Штрафбат. Приказано уничтожить - Андрей Орлов

С горем пополам было установлено, что ехать по темноте невозможно, – вернее, возможно, но это один из надежнейших способов самоубийства. Неуверенное предложение Кармазова пройти остаток пути пешком не нашло горячего отклика в сердцах соратников. Двадцать километров по темноте и непонятной местности, когда под ногами ничего не видно – проще дождаться предутреннего света и отправиться на машине, все быстрее будет. Нужно подождать всего лишь несколько часов. – осенило Хлопотова. Развиднеется – и можно заводиться! А пока разведем костер, похрустим сухим пайком, все равно никого тут нет. Романтика, черт ее подери!

Кармазов и Хлопотов обломали ветки с валежины, развели в канаве костер. Женщина, освобожденная от мужской работы, сидела на камне – прямая, неподвижная, меланхолично смотрела, как потрескивает пламя. Яворский рычал на Шмелева: никакого отдыха, нужно снимать фары и определить причину поломки. Ругаться со старшим по званию, зарабатывая очки в минус, водителю было не резон – он ковырялся в машине, подсвечивая фонариком, и делал вид, будто занят работой.

Вершинин топтался где-то под обрывом – Зорин слышал, как потрескивает галька. Он на всякий случай снял с плеча автомат и, пригнувшись, пересек поляну на западной стороне. Сел на корточки, прислушался. Сидеть в компании у костра совершенно не хотелось – от Яворского уже тошнило, а ехидные взоры товарища старшего лейтенанта женского пола порядком раздражали. И тревога росла с каждой минутой. Он пристроился за поваленным деревом на опушке, стал слушать.

Лес жил. Ветерок ерошил кроны деревьев, ветки со скрипом терлись друг о друга, белка пробежала по стволу, дятел проснулся, клюнул червячка и снова заснул… Глаза привыкали к темноте. Проявлялись контуры грузовика на дороге, костер потрескивал в ложбине. Тени сгрудились вокруг костра, люди приглушенно говорили. Что-то бросила женщина, и тут же протяжно забубнил Кармазов. Засмеялся Хлопотов: «Может, вам еще набор посуды на двенадцать персон, товарищи эстеты? Уж кушайте, из чего есть, товарищ старший лейтенант…»

«Легкое чувство страшного голода», как шутливо называл это состояние Вершинин, еще не пришло. У сытого чувства не так напряжены. Он повернул ухо к лесу, застыл.

За спиной хрустнуло, Зорин подпрыгнул, выхватывая нож из кожаных ножен, метнулся в сторону, уходя с линии удара.

– Ладно, ладно, задергался… – проворчал Вершинин, приваливаясь к дереву.

– Чего пугаешь? – прошептал Алексей.

– Тренируюсь… Слушай, Леха, мне кажется, будто что-то происходит, или на самом деле что-то происходит? Неспокойно на душе, а почему – ни хрена не соображу. Ладно, Яворский – кретин и зазнайка. Уперлись в тупик, вернулись, а с него как с гуся вода. Но колесо лопнуло на ровном месте – и после того, как мы кругами походили вокруг машины, да еще и основательно потоптались. Странно, да? А только отъехали – освещение вдруг вышло из строя…

– Сам в недоумении, – признался Зорин, – и думаю об этом же, Мишка. Если кто-то из присутствующих яростно хочет, чтобы мы не доехали до Слеповца…

– Или чтобы остановились, разбили костер, что-нибудь сжевали и расслабились, – задумчиво добавил Вершинин. – А еще мне не кажется, что этих шифровальщиков кто-то захочет ликвидировать. Другое дело – прибрать, поскольку информации в них напичкано столько… Слушай, Леха, может, мы просто шизуем, а? Мы ведь, по сути, такие же подозрительные, как Яворский. Во всем видим каверзу и злой умысел. А если нет его, умысла? Череда случайностей, и только? Переживем эту ночку, потом хихикать будем…

– Эх, твоими бы устами, Мишка. – Зорин приподнялся. Дым от костра стлался по земле, но пламя рвалось вверх и из леса, очевидно, неплохо просматривалось. Кто-то перестарался с дровами. Может, намеренно перестарался? Привстал человек – похоже, Кармазов, – нагнулся, чтобы что-то взять, оступился, едва не рухнув в огонь. Посыпались искры. Засмеялся Хлопотов.

– Ага, скоро танцы с бубном начнутся, – неодобрительно прокомментировал Вершинин. – Вот же подфартило нам с заданием, Леха. Все на боевое – а мы тут возись с этой мутной публикой.

Зорин с каждой минутой чувствовал себя все более неуверенно. Необъяснимое состояние. Что должно произойти? Здесь, пусть не в глубоком, но все же тылу советских войск, в точке пространства, которую невозможно было предсказать ни вчера, ни даже час назад… Он решился – хватит искушать судьбу. Три года в разведке, даже если вычесть из них два месяца штрафной роты, – достаточный срок, чтобы научиться прислушиваться к внутренним голосам и делать выводы. Если уж сами не соображают, что происходит неладное.

– Довольно, Мишка, – зашептал он. – Поднимаем эту публику, тушим костер и сваливаем подальше к чертовой матери. А если Яворский хоть слово пикнет…

– Тише… – сдавленно прошипел Вершинин.

Замерли, кровь отхлынула от щек. Чувства обострились, жилка запульсировала под скулой – верный признак, что намечается что-то неприятное. Что услышал Мишка? Порывистый ветер ворошил листву, поскрипывали ветки. Утробное завывание – но это не леший с кикиморой разгуливали по чаще, а в сквозном дупле хозяйничал ветер. Филин что-то прокричал.

– Ну, так и есть, – севшим голосом прошептал Вершинин. – Они уже близко, сообщают друг другу.

– О чем ты? – не понял Алексей. – Обычный же филин.

– Умелое подражание филину. – Вершинин напрягся, подтащил за антабку автомат. – Ты не идеален, Леха, если до сих пор не умеешь различать голоса зверей и птиц. Одно дело, когда филин ночью кричит нечеловеческим голосом, и совсем другое – когда человек, да еще с характерными интонациями… Приказывать будешь, командир?

Кожа на спине онемела. Зорин лихорадочно прикидывал варианты. Мишка мог ошибаться – и эту ошибку они переживут. А если нет? Кричали метрах в ста, пока еще подберутся… Быстро уводить людей? Можно успеть. Но будут потери – бесшумно эта публика действовать не умеет. Яворский разорется, баба разноется. А главное, загадка по-прежнему останется загадкой. А ведь с кем-то из присутствующих очень даже нечисто.

– Перехватываем, Мишка. Сколько их там – трое, четверо, не больше. Нападения не ждут. По-пластунски, интервал пятнадцать метров, стрелять в самом крайнем случае…

Он вспотел от волнения. Вот оно, пришло! Но был собран, мыслил четко, знал, что надо делать – он был теперь в родной стихии! Разбежались – бесшумно, невидимками, слились с землей, поползли. Нож в зубах, приклад автомата лежал на внешней стороне плеча и не волокся по земле. Он прощупывал мох и траву, отбрасывал все, что могло треснуть, заскрипеть. Полз, извиваясь – от ствола к стволу, замирал, вслушивался…

Рука неожиданно провалилась в пустоту. Он обмер, затаив дыхание, медленно вытащил руку. Лес был не таким, как казалось со стороны. Двадцать метров от опушки тянулось ровное пространство, а дальше оказался крутой спуск, практически пропасть, заросшая травой и увитая корнями деревьев. Наклон, насколько Зорин мог судить, тут был градусов в семьдесят, так что сползать не стоило. Он отодвинулся от края, глянул влево, вправо. Склон протяженный, слева карабкались деревья, справа щетинился кустарник, сползал в низину, растворялся среди деревьев. Что-то шевельнулось невдалеке и слилось с теменью – Мишка двигался синхронно.

Ожидание не затянулось. Дрогнул кустарник под горкой, и на открытый участок перетекло что-то невнятное, съедаемое темнотой. Распалось, превратившись в двух передвигающихся на корточках людей. В звенящей тишине хорошо слышен шепот… немецкая речь! «Вперед, на косогор, да не шуметь, мы уже близко», – разобрал Зорин. «Спецназ абвера! – кольнуло под ложечку. – Опытные профессионалы, призраки, невидимки». Во что же они с Мишкой вляпались? Третье пятно выскользнуло из кустарника – оно отстало от первых двух. Разведчик всматривался до рези в глазах. Неподвижная голова над косогором – не факт, что в темноте она ассоциируется у противника именно с головой. Это может быть и пень…

Еле слышное дыхание чужаков заставляло затаить собственное. Враги сливались с окружающей местностью – либо в маскхалатах, либо в защитных комбинезонах. Первый подобрался к основанию склона, подождал, пока подтянется второй. Взбираться стали одновременно, на четвереньках. Сиплое дыхание приближалось. Алексей сместился в сторону – теперь он находился над фашистом. Хотелось верить, что и Мишка знает, как себя вести… Он прижался к земле, отложил автомат, стиснул рукоятку ножа. Сердце стучало, еще мгновение, и голова покажется над косогором. Нет, не успеет он замахнуться, фриц среагирует, тут надо что-то другое.

Он бесшумно вращался вокруг пятой точки и, когда пятно вылупилось из черноты, ударил пяткой в лицо – уж сил не пожалел! Немец даже не ойкнул – нечем было ойкать. Треснули и вмялись лицевые кости. Он кубарем покатился вниз, а Зорин, бросив автомат и отставив руку с ножом, чтобы не вспороть себе брюхо, поехал за ним. Отмечалось машинально – активность на правом фланге, сдавленные хрипы, возня. «Клиент» докатился до подножия и разбросал конечности. Он все-таки оседлал его, вонзил нож в горло, быстро вытащил, отпрыгнул. Не жалко ни разу эту трепещущую плоть, лишь бы самому не испачкаться…