За ширмой - Василиса Савицкая

– Что вы делаете? – с ужасом спросила она, подходя ближе. – Что вы делаете, на вас смотрит ваш же ребенок! Ваш сын. Он боится и плачет, неужели вы не слышите и не видите?

Четыре глаза, переполненные ненавистью и злобой, обратились к ней. Пауза длилась секунды. Первым пришел в себя мужчина.

– Ты кто? И что тебе надо? – злобно, не церемонясь спросил он, пристально глядя ей в глаза.

– Я никто. Но ваш малыш напуган.

– Если никто, то и двигай дальше, – прорычал он в ответ.

– Вы каких-то пять лет назад клялись друг другу в любви, – тихо продолжила она, не обращая внимания на хамство. – Что же вы делаете сейчас?

Вы умудрились за это короткое время уничтожить свою любовь и уничтожаете и его любовь, и к вам, и к себе, – она перевела взгляд на маленького человечка, который вцепился в мамину руку и тихо хлюпал носом.

Воцарилась тишина. Они смотрели на нее удивленными, но пустыми глазами.

– Вы не имеете права издеваться над ним. Он любит вас. Любит искренне, чисто, безвозмездно. Вы ответственны перед ним. Вы его родители. Вы не имеете права унижать и оскорблять друг друга. Почему вы это делаете? Ведь еще недавно вы любили, ценили, уважали. Что случилось сейчас? Быт заел? Денег не хватает? Зачем вы криками и хамством топчите это чувство, которое дарится свыше?

Мужчина, тихо буркнув что-то невнятное себе под нос, перехватил руку ребенка и пошел прочь.

– Мы сами разберемся, – рявкнула злобно женщина и пошла за ними следом.

Услышали они ее? Нет. Не услышали. Завтра, когда он опять устанет на работе, а у нее закончится помада и деньги, с еще большей силой разгорится новый конфликт, пойдут в ход новые оскорбления. А через год он бросит ее с малышом. Она останется одна с ребенком и ненавистью ко всем мужчинам. Малыш замкнется, и эта обида на родителей останется в нем до конца дней. Хотя все могло быть иначе. Всего-то развернувшись друг к другу лицом и присмотревшись повнимательней, не к своим проблемам и потребностям, а своего любимого или любимой, можно было понять, принять и избежать, но каждый хотел натянуть именно на себя больший кусок одеяла…

Ветер набирал обороты, снег летел с неба как сбесившийся. Пальцы ног и рук промерзли до болевых ощущений, но она продолжала идти вперед, преодолевая боль и разочарование. Если бы Надежда и Вера сейчас были с ней, рядом! Им было бы намного легче втроем! Но она была одна.

Чтобы хоть немного согреться и передохнуть, она зашла в небольшое кафе, спрятанное за большими домами. Бармен смерил ее взглядом, но промолчал.

– Чай, пожалуйста, – сказала она и села за самый дальний столик, стоявший в углу.

В кафе было пусто, время позднее. Только рядом за соседним столом сидела юная барышня, постоянно шмыгая носом.

– Почему ты плачешь? – размешивая сахар, спросила она.

– Потому что он бросил меня, – не отрывая рук от заплаканных глаз, сказало юное создание.

– Но ты его не любишь. Зачем тогда плакать?

Девушка оторвала от лица руки и внимательно посмотрела на нее:

– А вы откуда знаете? – прекратив всхлипывания, спросила она.

– Знаю и все.

– Ну, в таком случае, какая разница – люблю или не люблю? Зато у него есть машина, квартира. Он богат. А на Новый год он обещал мне сделать новые сиськи, – и она с новой силой завыла как белуга.

– Глупая, зачем тебе сиськи? – от удивления она перестала размешивать сахар. – Посмотри, там за стойкой стоит парень. Ты же знаешь его, ты часто здесь бываешь. Его Денисом, кажется, зовут. Он любит тебя, и его устраивают твои сиськи.

– Кто, Денис? – в ее голосе собралось столько пренебрежения. – Вы что? Он нищий. Он стоит тут на зарплату бармена круглые сутки. Носков не может себе нормальных купить. А вы говорите, присмотрись…

– Зато он учится на юриста и учится хорошо. У него большие перспективы. Посмотри на него внимательно.

– Я не хочу перспектив. Я хочу сейчас сиськи, машину, квартиру! А еще я хочу губы пухлые и шубу из шиншиллы. Вы не понимаете?!

– Если честно, нет.

– Конечно, как вам понять, – истеричная барышня набирала обороты. – Посмотрите на себя! Вы старуха! Оборванная, нищая старуха! Что вы мне советуете? Посмотреть на такого же нищего парня и самой стать нищенкой? Я не хочу стать такой, как вы, оборванной и никому не нужной!..

Она молча посмотрела на перекошенное гримасой лицо собеседницы, достала из сумки смятую купюру, положила на стол и спешно вышла из кафе, с трудом сдерживая слезы. Холодный морозный воздух дунул в лицо. На улице была ночь, редкие прохожие спешили домой. Она набрала воздух в легкие, чтоб успокоиться, но не смогла, слезы потоком хлынули из глаз. Она проиграла – старая, оборванная и никому ненужная…

– Вы плачете? У вас все хорошо? – из-за спины раздался голос. Она повернулась и увидела позади милого, симпатичного паренька. В ясных, по-детски наивных глазах – искренняя тревога.

– Да, я плачу.

– Почему? – с не менее искренним интересом спросил он.

– Потому что в мире денег, силикона и пустых душ я никому не нужна.

– А как вас зовут.

– Любовь, – еле слышно прошептала она.

Он внимательно посмотрел ей в глаза и так же тихо произнес:

– Вы нужны мне. Я так долго вас искал.

Только я и Зинка

Серо. Вокруг тихо и пусто. Кибитка медленно катит вперед. Скрип колес эхом отдается в тишине. Резко, с надрывом… как уставшее сердце.

Колеса смазать надо, подлатать, но все руки не доходят. Да и вопрос в голове: «А на кой?» Сколько тут осталось, может, и так, дотяну. В душе смирение и усталость. Усталость не от работы – от жизни. Одиночество следует по пятам уже лет пять. Только я и Зинка. Преданная кобыла, такая же старая, как и я. Такая же уставшая и смиренная. Мы две божьи твари, едем по выжженной дороге под названием «жизнь» в никуда. Эта дорога последние пять лет тянется уныло и нескончаемо.

Вокруг дребезжит густой зловонный дым, застилая собой все вокруг. Горят торфяники. Солнца нет давно. Дальше руки не видать. Я привык к серому, влажному воздуху, Зинка, кажется, тоже. Только пахнет дурно. Древесиной паленой и землей сырой. Лет двадцать назад не тронуло б, а сейчас не нравится. Запах дерева еще так себе, терпимо, глаза болят, правда, едкий сильно. А вот земля сырая… Аж воротит. Мысли вечные в голове черным кружевом стелятся… О ней, о земле-матушке сырой. Тоскливо. Так тоскливо, что выть хочется. А смысл. Вой не вой, а от земли сырой не спрятаться, разве что в ней самой. Да и скорей бы… Устал жизнь эту неподъемную волочить.

Но еду, улыбку на лицо клею, все легче так… Песню насвистываю. Зинка слушает, головой в такт кивает. Хороший она собеседник, все понимает, жалко, подпевать не может.

За плечами жизнь целая, яркая, как миг пронеслась. А сейчас разруха осталась. Все разбито, стерто, потеряно. Восстановить бы, сызнова воздвигнуть, так силы не те. Да и зачем, для кого?

…Помню… качели, солнце по металлу бликами скачет. На мне костюм морячка, лет пять от роду. Совсем малыш… Озорной, веселый. Глаза закрыл, руками схватился, страшно. Качели до самых небес летят. А внизу отец стоит, глаз не сводит. Он сильный, большой, всемогущий, знаю… Поймает, удержит. И спокойно так, радостно. Страх в его любви теряется. А он все смотрит, в глазах любви этой – через край…

Резкий крик вороны как ножом надрезал тишину. Зинка, не обращая внимания на черную птицу, идет вперед по хорошо заученной тропе.

…Восемнадцать в дверь постучало… Взрослый, солидный. Только шея тонкая, кадык торчит, но чувствую… мужик уже. В армию собирают. Мать на плече рыдает, отец наставления выписывает.

…А вот алтарь, двадцать восемь. Я жених… Она красавица. От удовольствия жмурюсь, как кот сытый. Сколько можно холостяком ходить! Все вокруг с девками давно, а я сам. Все свою искал, единственную. Нашел. Достаточно одному… Надо дом построить, дерево посадить, сына родить. В груди горит. Душа ликует. Любовь навеки… И в беде, и в радости.

А жизнь несется калейдоскопом перед глазами.

…Вот только от алтаря отошли, уже тридцать пять за плечами. Два сына, вот доча со дня на день. Хлопоты, заботы. Хозяйство у нас. Жена рядом, плечо о плечо идем… Как и собирались… И в беде, и в радости.

Вот моргнуть не успел, сорок пять по голове стукнуло. Дети взрослые с гнезда летят. Один за другим. Сердце за них болит, сжимается, а делать нечего, жизнь у них взрослая началась. Слезы в глазах прячу, прощаюсь. Слова напутственные говорю, чтоб людьми хорошими росли, обнимаю, целую.

Бег жизни замедлился. Тише, спокойней стало. С женой любимой один на один остались. Поддерживает она, грустить не дает. Любовь с годами не померкла, в бедах и радости еще сильнее стала. Прижимаю ее к себе, тепло так… Нежность переполняет.

Мысли остановил, тяжело вспоминать стало. Слезы к глазам подкатили… Скупые, старческие, наверное, уже и не соленые. Сглотнул, успокоился.

…А вот шестьдесят мне. Стол круглый большой. В доме шумно, народу полно. Дети и внуки… Кричат, смеются. Юбилей мой празднуем. И счастью границ нет. Жизнь опять кипит. Старуха улыбается, а я их всех по очереди тискаю, наобниматься-насмотреться не могу. Душа умилением переполнена. Смысл жизни в них просматривается. Вот они, карапузы мои любимые: Сашка, Ванька, Танечка… Белобрысые, солнечные. Смотрим с бабкой на них и жить хочется.