.

И третье — главную опасность представляешь сейчас для них ты. Только ты можешь опознать их. Так что будь поосторожней и никакой самодеятельности… Это тебе не при коммуняках вести журналистское расследование — голову враз свернут, а на телохранителей, насколько я знаю, ты еще не заработал…

И, судя по возрасту, пацан призывник и фотографию его можно найти в военкомате. Начнешь ковылять, попробуй.

— Легко сказать… их там тысячи, наверное.

— Поменьше. Призывник сейчас — вид исчезающий, как горный козел. Папы и мамы любыми путями отмазывают своих чад от армии.

Наверное, Борщев кому-то звонил и договаривался, потому что в военкомате необходимые документы мне предоставили без проволочек.

Памятуя о его предположении, что пацан живет или учится рядом со мной, я и начал рассматривать снимки тех, кто учился в соседней школе, училище или институте, обращая внимание на прописку.

— На третьем Десятке я его нашел.

Зря я грешил на свою память. Все точно — лицо, родинка, только на фотографии он был еще моложе — совсем дитя.

Я записал его данные… Жил он возле "Салюта", в ста метрах от моего дома. Учился в третьем училище на плотника, а практику проходил, должно быть, по подвалам.

Я вернулся домой и хотел уже было порадовать Сашу столь быстрыми результатами, но, прочитав свои записи еще раз, обратил внимание на фамилию. И не потому, что она была редкой, как раз наоборот — Сергеевых в городе не меньше сотни, наверное, а потому что был у меня в этом районе старый знакомый, мастер завода монтажных заготовок Сергеев Александр Сергеевич.

А будущего плотника и настоящего, а может быть, еще несостоявшегося насильника звали Александр Александрович.

И еще я знал, что незадолго до моей истории Сергей

Александрович тяжело заболел. Одни говорили туберкулез, другие рак легких.

Теперь я вспомнил, что как-то в бане, после нескольких рюмок, когда разговор зашел о нынешней молодежи, Сергей Александрович обмолвился, что сын его на учете в милиции — связался с какими-то темными личностями, от рук отбился, на все уговоры и советы дерзит… Скорее всего, я попал в точку.

Ситуация.

И я рассказал все, но не Борщеву, а Устинычу.

— Сколько ему? — переспросил он.

— Семнадцать.

— Я был на год моложе, когда меня привезли на Колыму. Статьи страшнее не бывает — пятьдесят восьмая "а", измена Родине. Слышал о лесных братьях?

Я кивнул. Бендеровцы.

— Ну да. Только представь себе глухое село и мне четырнадцать лет. И мать посылает тебе отнести еду в лес твоему брату. А там в лесу уже почти все твои ровесники и друзья и идеи, за которые им своих жизней не жалко, самые благородные — освобождение Родины от захватчиков. Ведь как ни крути, а в то время Советский Союз оккупировал Прибалтику. И тут же романтика, оружие… И повадился я в лес то в роли связного, то просто пропитание поставлял. Но в людей не стрелял, может, просто не успел. Быстро энкэвэдешники отряд тот размолотили и брат мой погиб тогда, а меня мать под печкой почти год держала, как поросенка. Может, как-нибудь потом оно бы и обошлось, да не выдержал я, однажды ночью выполз и на речку, порыбачить. Солнышко взошло я и разомлел, уснул прямо с удочкой. Соседка меня увидела…

Я помолчал, представляя, что он перенес в своей жизни. И какая сила духа потребовалась ему, чтобы не озло- бясь на мир, выжить и сделать себя как человека. Среди грязи лагерей, в унижении и бесправии, с вечным клеймом преступника… Его реабилитировали только через восемь лет.

— Так что тут я тебе не советчик, решай сам. Да мне кажется ты и решил. Просто утвердиться пришел в своем.

Я кивнул и Устиныч, кряхтя, полез за бутылочкой. Это означало, что официальная часть беседы закончена и сейчас хозяин начнет вещать, что и надлежало делать тайному советнику.

— … Вы, батенька мой, страдаете поздним зажиганием, иначе непонятно, почему проработав пять лет руководителем очень серьезного, на мой взгляд, предприятия — книжного издательства — только сейчас заинтересовались раскладом сил в городе. Она, политика, дело грязное, а мы, караси-идеалисты, очень руки боимся запачкать. Но ведь ты журналист и понимать должен, что без информации и решения никакого не примешь, впросак попадешь. Да, согласен, ты все равно его примешь, исходя из своих принципов, но ведь это большая разница — вслепую что-то делать или с учетом обстановки… Хоть последствия знать будешь.

Тут я с ним согласился. Господи, да семь раз на дню ломлюсь в открытые двери или, наоборот, стучусь туда, где и дверей давно нет — стена.

— Итак, о магаданской мафии. Или, скажем мягче, кто в городе хбзяин. Вот я тебе интересное фото из газеты "Магаданская правда" вырезал. Групповый снимок делегатов последней двадцать девятой конференции в мае 1990 года — времечко какое, улавливаешь. Ну и, батенька мой, пройдемся… Начнем с первого ряда, впереди тузы обычно располагались. Тебе как, по часовой стрелке или наоборот?

— Давай по часовой, — заинтригованно сказал я. Первым слева сидел мой старый знакомый.

— Последний секретарь горкома партии. На должности пробыл всего полгода — партию запретили. Подался в бизнес, хотя по складу характера мужик был хоть и безвредный, но безалаберный. Лох. В нормальное время его к кормилу за милю бы не подпустили, а он в бизнес. Бросили, естественно. Взял кредит на сорок миллионов — тогда это серьезные деньги — а контейнера с закупленным товаром застряли — не случайно застряли, поверь. Ему счетчик и ультиматум: или-или. Или семья или сам. Нашли его в ванной, повесился, да еше для верности и вены перерезал. Да об этом-то ты знаешь.

О самоубийстве Ивана Васильевича я знал, конечно. И очень жалел — знакомы мы были еще с трассы, когда Ваня работал директором средней школы в Усть-Омчуге. Мой ровесник, часто общались и по службе, и вне ее — за столом, на охоте, рыбалке, в бане. Общительный веселый парень, серьезно занимался историей — тема его кандидатской диссертации "История партийной организации Камчатки". Дурь в голове у него присутствовала, но по молодости это прощалось. Тогда прощалось!

— Контейнера после его гибели пришли и пошли в погашение кредита. Так что на его смерти кто-то очень хорошо погрелся. Кто там следующий… Демин? Умнейший мужик, кстати. Командовал обществом "Знание". В двадцать семь лет кандидатская по вопросам права. Хорошо воспитан, разбирается во всех течениях нашего общества как хороший лоцман. Но в первые годы развала запаниковал и сделал слишком уж крутой вираж — пошел в юрконсультанты к одному из первых тогда "новых русских" Минякову. Почуял, чем все это может кончиться, переложил рули, но, на мой взгляд, этот маневр ему не простили, до сих пор где-то в замах по хозяйству обретается. Дальше, в центре, две ключевые фигуры — Редькин, первый секретарь обкома и тогдашний секретарь горкома Веселов. Первый быстро уехал на материк, в Краснодарском крае устроился в администрации, затем попал в Думу — опыт и связи были. Но вот примечательный факт… Когда после расстрела Белого дома, Ельцин, охмеленный победой, пригласил депутатов, согласных с ним сотрудничать, приходить за получкой, первым у кассы стоял он, Николай Иванович, и все телевидение страны его показывало… А ведь в области гроза мужик был, как он на бюро выступал, за чистоту рядов, за партийную принципиальность! И так, эх, облажался… обидно.

А вот Веселов у меня вызывает симпатию. Ушел он еще до разгона партии — видел, к чему дело клонится. Собрал бюро и заявил, что не согласен с ренегатской политикой Горбачева, считает его предателем не только партийных, но и национальных интересов — согласитесь, батенька мой, нужна была смелость тогда заявить это. И ушел работать в банк, точнее, в филиал банка "Бамкредит". Филиал просуществавал недолго, но ему хватило времени набраться опыта и завести новые связи… Сейчас он в Липецке, управляющий крупным банком "Промстрой". Но его тогдашний поступок даром для него не прошел: травля была организована по всем правилам охоты на инакомыслящих, только ленивый не лягал. И особенно преуспел в ней его коллега по партии Виктор Борисович Мутаков — ренегат из ренегатов, представитель сексуального меньшинства, как потом выяснилось. Он написал книгу "Кровавое лето в Магадане", где все свои пороки успешно приписал Веселову и другим партийным боссам области. И хотя художественная ценность на уровне докладной записки, а о нравственности я даже не говорю — плевать хотелось, книжонка пошла нарасхват — любителей клубнички у нас достаточно. И пред-ставь, никто из обиженных в суд не обратился и даже морду Мутакову не набил. Только один журналист Павлов написал фельетон на эту книжку "Мертвого льва и шакал не боится" и три года отбивался от продажных судей — Мутаков на него в суд подал за оскорбления и клевету, во дал!