Зимняя сказка - Ада Суинберн

— А я надеюсь, — огрызнулась Жюли, не дождавшись окончания тирады, — что вас уволят и я смогу работать спокойно.

Шарль пожал плечами:

— Если бы вы знали, как я на это надеюсь!

И он заспешил по коридору, провожаемый свистом и улюлюканьем коллег:

— Удачи.

— Если начнет драться, бей по голове. Там мозгов нет, не повредишь.

— Передай Луи привет.

— Скажи, что мы против твоего увольнения. Шуты снимают эмоциональное напряжение.

Последняя реплика, откровенно наглая, заставила бы рассердиться даже самого смирного человека, но не Шарля. Тот, как отметила про себя Жюли, просто не расслышал ее. Или не захотел расслышать. Или, что вероятнее всего, не понял смысла обидных слов. Где ему, простодушному дурачку, догадаться. Сейчас Луи хороших двадцать минут будет читать лекцию о дисциплине, заставит написать очередную объяснительную. А потом Шарль вернется. И ему снова придется пройти «сквозь строй».

Жюли попробовала опять погрузиться в работу, но ничего не получилось. Она вдруг почувствовала себя виноватой перед этим человеком. И без того его гонят отовсюду, смеются над ним. А она, уподобляясь другим, желает ему увольнения. Отлично. А если его и вправду сейчас уволят? Что тогда?

Жюли запретила себе думать об этом. Во всяком случае, честно попыталась. Но смех Шарля, живой и игривый, стоял у нее в ушах, серьезные мысли не шли на ум. Причем в сознании Жюли эти звуки никак не вязались со щуплым, неказистым Шарлем. Смех и Шарль словно существовали отдельно друг от друга, сами по себе. А происходило это все от того же противоречивого впечатления, которое производил Шарль. Так мог рассмеяться мальчик лет десяти, глядя на плавающий среди брызг фонтана бумажный кораблик. Так мог рассмеяться человек, только что вышедший из тюрьмы и ощутивший свободу.

Неужели Шарль не ощущает всей тяжести атмосферы? Или ему нравится работать? Почему же тогда он прогулял весь рабочий день? Жюли терялась в догадках. А смех навязчиво и неукротимо звенел. Что же такое этот смех? Вызов глупой и жестокой реальности? Когда человек понимает все, отдает себе отчет во всех мелочах, но находит силы смеяться и над миром, и над собственным положением. Протест? Бунт? Нет. Шарль не способен на это. Мысли его не идут дальше весеннего солнца и останавливаются где-то на полпути от внешних впечатлений до здравого рассудка. Он не способен на принятие серьезных решений. Не понимает жизни, не видит ее, как не видит и проблем, которые подбираются со всех сторон. Права была Амели, этот человек не в состоянии о себе позаботиться. Большой ребенок.

— Жюли… — Натали юркнула в кабинку так ловко, словно боялась, что за ней следят. Ее глаза сверкали неприятным матовым блеском. — Это все было подстроено. Очередное пари. Мужчины делали ставки на тебя: станешь ты защищать Шарля или нет.

Жюли не нашлась с ответом. В который раз…

— Поговори с ним. Надо положить этому конец. Или, хочешь, я поговорю?

— Ты знаешь, — пожала плечами Жюли, — мне все равно. Они не со зла, а просто от скуки. Сотни людей каждый день занимаются тем же, только в иной форме. Сегодня Шарль, завтра еще кто-то. Все одно. Пусть. По крайней мере это отвлекает от мыслей о грядущем сокращении.

Странно, но Жюли и вчера говорила то же самое. Однако всего день назад эти слова были скорее ширмой, за которой спрятались от чужих глаз боль и обида. А сегодня — нет. Сегодня Жюли действительно наплевать. Почему? Вряд ли она ответила бы сейчас на этот вопрос. Сперва сердце по давней привычке болезненно дернулось, заметалось, а потом вдруг успокоилось. Где раньше жили чувства, теперь была пустыня. Новая стадия отчаяния всегда сопровождается расширением области пустот. Ничего. Только осознание, только понимание, как в компьютере. Принял новую информацию, но ни эмоций, ни чувств.

— Мне все равно. — Голос Жюли прозвучал настолько равнодушно, что Натали даже отошла на шаг назад.

— Ну… Ну ладно… — попятилась она. — Поговорим позже. Я пойду. А тебе…

Жюли не видела своего лица, но могла предположить, какое замечательное, сногсшибательное выражение на нем застыло. Невидящий, погруженный внутрь взгляд, излучающий удрученность. В каждой черточке — безнадежность…

— А тебе не нужно сходить к психологу?

— Нет.

— Я провожу тебя домой.

— Не надо. Я хочу побыть одна после работы.

— Я…

Жюли не дала подруге договорить.

— Мне нужно оформить заказ. Вечером позвоню.

Натали, поняв, что разговор окончен, вышла.

А Жюли действительно было все равно. Она достала из сумочки зеркальце и посмотрела на себя. Правильные черты лица, зеленые-зеленые, почти как летняя трава, глаза… Однако уставшие и словно закрытые, подернутые пеленой. Без единой живой искры. Волосы с легким рыжеватым оттенком, стриженные каре. Отливающие на солнце золотом, а в сумерках словно поглощающие лучи. Жюли была красива. И знала это. И умела ею пользоваться, но и красота показалась ей теперь бессмысленной и даже смешной. И как это раньше она могла успокаивать себя внешностью. Мир устроен глупо. Нет никакого смысла жизни. Нет ничего, лишь человек с его заботами и трудностями, которые сам себе и создает. А как без них? Иначе и вовсе не к чему бы было стремиться. Если в жизни нет смысла, нужно создать его искусственно.

Жюли убрала зеркало. Что толку глядеть в него? На душе было мерзко и отвратительно, как никогда. А ведь не произошло ничего особенного. Все кругом двигалось, суетилось, переполненное жизнью и энергией, и лишь одно сердце, казалось, остановилось в груди. Ни желания, ни страсти не посещали ее.

Наверное, это весенняя депрессия. Она пройдет, убеждала себя Жюли, а по ее щекам робко и неуверенно текли одна за другой слезинки. Просто депрессия. Переждать. Пережить, и все опять вернется в привычное русло.

В коридоре послышались знакомые шаги, а вместе с ними… Да-да, вместе с ними помещение отдела огласила заливистая трель свиста. Жюли не удержалась и, быстро смахнув слезинки, выглянула из кабинки. Разумеется, это сделала не одна она. Около десяти голов уже наслаждались картиной: Шарль размашистой, беззаботной походкой шел по помещению, насвистывая мелодию какой-то детской песенки. Ему было абсолютно наплевать на непрошеных зрителей. Его не смущали то и дело раздававшиеся за спиной реплики.

— Совсем с горя помешался.

— Он и был помешанным, но его сумасшествие находилось в стадии ремиссии. А теперь обострилось. Надо ему сказать, что здесь нельзя свистеть, сам не догадается.

— Шарль! Шарль!

Несколько активных блюстителей порядка попытались вразумить нарушителя спокойствия, но тот не внял их возгласам и закончил концерт только у своей кабинки.