Маша без медведя - Ольга Войлошникова

Попутно, в каком-то странном порядке — а, скорее, безо всякого вовсе порядка — созревали мои памятные икринки. Это было зд о рово, потому что хоть немного развеивало свалившийся на меня ужас безызвестности. А с другой стороны — все эти воспоминания принадлежали маленькой семилетней девочке и касались в основном бытовых вещей. И каким образом всё это мне поможет выжить, я пока не особо представляла.

ПАМЯТНЫЕ РЫБКИ

Вот, например, иногда мы с мамой ездили в центральный городской парк и катались на каруселях — в основном я, конечно. Билет на трамвай (это такой железный дико грохочущий сарай на железных колёсах, который ездил строго по отведённым ему железным же полоскам), стоил четыре копейки. А карусели по-разному. Детские в основном десять. Мне очень нравились лошадки. В моих воспоминаниях они были в е рхом красоты и желанности. Разглядывая их теперь со стороны, я понимала, что лошадки были довольно грубо вылеплены из какого-то дешёвого материала, аляпо раскрашены, а для пущей привлекательности снабжены гривами и хвостами, более всего напоминающими мочалку. Я усаживалась на самого-самого яркого красного коня (а если он был уже занят, то на ярко-оранжевого с чёрной гривой), вцеплялась в железную палку, торчащую прямо перед седлом и уходящую куда-то под крышу карусели, и получала три минуты полнейшего восторга. Были ещё места в «каретах» — в промежутках между этими лошадьми, на деревянных креслицах. Но кареты я отвергала с пренебрежением. Что за интерес сидеть на лавке, когда выпадает шанс пронестись в настоящем седле? Если была возможность, на лошадках я каталась дважды.

Вторым по привлекательности был «Ветерок», причём желательно не детский, «лялечный», а взрослый. Сиденья там были побольше, и меня неизменно сдвигало неведомой силой к внешнему краю, когда подвешенные на цепях кресла начинали раскручиваться. Зато какие ощущения! О-го-го! Вот почему я так магию воздуха люблю — всё с тех пор! Верхнее огромное кольцо, к которому подвешены сиденья, раскручивается всё быстрее и быстрее, кресла на цепочках приподнимаются и раскрываются, словно лепестки гигантской ромашки — я лечу над землёй! Выше! Выше! Внизу мелькают люди, верхушки кустов, трёхметровая, окружающая аттракцион ограда — всё где-то там. А мы мчимся — мне кажется, на высоте верхушек деревьев. Кажется? Или просто вокруг забора растут не очень высокие рябины? Но как захватывало дух!

Интересно, я теперь смогу летать? Раньше в е рхом моих возможностей была осторожная левитация в полуметре над полом — чтоб не убиться, если вдруг энергия внезапно кончится. Надо будет попрактиковаться.

Ещё выше поднимало колесо обозрения, но его я не очень любила — очень уж медленно, а мама всё время боялась и судорожно сжимала мою руку: «Сиди смирно!» — «Не вертись!» — «Не шевели корзину, упадём!» Неинтересно, в общем.

Качели-лодочки я как-то тоже игнорировала. На площадке в нашем дворе такая качеля* постоянно стояла, и я скупердяйски считала, что пусть она и видом попроще, и не так богато разукрашена, зато на ней можно бесплатно целый день качаться — то же самое.

*Именно так мы, дети двора, этот предмет и называли.

А на сэкономленные денежки лучше ещё раз на лошадках пронестись или в чашках покрутиться. Или сахарной ваты купить. А лучше мороженого! Правда, за десять копеек было только молочное. Но за пятнадцать копеек можно было купить уже сливочное, а если мама расщедрится — двадцатикопеечный пломбир! А уж за двадцать пять, что вообще неслыханная роскошь — пломбир с кусочками шоколада или с орехами. Какая вкуснятина, у меня от воспоминаний аж рот слюной наполнился.

Чаще всего мороженое продавали в вафельных стаканчиках, но иногда в бумажных, зато с палочкой — прямоугольной тонкой щепочкой, которой полагалось мороженое из стаканчика выколупывать. Обычно эти палочки валом лежали в подносе на крышке холодильного ларя мороженщицы.

Ещё было мороженое фруктовое, совсем дешёвое — по шесть копеек и даже лимонное по три. Такое я не любила и не ела, даже если другого не было.

Зато если попадался шоколадный пломбир — день удался!

Ещё одна рыбка была про хлебный магазин — как мама меня в первый раз отправила одну, и двадцать копеек дала, хотя надо было всего шестнадцать — очень уж мне хотелось принести сдачу! А в магазине — одуряющий запах свежего хлеба, выложенного на косые многоярусные полки. И двузубая вилочка с узорчатой ручкой пристёгнута на цепочке: если сомневаешься в мягкости, можно этой вилочкой в хлеб потыкать. А потом я шла домой, и хлеб так вкусно пах из моей сумочки, что я не удержалась, и всю корку с одной стороны обкусала. Вкусно было неимоверно.

Зоопарк. Очень большая территория, клетки, загоны, вольеры… Я устала ходить, и хочу домой. Мама говорит: «Давай уж до медведей дойдём, а потом — домой?» Маленькая я соглашаюсь, потому что люблю медведей, а я сегодняшняя — настораживаюсь. Медведи? Почему они в зоопарке? И тут же что-то из подсознания болезненно подсказывает: в этом мире медведи — всего лишь звери.

Мы идём вдоль больших, огороженных двойной решёткой загонов. Медведей много: бурые, гризли, холодолюбивые белые, ещё какие-то редкие. Но…

Все они неразумны (во всяком случае, недостаточно разумны, чтоб стоять на одной ступеньке с человеком).

Этот кусочек памяти горчит.

Я вздохнула и села рисовать. И тут дверь опять открылась. На этот раз пришла медсестра, но не тётя Таня, какая-то другая, сильно моложе и с неприятно подобранными губами.

— Так! — заявила она с порога, не закрывая двери. — Проснулась? Пойдём-ка, Павел Валерьевич ждёт!

Нет, я, конечно, понимаю, что я (скорее всего) попала в больницу для простолюдинов, а то и для неимущих, но всё же — что за досадная беспардонность?

04. РЕКОГНОСЦИРОВКА

Я ВЫХОЖУ В ЛЮДИ

Я поднялась с кровати и оглянулась, словно соображая: куда бы поставить поднос, — и сунула его медсестре в руки. Она приняла поднос автоматически, почувствовала, что я держу её за запястье, дёрнулась и гневно сдвинула брови, но я уже пустила в ход первую волну контроля:

— Всё хорошо, правда же? — я улыбнулась, и медсестра улыбнулась мне в ответ. Кстати, лицо её много выиграло от этого.

— Конечно, всё хорошо!

— Теперь вы будете стучаться каждый раз, когда хотите войти ко мне в палату, а заходить — только с моего разрешения. Ведь так?

— Конечно, только с разрешения, — медсестра кивнула и снова тепло мне улыбнулась.

— И будете обращаться ко мне уважительно.

— Да, я буду обращаться к вам уважительно.

Сферы небесные, как же легко работать с людьми без магических способностей!

— А теперь вы пойдёте и принесёте мне все мои вещи. И ещё белый халат, как у доктора.

Докторский халат я решила надеть поверх платья, чтобы ни у кого не возникало ненужных вопросов. Не буду же я здесь всю больницу очаровывать! Так, поди, и надорваться с непривычки можно. А докторский выбрала, потому что у него пуговки спереди, я заметила. А у медсестёр на спине завязки, мне это показалось не очень красивым и для меня лично неудобным.

Пока ждала платье, вернулась к рисованию, да так и замерла над листом.

Внезапно проклюнулось ещё одно воспоминание: поход за школьной формой. Пассаж братьев Четверговых — магазин-городок, состроенный из множества рядов салонов и магазинчиков, закрытый от всяких непогод обширной стеклянной крышей. Проходы между рядами просторные, почти как улицы. Публика есть, но её немного — самый пик лета, жара, полгорода разъехалось по дачам и курортам. Но мама везёт меня за формой именно сегодня: в «Заранских ведомостях» напечатали, что мануфактура Трапезниковых объявила трёхдневные скидки на всю школьную форменную одежду.

Утро. Меж павильонов лениво прогуливаются редкие посетители. Я иду, разинув рот, и заворачиваю голову на яркие вывески. Мама вдруг тянет меня за руку в сторону — мимо нас, как ледокол, не обращая никакого внимания на прочих покупателей, плывут две дамы — иначе их и не назовёшь — разряженные, как в кино! Выше нас по статусу? Очевидно. И, судя по маминой реакции, сильно выше.

Нужный нам магазин на втором этаже, и мы поднимаемся по бесконечно длинной, заворачивающейся дугой лестнице, а на втором этаже — целая площадь с большой-пребольшой круглой дырой посередине. Дыра окружена красивыми перильцами, чтоб никто не вывалился — покрашенные чёрным завитки стеблей и листьев, на ощупь холодные, как будто железные. А напротив магазина Трапезниковых — фонтан! Небольшой, зато с золотыми рыбками.

Мама отрывает меня от восторженного созерцания рыбок и тянет внутрь.