Штрафбат. Приказано уничтожить - Андрей Орлов

– Говорю же, это не я! – встрепенулся Яворский. – Татьяна с Хлопотовым вперед меня убежали, их и ловите!

Зорин уже принял решение.

– Мишка, это приказ! Составить компанию товарищу капитану и смотреть, чтобы он никуда не испарился! А я узнаю, чем это они там занимаются.

– А других вариантов нет? – Мишка озадаченно почесал затылок и посмотрел на свой увесистый кулак. «Черт знает что творим, – мелькнула мысль. – Если капитан не перевертыш – он же нас раздавит!»

– Охранять! И не трогать! – проорал Зорин и пустился бегом.

Пробежал пару метров и увяз. Целую вечность, казалось, ему пришлось ворочаться в этих клятых зарослях и залежах! Он выдирал ноги из чавкающей, засасывающей почвы, топтал низко стелющийся кустарник, задыхался, хватался за корявые стволы, брал паузы, чтобы отдышаться… Проклятый лес уходил в заболоченную низину, и с каждой минутой передвигаться было все труднее. До крохотной поляны, где за кустами мелькали люди, оставалось метров двадцать, когда защемило ногу в какой-то хитрой коряжине, сила инерции потащила вперед, он повалился плашмя и чувствительно треснулся лбом о трухлявый пенек. Окончательно сознания не лишился, но мир ощутимо потускнел. Зорин попробовал подняться, но тут же рухнул на колени. Теперь он полз по кочкам, словно контуженный после взрыва, обдирал брюхо о торчащие ветки и коренья, подбадривал сам себя, тащил за ремень автомат, с которым решительно не желал расставаться…

Что случилось до него на этой поляне, предположить он бы не рискнул. Как и кто за кем гнался. Один из двоих, видимо, вычислил немецкого шпиона. Как? По мимике, жестам и походке? Но сейчас здесь отчаянно дрались мужчина и женщина. При этом старший лейтенант Татьяна Ладышева отнюдь не казалась беспомощной барышней, не способной за себя постоять. Она издала еще один вопль и с горящими глазами бросилась на Хлопотова; спутанные немытые волосы мешали разглядеть выражение лица. Лейтенант казался обескураженным и сбитым с толку. Его правый глаз уже пересекала кровоточащая царапина. Кровь медленно заливала лицо, и выглядело это страшно и как-то иррационально. Он махнул кулаком – неуклюже, не так, Татьяна увернулась, вцепилась в открытое горло. Мужчина ударил ее в живот, она отлетела, но не упала. Выхаркнула сгусток крови, присела, чтобы снова броситься. Хлопотов отступил – похоже, понимал, на что способна впавшая в исступление женщина. Покосился в черноту кустов. Присел, чтобы броситься… и, прыгая, неловко вывернул ногу, повалился на бок. Женщина отреагировала мгновенно: вместо того, чтобы усесться ему на шею и попытаться придушить бедрами, схватила валявшийся поодаль толстый сук, рухнула на колени перед противником, не успевшим подняться, и нанесла удар по лодыжке. Хлопотов заорал от боли, извиваясь, и Татьяна замахнулась повторно, ударила в то же место. Хрустнула кость. Упавшего выгнуло от боли, из глаз брызнули слезы.

Татьяна засмеялась. Поднялась, на миг потеряв осторожность… мужчина извернулся и пнул ее в живот здоровой ногой. Женщина отлетела к дереву, завизжав от боли, задела спиной торчащий из ствола острый обломок ветки. Хлопотов поднялся. Он теперь стоял как-то боком, пригнувшись, на одной ноге, и, когда она бросилась снова, занеся сук для решающего удара, внезапно рухнул на колено. Ненадежное оружие просвистело над головой, вырвавшись из рук. Он схватил Татьяну за грудки и, рыча от усердия, боли, негодования, отшвырнул от себя. Татьяна замерла, приклеившись к дереву. Открыла рот, глаза расширились, она напряглась, чтобы оторваться от того, что вошло в спину. Кровь полилась из разомкнувшихся губ. Рывком подалась вперед, шагнула… и повалилась, не в силах держать себя вертикально.

Хлопотов прыжком сместился вперед, свалился на колени, протянул дрожащие руки, чтобы задушить умирающую…

– Хлопотов, прекращайте, хватит с нее… – прохрипел Зорин. Кричать он до сих пор не мог – удар по черепу был сильным. И тут произошло что-то дикое, невероятное. Почему он вбил в дурную голову, что гитлеровский «крот» – Татьяна Ладышева? Хлопотов, не вставая с колена, медленно повернул голову. На Алексея смотрели холодные, бесцветные глаза. Бледное холеное лицо, высокие скулы, бесконечное презрение представителя высшей расы к этим лезущим из всех щелей плебеям…

– Русише швайн… – прошипел агент. Ничто не мешало спихнуть всю вину на умирающую, вряд ли она была способна сейчас сказать хоть что-то в свою пользу. Но ярость затмила разум – избитый, потрясенный, выведенный из душевного равновесия, Хлопотов уже не в силах был поступать логично и здраво. Он снова кое-как поднялся и запрыгал к Алексею на здоровой ноге, изрыгая лающие немецкие ругательства. Про вторую ногу, волочащуюся бесполезным шлангом, он, казалось, забыл. Атака не оставляла шансов, подтянуть к себе автомат Зорин уже не успевал. Поднялся на колено, оттолкнулся носком от земли… И опомниться не успел, как снова оказался на спине. Крякнул придавленный позвоночник… и почти сразу дышать стало нечем. Железные пальцы с нечеловеческой силой впились в горло, удавка затягивалась. Алексей извивался, мутная пелена гасила сознание. Ударил кулаком под ребро, но противник лишь засмеялся. Он даже отстранился, с любопытством смотря своей жертве в глаза, – был, видимо, любитель наблюдать, как человек прощается с жизнью. Алексей собрал все силы, ударил пяткой по больной ноге. Хлопотов взревел, но хватки не ослабил. «Хреново ты как-то умираешь, Леха…» – мелькнуло в угасающем сознании.

Мишка Вершинин подоспел очень вовремя.

С воплем «Да что ж ты делаешь, сука?!» – он оседлал Хлопотова, вонзив нож в основание шеи. Вскрикнул расстроенно, когда сломался клинок – часть лезвия осталась во вражеском хребте. Хватка на горле сразу ослабла, немец как-то булькающее всхрапнул, и на Зорина хлынула кровь. Мишка оттащил убитого за шиворот, пинком отправил в траву.

– Леха, жив?! – свалился на колени, стал хлестать по щекам.

– Живой… Уйди, шибанутый. – Зорин надрывно кашлял, ругался. Поднялся кое-как на колени, его вывернуло.

– Будешь знать, как отдавать непродуманные приказы! – издевался Мишка. Похоже, переволновался. Его и сейчас трясло, а щеки заливала то бледность, то краска пятнами. – Вот сидел бы я на месте, сторожил нашего капитана, который на хрен никому не нужен…

Осознание того, что он еще жив, Зорина как-то не окрыляло. Он заново обвел глазами царящий вокруг ужас. Хлопотов был мертв – валялся, как мешок с глазами. Татьяна еще дрожала, но последние капли жизни оставляли молодую женщину, мутнели глаза, тоскливо смотрящие в небо, «зарешеченное» кронами деревьев. «Орден бы ей посмертно», – с грустью подумал Зорин.

– Мишка, вот зачем ты его убил? – пробормотал он. – Ты даже не представляешь, что ты наделал…

– Виноват, – смутился Вершинин. – Испугался, что эта мразь одолеет, перестарался…

Притащился, прихрамывая, Яворский. Недоверчиво уставился на трупы, облизнул губы.

– Ну, и кто из них предатель? – голос капитана подвел, скатился в какой-то противный фальцет.

– Хлопотов, – буркнул Зорин. – Судя по его идеальному немецкому и усердию, с которым он меня душил.

– А зачем вы его убили? – вкрадчиво осведомился Яворский. По тону было ясно, что в принципе он рад. У капитана появлялись шансы, и их количество было обратно пропорционально шансам разведчиков. «А может, убить его?» – тоскливо подумал Алексей. Он встретился глазами с умоляющим взором Мишки – тот думал о том же. К сожалению, воспитание и врожденный комплекс порядочности не позволяли им исправлять свои ошибки посредством уничтожения себе подобных.

– Так, а где у нас Кармазов? – перешел на деловой тон Яворский.

Впоследствии он долго кусал локти – почему они не прикончили под ближайшим кустом эту трусливую гниду? Ей-богу, Родина бы ничего не потеряла, он-то думал лишь о собственной шкуре. Обстановка на фронте менялась в нежелательную для советских войск сторону. Канонада нарастала. Взрывы доносились и со стороны Слеповца. Когда выжившие выбрались на дорогу, вопрос, в какую сторону податься, уже не стоял. В Слеповце шел отчаянный бой. Видимо, фашисты предприняли попытку контрнаступления. И, судя по скорости, с которой мчалась по дороге в Багровичи колонна штабных полуторок, попытка удалась. Борта машин были иссечены осколками, в кузовах стонали раненые, ругались офицеры. Разведчиков и поредевшую группу шифровальщиков приняли на борт, и всю дорогу до Багровичей Зорин переживал за умирающего паренька, обложенного мешковиной – у него была оторвана нога, и все попытки бледного медбрата остановить кровотечение завершались неудачей. «Братишка, сделай хоть что-нибудь… – стонал раненый, хватая санитара за рукав. – Нельзя мне умирать… ей-богу, нельзя… у меня девчонка в Уфе, мы поклялись, что всегда будем вместе…»

– На рассвете напали, – заикаясь, рассказывал Зорину потрясенный молоденький лейтенант, потерявший погон, но сохранивший почему-то очки. – Я без взвода остался, всех побили – из танка в избу шарахнули, где личный состав ночевал… Почему я тоже не погиб?… Откуда взялись, спрашивается? «Тигры», «Пантеры», несколько «Фердинандов», самоходки «Ягдпантера». Речку форсировали, за околицей выстроились и давай садить прямой наводкой – словно знали, суки, куда стрелять… Штаб полка, склады артиллерийских батарей, школа, где связисты с радистами заседали, – все на воздух подняли. А потом пехота под прикрытием танков полезла – вся в эсэсовских мундирах, ходили от избы к избе, достреливали раненых… Офицеров осталось с гулькин хрен. Замполит батальона капитан Ласточкин собрал людей порядка взвода, повел в атаку, да под перекрестный огонь попали, многие погибли, остальные разбежались.