Три могилы - в одной - Виктор Широков

Столица заметно опустела. В роскошном особняке князя Ч*** тоже шли сборы к выезду за границу. Евгений в своей комнате укладывал в дорожный чемодан студенческие пожитки.

- Женька, а я за тобой! Бросай все и едем в цыганский табор, закричал рослый студент, быстро входя в комнату Витковского. - Ух, черт возьми, запыхался... Тороплюсь ведь.

- В какой-такой табор? Что ты, с ума сошел? - изумленно обратился к нему Евгений.

- Да в самый настоящий, конечно, не в ресторанный какой-нибудь. Ты понимаешь, Женька, в семи верстах от города по Псковскому тракту расположился большой цыганский табор. Ну, знаешь ли, цыганочки в нем есть такие, что пальчики оближешь! Прелесть, что такое. Петька Бугай и Кондратыч на верховых туда ускакали, а я за тобой побежал. Едем, что ли, ждать некогда.

- А я собрался в имение ехать, как быть?

- Говорю тебе, бросай это дело. Что не успеешь что ли прокиснуть в своей уральской деревне? Врачом стал, путевку к немцам получил, а с друзьями проститься как следует не хочешь, стыдно, Женька! - огорчился студент, шагая между тем по его комнате и размахивая руками.

- Ладно, едем... Еще раз накачаю вас, чертей, до положения риз, а потом идите вы все от меня в ад головой. Поняли?

- Давно бы так! - радостно воскликнул Василий и захохотал густым басом.

Евгений позвонил. Вошла горничная.

- Дуняша, вот вам листок-депеша и деньги. Отнесите на телеграф и сдайте под расписку, а тете скажите, что я поехал проститься с друзьями... Вернусь, должно быть, поздно ночью.

Евгений передал девушке наскоро написанную депешу и деньги, ущипнул её и направился с товарищем к выходу.

Выйдя на улицу, бывшие студенты подозвали двух лихачей и поехали в магазины набирать вин и закусок. Через полчаса они уже мчались к псковской заставе, весело болтая о разных пустяках.

ГЛАВА III,

О ТОМ, КАК РАЗВЛЕКАЕТСЯ ПЕТЕРБУРГСКАЯ МОЛОДЕЖЬ, КАК ОПАСНО СВЯЗЫВАТЬСЯ С ЦЫГАНКАМИ И КАК ПРИЯТНО ВОЗВРАЩАТЬСЯ В РОДОВОЕ ИМЕНИЕ

Весна была в полном расцвете. Луга пестрели разнотравьем. Тут и там, не даваясь в руки, порхали разноцветные бабочки. Тихий солнечный день не обещал ничего угрожающего. Воздух был чист и насыщен ароматами северной флоры.

Неподалеку от псковского тракта у опушки леса, где протекала небольшая заливистая речушка, с давних пор стояли две кузницы. Кому они принадлежали было неизвестно, зато хорошо было известно, что буквально каждою весной сюда наезжали цыгане, и молчавшие зимой кузницы снова усиленно работали все лето, бесперебойно обслуживая нужды изголодавшегося за зиму по молотобойным услугам местного населения.

Петербургская молодежь: студенты, приказчики, а также чиновники и купцы - все хорошо знали это место и наезжали сюда, только не в кузницы, а прямо в табор, обычно целыми кавалькадами, в особенности в продолжение городского кутежа. Здесь они слушали цыганские песни и смотрели на искрометные пляски свободных детей природы, приезжавших весной на север со степей благодатного юга, чтобы потом с заработанными за лето деньгами вольготно кочевать по Бессарабии или Трансильвании, пока северяне впадали в очередную зимнюю спячку.

Конечно, любопытствующие петербургжане не довольствовались одними зрелищами, ясно дело, для поддержания гаснущего веселья и возбуждения нового интереса к жизни постоянно требовалась интенсивная подзарядка алкоголем. В таких случаях у любезных курчавых хозяев всегда находилась и водка, и самые изысканные вина, естественно. По завышенным ценам против номинала, но кто в кураже считается у нас в России с презренным металлом. Бывали и забавные сценки на любовной почве, но и в таких случаях всегда находился достойный выход: либо "полюбовная сделка" за деньги и только в очень редких случаях действительно по симпатии, либо приличная ссора с серьезными побоями.

В данное время на опушке расположился цыганский табор, превосходящий по количеству людей и кибиток аналогичные за предыдущие годы. На фоне европейского леса экзотично смотрелись раскинувшиеся в живописном беспорядке шатры.

Дым костров, пестрые лохмотья цыган, звенящие мониста цыганок, масса бегающих почти обнаженных детей разнообразных возрастов, бродящие свободно и стреноженные лошади, полупустые кибитки, гортанный говор и звон соседних наковален - такова была представшая перед взорами разгулявшихся студентов многоплановая картина весьма своеобразной жизни кочующего народа, так поэтически живо и в то же время точно воспетого Пушкиным в замечательной поэме "Алеко".

Когда, наконец, Евгений и Василий подъехали к табору, там их уже дожидались Петька Бугай с Кондратычем. Приятели обменялись приветствиями и, окруженные словно комарами, цыганской детворой, направились в центр гуляй-города. Гости были одеты в студенческую форму. Их белые кители и фуражки с белыми тульями ярко вырисовывались на грязном фоне цыганских шатров.

Приезжим был предоставлен самый большой шатер, где они и расположились со своим угощением. Вскоре развернулась самая настоящая попойка, крикливый разговор ни о чем, произносились тосты, поздравления, постоянно слышался смех. К шатру стали подходить принаряженные цыгане, цыганки и прочие любопытствующие обитатели табора, такие же гости. Появились гитары, бубны, трензель. Начались песни, пляски. Все закружилось, завертелось. Замелькали разноцветные ленты, шали и платья. К ночи ярче разгорелись костры. Веселье усилилось и звуки разгулявшихся гостей полетели далеко по простору лугов и лесов.

Евгений не жалел денег. Он швырял их в круг пляшущих, отчего получалась забавная картина: когда все, забыв о пляске, жадно бросались к брошенным деньгам. Но вот запела красавица Зара. Мигом все стихло, только гитара в руках опытного музыканта издавала чарующие аккорды и красиво вторила певице.

Зара пела свой любимый романс, написанный русским поэтом Яковом Полонским, но сразу же ставшем визитной карточкой цыганской свободы:

Мой костер в тумане светит.

Искры гаснут на лету.

Ночью нас никто не встретит,

Мы простимся на мосту.

Ночь пройдет, и спозаранок,

В степь далеко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой.

Собравшиеся внимательно слушали певунью. Один Евгений старался подтягивать ей своим пьяным голосом.

Вдруг он вытащил из кармана очередную горсть ассигнаций и крикнул властно: "Зара! Иди сюда! Ну иди же. Что ты смотришь на меня? Не идешь? Не хочешь? Ладно же..." С этими последними словами он пьяной походкой подошел к удивленной цыганке и, быстро обхватив её, поднял на руки и потащил за шатер. Поднялся переполох. На шум прибежала её старуха-мать. Она ловким приемом сшибла Евгения с ног и освободила бедную девушку из горячих объятий ловеласа.

- Не будь, господин, дураком. Я не дам тебе свою дочь Зару! - кричала она, грозя Евгению костлявыми кулаками.

У костра раздался взрыв смеха. Рассвирепевший Евгений потерял рассудок. Он подскочил к старухе и ударил её кулаком в лицо. Старуха взвыла от боли. На её вой сбежались старшие цыгане и стали безжалостно избивать Евгения. Студенты кинулись товарищу на выручку, и свалка грозила весьма неприятными последствиями, если бы в этот момент не проезжал конный разъезд ночной стражи. Заслышав шум драки в таборе, стража кинулась к шатрам, увидела дерущихся и мгновенно пустила в ход нагайки. Цыгане быстро разбежались в разные стороны, остались одни студенты. Немного оправившись от взбучки, наши друзья окликнули дожидающихся извозчиков и при помощи их кое-как уселись в пролетки. Извозчики прицепили к оглоблям верховых лошадей, на которых приехали сюда Петька и Кондратыч, и стали осторожно выезжать на дорогу, ведущую к тракту.

Вдруг из темноты вынырнула старуха цыганка. Она подбежала к пролетке, в которой сидел, покачиваясь, Евгений, и, протянув угрожающе руки, сжатые в кулаки, хрипло проворчала:

- Геть, несчастный! Запомни мои слова: ты погибнешь на трупе любимой тобой женщины!

- Провались ты к черту, старая ведьма! - прокричал ей в ответ удалявшийся в кибитке студент.

Минут через десять наступила полная тишина. Табор словно уснул, только где-то далеко в лесу кричала ночная сова да в ближайших кустах распевал дивную песню пробудившийся для нового дня соловей.

Следующие дни прошли для Евгения как в тумане. Он быстро забыл о страшном проклятии старухи-цыганки, будучи не только медиком и атеистом, но просто безалаберным человеком. Да и дорога в родовое имение окончательно выветрила неприятные воспоминания о попойке в таборе.

А в тот же прекрасный день, когда Евгений отправился к цыганам, Анна Аркадьевна сидела на веранде, прикрытой с солнечной стороны парусиной и пила кофе, Таня качалась в гамаке, привязанном к березам, растущим неподалеку от веранды, и дразнила прутиком маленькую собачку-терьера, в воротах усадьбы появился почтальон. Находившийся у ворот дворник принял почту, пошутил с почтальоном насчет тяжести его сумки и понес объемистый пакет к веранде, где на последней ступеньке крыльца сидела старая няня и вязала чулок.