Алиса в Стране Советов - Юрий Алексеев

«Посмехом издевается или за полного дурака меня принимает?» — растерянно оглянулся по сторонам Иван. А толстячок прицепился:

— Ну, что скажешь на это, слепота? — и баранку надкушенную протянул, — на вот! Очень кругозор расширяет…

— Да нет, она мне не поможет, — невежливо отверг баранку Иван. Чем больше Неважнокто витийствовал, тем меньше гипнотизировал. И теперь Иван просто из озорства повёл пустыми глазами, как бы не видя вовсе ни аршинных скрижалей «КОММУНИЗМ НЕИЗБЕЖЕН» на павильоне Поступательных Обожратушек, ни надписей от руки на его колоннах «Закрой варежку! Муха влетит!!». Дверь в Обожратушки была закрещена досками, и на передней текучей краской уведомлялось «дожди», а на запазушной рвано выжжено «засуха». — Не выручит, — дообъяснил Иван, — потому как в левом глазу у меня нажитой плюс, а в правом — природный минус… Так-то вот, уважаемый Глава госуда…

— Глава на хуторе близ Диканьки, — пренебрежительно перебил Неважнокто. — А я — Примат. О двух лицах, но в положительном смысле. Есть с кем посоветоваться. Понятно?

— Ув-вполне, — доложил Иван, смекнув попутно, что Диамат — это Хотьбычто и третий по плавности.

— А плюс на минус — фигня! Мы и двуполых, у которых глаза разбегаются, хор-рошо лечим, — погрозил кулаком кому-то невидимому Неважнокто. — Правда, времени под обрез. Да так и быть уж. Здоровье всё одно по пути к Гармоничной личности. Слезай, слепота! Айда…

Спрыгнул с бортика, стащил за собою Ивана и повёл сквозь расступавшуюся безмолвно толпу к больничному зданию с надтреснутой вывеской «Вход бесплатный».

Увы, входные двери были косо обандеролены запиской «Нету воды», а на задворках здания слышались бой стекла и приглушённый мат.

— Фигня, зато рису будет — заешься… — сказал про писульку Неважнокто, забыв, что Иван слепой. И повел на зады, где на открытом воздухе стояли скатертные столы с графинами, и к ним тянулась очередь каких-то плаксивых, но с виду довольно жизнеспособных граждан. То, чем они занимались, напоминало аттракцион «Силомер». Играющие лупили кулаком по столу, и когда удар получался рекордным, графин раскалывался, освобождая спрятанную внутри бумажку. Путёвку, наверно, поскольку столы отличались именными табличками «Кишечно-желудочный», «Психоневрологический», «Кардиологический»… Возле последнего продавали с лотка валидол, торчмя стояли носилки и представитель ритуальной конторы с муаровой лентой на рукаве пиджака и обгоревшим бумажным цветочком в петлице. Глаза у него были ласковыми, ищущими.

Завидев Примата, очередь стихла. И лишь один, тот самый, что шариком ба-бах сделал, под нос себе мелко бубнил, роптал вроде бы.

— В чём дело? — осведомился Примат. — Не слышу.

Бубнильщик выступил на полшага вперёд и показал на графины:

— Как правило, мы поддерживаем, — сказал он за всех. — Только хотим так-чтобы-либо-всем-либо-никому. По справедливости!

— К тому оно и идёт, — успокоил Примат и на часы сосредоточенно поглядел. — Вот только Америку похороним, кхм, минут через несколько.

— Ясно, — сказал бубнильщик и кинулся в очередь восстанавливаться.

А Примат подманил пальцем ритуального человека и спросил строго, негромко:

— Очки есть?

— Да что вы! Как можно!? — заегозил похоронщик. — И в мыслях такого не держим… Всё родственникам перед кремацией отдаём.

И покраснел неописуемо.

— Не надо мне никаких очков, — вмешался в дело Иван. — Я и без них вижу, какой субчик пред нами.

— Я… я рабочую школу кончал, — сбавил красноту похоронщик.

— Тьфу, недоносок! — сплюнул Иван.

— И три года в музроте…

— Паразит!

— Участник строек… м-молодежных… горячих…

— Поганец!

— И кандидат…

— Вот вам гармоничная личность, — сказал Примату Иван. — Зачем к какому-то «павильону» ходить? — и кандидата округло оформил:

— Законченный, хоть в ВКШ направляй!

— Дети… трое… один дефективный, — пал на колени перед Приматом законченный. — Подскажите, что делать? Посоветуйте!?

И, руки нечистые заломив, задумчиво опустил подбородок на грудь.

— Советую на ремне удавиться, — холодно, без попрёков сказал Примат. — На своём, разумеется… и подальше от детских учреждений.

— Вот это правильно, — одобрил из толпы Бабах. — В детях — будущее. Им хороший пример нужон.

— Буз-зде, буз-зде, — заверил с японской кротостью смертник, но по лицу его было видно, что этого он никогда не сделает, как и не было никаких сомнений, что от детей он сбежал в похоронщики, чтоб алименты поменьше платить.

— Ну вот и договорились, — голосом, каким совещания заканчивают, произнес Примат, хотя и понимал, конечно, что уговор недействителен. — Опыт похоронной работы сушит сердце, опустошает нутро, — потащил он за рукав прозревшего без очков Ивана. — Уж на что мы с Диаматом стараемся, а вокруг…

«Тишина! — озарило Ивана. — Тишина от безнадёги. Чего шуметь, когда амба, гроб-дела?». И, не слушая дальше, спросил вперебив:

— Шары летят, пулемёты трещат, а люди молчат… Как это понимать прикажете?

— Обыкновенно! — пожал печами Примат. — Молчат, потому что я с ними не разговариваю. Мне не до них. Я на Америке сосредоточился. И представь, слепой, кхм, оказывается, похороны — не поминки. Да, шум не ускоряет закопку, и прежде чем веселиться, надо слёз накопить, поднапружиниться…

— О Господи! Мы ли не накопили? — вырвалось у Ивана.

— Кхм, а Диамат-то не зря, — ожесточил вдруг рисунок лица Примат. — Есть повод для выяснений… Видишь павильон? Там одна девочка плачет, расходует зря материал…

И как миллион раз повторённая статуя, простёр руку к странному зданию в виде поставленной на попа гармошки-трёхрядки.

Цоколь «гармошки» был раскрашен в полоску под клавиши, чердачный этаж — усыпан кнопочно головками малых прожекторов, а на крыльце возле стеклянных дверей висел саратовский, надо думать, звонок-колокольчик размером с колодезное ведро.

— Это и есть «гармония»? — вслух подивился Иван. — А где же сам гармонист?

— Советую повременить, — с какой-то каверзой в голосе произнёс Примат. — Не поленись колокол за верёвочку дёрнуть, и будет самое оно…

Иван ступил на забежную лестницу и дёрнул. Верёвочка с жалким стоном лопнула, оборвалась, а из немого колокола вылетела муха-заморыш и вжикнула, будто её из «варежки» сплюнули.

— Оно? Самое оно? — нарочно спросил Иван.

— Советую не залупаться! — озлился Примат и заорал: — Кузьма, твою мать, тревога!!

От этого непристойного крика стеклянные двери павильона Гармоничной личности порозовели, озарились каким-то фальшивым огнём, и оттуда вывалился пожарный в роскошной с бляхою амуниции и с укутанным в одеяльце ребёночком на руках. Топорник был величав и строг. Легионерская каска с тугим ремешком заставляла его держать подбородок выступом, как этому роду войск и положено, а выпученные от удушья глаза, казалось только и ждут команды — аларм! в огонь! в воду!

— Прекрасно! И лицо, и одежда, и главное, конечно, поступки, — аттестовал удальца Неважнокто, заложив в глаз баранку и Ивана сквозь дырку сверля. — Девочка спасена, теперь родительство устанавливать будем.

И подмигнул свободным глазом пожарному. Кузьма рассёдланно, чрезвычайно охотно Алису — кого же другого! — распеленал и с удовольствием с рук спустил, сказавши:

— Надеюсь, не будем упорствовать, гражданин «я не я, не моя»? Надеюсь, свидетели не потребуются?

— Я за свидетеля! — выскочил будто из-под земли Ба-бах. — Мы завсегда! Мы с удовольствием.

Иван онемел: «Этот-то что может знать?!». А Неважнокто сказал: «М-молодца!» — и Ба-баху кивком на подоспевшего «к пирогу» Хотьбычто указал: — Небось, он тя подбил, ну?

— Никак нет… сознательность, — вытянулся стрункой Ба-бах. А Алиса капризно топнула ножкой — будет она вам плакать, как же! — и взяла в оборот пожарного, пожаловалась Ивану:

— Папочка, этот противный Кузьма не хочет мне свою мать показать. Сам же грозится, а потом говорит: «Она в чёрном теле, ох-оханьки!»… Какие враки! Старушек ни в какой Африке не едят.

— Ну, не такие они у нас горькие, — полез в заступники за Кузьму Ба-бах, а Хотьбычто окатил его ледяным взглядом и Примату сквозь зубы сказал:

— Оголтелая аллегория, что и требовалось доказать. И про Белочку, я же предупреждал, там подтекстик, де, какие могут быть «тёлочки» от таких «ослов»? Липа! Филькина грамота. Это, кхм, и ежу понятно.

— Липа лыка не вяжет, — знающе наморщила лобик Алиса. — Под-ёжик, под-котик, под-кролик, подтекстик… Филька под-грамотный! На домике, где «Коммунизм неизбежен», пишет вместо «открой» — «закрой варежку»… И муха не залетит, замёрзнет, пропадёт, как Кузькина мамочка.

Взрослые обомлели. Нависла чёрная, каслинского литья пауза. Только Ба-бах шелестел: