Эти двери не для всех - Павел Сутин

Она достала из полотняной сумки журнальный номер годичной давности и открыла на заложенной странице.

Эссеист вынул из нагрудного кармана джинсовой рубашки дешевую пластмассовую ручку и четким почерком написал поверх заголовка, рядом со своим черно-белым фотографическим портретом:

Товарищу по цеху и очень милому человеку. С наилучшими пожеланиями.

И размашисто подписался:

АРТЕМ БЕЛОВ

Он попросил:

– Расул, дай отвертку.

Расул подал ему отвертку и недовольно смотрел, как он закручивает крепеж до "десятки".

– Зря ты, – укоризненно сказал Расул. – Что-то ты больно самоуверен.

– Нормально… – буркнул он и вщелкнул ботинки в крепеж.

Подул резкий ветер с колючей крупой. На Донгуз наплывали рваные облака. Снег валил второй день, "Ай" замело до самых окон. Ветер с хлопками трепал синюю растяжку с надписью "Старт".

Стоявший неподалеку бородатый мужчина с рацией в нагрудном кармане пуховика крикнул:

– Двадцать шестой, пошел!

Парень с номером "26", натянутым поверх желтой куртки "Dubin", сильно толкнулся палками и, мгновенно собрав тело в болид, ушел вниз.

– Камень тот помнишь? – в пятый раз спросил Расул.

– Да помню я, помню… – Он кивнул, облизнул губы, покрутил торсом, разминаясь, и поправил номер "28", надетый на синюю куртку "Columbia". – Подлый камень, чего там говорить… Я помню. Правее пройду.

– С утра мело. Камень не видно, наверное… Но он там, сука… Канты убьешь – черт с ними. Себя береги, – сказал Расул и добавил: – Зря ты на "десятку" затягиваешь.

Он промолчал. Он насупленно смотрел на склон и думал: "За сосной прыгну. Или пан или пропал. Все обходят тот бугор – кто лучше, кто хуже… А не надо обходить.

Надо прыгнуть, время выиграю… Но стремно там прыгать, ядрена-матрена! Там же кустики эти. Не видно за ними ни хера, ядрена-матрена…" – Двадцать седьмой – приготовиться! – крикнул бородач в пуховике.

Невысокий крепыш в эластике подъехал к старту, опустил на лоб очки и сосредоточенно замер.

– Пошел, двадцать седьмой!

Крепыш скользнул вниз, шаркнул задниками в повороте и пропал за буграми.

– Только не рви сердце, – сказал Расул. – Ты же не спортсмен, верно? Пройди красиво, но сердце не рви… И не старайся Рессона сделать. Он с ноября раскатывается, а ты – неделю. Ты его через годик нормально сделаешь. Ты мне верь, ты прогрессируешь – дай бог каждому. А сегодня просто пройди красиво.

Он кивнул и подтянул перчатки "Chiba". Он никогда не покупал бутор на Сайкина.

Нет, не пижонил, просто не любил толкаться среди говорливых продавцов, не любил скученности, не любил примеривать на снегу. В "Эрцоге" и в Крылатском он тоже не покупал. Там чайники экипировались, и переплачивали там чайники – будь здоров.

Он покупал у Андрея Рудакова, в "Доломите", там его знали (его, вообще-то, везде знали – в Цее знали, в Кировске и, конечно же, здесь, в Терсколе) и делали ему скидки. На прошлой неделе Андрюша самолично прикрутил на его новые "ФельклВертиго" виброплиту, поставил крепеж и сказал: "По моему разумению, для фрирайда лучше, чем "Вертиго", ничего нет… А вообще, избаловались мы все, братцыкролики. Ты помнишь, всего десять лет назад что творилось? Ни черта же не было!

На "Полспортах" сраных катались, на "ка-лэ-эсах"… И ничего, счастливы были. А у кого "Атомики" или там "Фишера" – ну, те просто короли!.. Слушай, старик, а еще перчатки есть. Хорошие перчатки, недорогие… Ты на экстрим-то поедешь, конечно? Тёма Зубков уже уехал, вчера звонил из Терскола, сказал, что снега – море. На Чегете сейчас метет, дует. А перчатки – сказка… Двойные. И красивые".

И он купил перчатки, синие непродуваемые "Chiba".

Он подтянул перчатки, крепко взялся за желтые изогнутые палки "Kerma" и размял колени, двигая ими вправо-влево.

– Двадцать восьмой – приготовиться! – крикнул бородач.

– Ну, давай, – сказал Расул и хлопнул его по плечу. – Накати им всем. Но не горячись.

Он опустил очки и торопливо поднял "молнию" до подбородка.

– Пошел, двадцать восьмой! – скомандовали сзади.

– Рок-н-ролл! – быстро сказал ему в спину Расул.

– Рок-н-ролл! – ответил он и бросился вниз.

До сосен надо было метров двести пройти по буграм, знаменитым чегетским буграм.

Их еще не накатали как следует. К концу сезона – а в особенности если сезон был многоснежным – бугры вырастали в человеческий рост.

Кому-то здесь, по бугристым "югам", нравилось кататься, а ему – нет. Он предпочитал гладкие, крутые, зализанные поземкой "севера". Больше всего на свете он любил в конце дня, когда склоны пустели, взять траверсом как можно правее, слететь по неглубокому "целяку", потом уйти в гигантский желоб между Чегетом и Донгуз-Оруном, пофинтить по замерзшей и засыпанной снегом реке, выскочить к кривым сосенкам внизу и по длинному выкату, по заледеневшей к концу дня лыжне выехать на Поляну Чегет. Он даже на Эльбрусе катался реже, чем по "северам". И "доллар" он тоже не жаловал. "Доллар" был куда менее интересен, чем о нем, тараща глаза, рассказывали чайники – два долгих поворота между редкими, невысокими деревьями, и все. Вот вам и весь "доллар". Не катание, а бобслей.

А на "северах" было здорово. В пятом часу, когда солнце ползло в Сванетию, когда лохмы облаков отбрасывали тень на бело-голубой Донгуз и ветер заводил монотонную песню, занося лыжные следы, – тогда здесь становилось по-арктическому пусто, и одиночество человека на склоне ощущалось сильно, странновато и немного пугающе.

Он быстро прошел первую часть трассы и обошел слева первую опору. Все, теперь катание закончилось. Теперь начинался цирк. …Наташка все это недолюбливала. И катание по целине, и хели-ски ("В конце концов, это просто дорого!"), и, уж конечно, экстрим "под опорами". Характеризуя последнее занятие, Наташка слов не выбирала: "идиотизм", "маразм абсолютный",

"мудацкий выпендреж", "съезд будущих инвалидов" и многое-многое другое. Редким женам, конечно, могло нравиться то, что их мужья катаются "под опорами". Оля, жена Вовки Гариваса, один раз съездив с ним в горы, больше туда носа не казала.

"Все это ваше псевдогероическое времяпрепровождение, эти ваши усталые, гипермужественные песенки, ваш коньяк по литру на персону – это же все какой-то безвкусный спектакль… Вы ведь взрослые люди! Кому нужно такое катание?" – вот так она говорила Вовке.

"Молчи, женщина, – угрюмо отвечал Вовка Гаривас. – Нормальное катание. Как умеем – так катаемся. С горой боремся… Кто – кого, понимаешь?" Оля не понимала. И Наташка не понимала. Хотя в горы иногда ездила. Пила глинтвейн в "Ае", фотографировалась на фоне Донгуза…

Так, теперь по-настоящему началось. По-взрослому… Он едва успел убрать плечо, уворачиваясь от кряжистой ветки. Бросил тело в проем между двумя тонкими сосенками, подобрался, резко погасил скорость. Здесь уже было раскатано. Если слово "раскатано" могло быть уместным для описания сорокапятиградусного лесистого склона. Вернее – узкой полоски этого склона, что лежала под трассой канатки. Двадцать семь экстримеров, которые спустились до него, распахали, расчертили глубокий снег, посыпанный хвойными иголками и кусочками коры. Даже здесь, "под опорами", после пяти-шести проходов оформлялась какая-никакая трасса. Почти все, в общем, шли по одной и той же кривой. Это потому, что экстримеры интуитивно находили, молниеносно вычисляли среди деревьев и засыпанных снегом валунов одни и те же участки, мало-мальски пригодные для быстрого поворота, мгновенного кантования, толчка перед коротким прыжком.

Он часто и резко поворачивал, крутя сомкнутыми коленями, подтягивал колени чуть ли ни к подбородку, мгновенно выпрямлял ноги, быстро и мягко обрабатывая сумасшедшие неровности дурацкой трассы. Возле одной из опор его горную лыжу резко и сильно швырнуло назад. Так, что больно рвануло в колене. Он отчаянно отмахнул локтем и удержался на ногах.

"Мать твою!!! Что еще такое?… Я же видел – там пусто было! Это подушка…

Точно, мать твою, это подушка! Надо дальше от опор…" Наверное, он шваркнул ботинком по бетонной "подушке", на которой стояла опора.

Видно, угол "подушки" предательски торчал под тонким слоем снега.

Он вытянул руки вперед, пригнул голову и проломился через сосновую поросль, круша кантами тоненькие стволы. Щеку ожгло веткой. Он качнул тело вправо, резанул лыжами по толстому корню огромной вековой сосны и подумал: "Так, сосна… Теперь – бугор… Не обходить. Прыгну".

Он вчера и позавчера по два раза прошел эту трассу. Метрах в пятидесяти ниже был бугор, собственно, небольшая, заваленная снегом скала. Те, кто шел до него, обходили бугор справа (он сейчас это видел, лыжные следы в рыхлом снегу вели право). И еще он знал, что после бугра придется сбрасывать скорость и пятнадцать-двадцать метров медленно шкрябать по естественной лесенке из кочек, камней и корней. А слева бугор было не обойти, слева высилась стальная, в облупившейся серой краске, опора канатки. Он еще утром решил здесь прыгнуть.