Дом темных загадок - Беатрикс Гурион

Не так безобиден его девиз, произнесенный удивительно низким и звучным голосом:

— Жизнь есть смерть. Множество маленьких смертей придают жизни смысл.

Краем уха я слышу, как Беккер сухо замечает, что Том произнес два предложения, но в первый вечер никто не хочет идти ва-банк. Жизнь есть смерть.

Я смотрю на стену и вижу там наши тени, пляшущие на облупленной штукатурке. И мне вновь чудится, что замок — это живое существо, которое должно сожрать одного из детей, чтобы не развалиться.

С мерзким ощущением в желудке я пытаюсь разгадать, что скрыто за дружелюбным лицом Тома. Что он имел в виду, когда сказал: «Множество маленьких смертей придают жизни смысл»? Возможно, это очередной спектакль.

Может ли быть на самом деле, что один из участников программы или один из кураторов — убийца матери? Но какой у него мотив?

Как ни силилась, я не смогла найти ни одной точки соприкосновения. Однако я сюда именно затем и приехала, чтобы разобраться. И это нормально, что я остаюсь бдительной.

Я погружаюсь в мысли и совершенно пропускаю мимо ушей комментарии Беккера насчет девиза Тома. Я прислушиваюсь, только когда София начинает говорить что-то о звезде, которой всего хватает для того, чтобы верить в свет. «Это наверняка понравилось бы маме», — невольно думаю я и стараюсь не смотреть на пляшущие тени на стенах.

В конце слово по очереди берут Беккер, Николетта и Себастиан. Но к личным девизам их речи не имеют отношения. От доктора Беккера мы наконец узнаем, что он врач. Психология в сфере его интересов появилась позже, и он получил второе высшее образование.

Филипп закатывает глаза, и я просто чувствую, о чем он думает, особенно когда Беккер добавляет: мол, никогда не поздно осуществлять свои мечты. О, Господи, очевидно, доктор — один из тех балаболов, которые пишут книги с советами, которые мама прочитывала в один присест.

Мама. Много бывает смертей и много тихих озер. В голове все вертится, но я заставляю себя слушать, чтобы не пропустить ничего важного.

Себастиан — ассистент Беккера и Николетты — как раз закончил диссертацию.

Николетта представляется последней, она объясняет нам с неизменно холодной улыбкой, что работает в лагере на общественных началах.

— Разве у вас нет семьи? — спрашивает София.

Этот вопрос меня тоже интересует.

Что-то на мгновение меняется в лице доктора Беккера, но я не могу понять, что именно.

— Этот лагерь и есть моя семья!

Но наверняка не моя! Мне снова приходит на ум теория о секте, когда Николетта требует, чтобы мы отдали ей наши мобильные телефоны. Вот просто так.

Немедленно и без обсуждения.

Мы растерянно переглядываемся.

— Здесь все равно нет связи, — вмешивается Филипп, — значит, мы можем оставить телефоны при себе, разве нет?

— Нет.

Никаких объяснений.

Повисает тишина, все меняется. Словно кинофильм в замедленной съемке. Можно видеть, как гаснет свеча, слышать, как расплавленный воск капает на пол, обонять, как пламя свечи с тихим шипением проглатывает мошку. Но тут в моей голове включается оглушительная сирена. Нет телефона — нет контакта с внешним миром. Нет фотографий. Нет видео. И, следовательно, никаких доказательств.

Николетта протягивает руку. Она неумолима.

— Но это словно мы сами должны отрезать нашу пуповину! — бормочет Филипп и неохотно протягивает Николетте телефон — старый аппарат с наклейками кадров из «Симпсонов».

— Какая серия тебе больше всего нравится? — спрашивает Том, доставая свой смартфон в чехле с клубными цветами мюнхенской «Баварии».

— Есть куча реально классных серий, но круче всего «One fish, two fish, blowfish».

— Это не та, в которой Гомер думает, что умрет, потому что отравился рыбой фугу?

— Я понимаю: выглядит так, словно вы будете отрезаны от остального мира. — Николетта щедро раздаривает всем свою фальшивую улыбку. — Но это всего лишь ультимативный тест на то, стали ли вы взрослыми. Без мобильников вы будете предоставлены сами себе.

— Я уже взрослая, — ворчит София, роясь в сумочке в поисках телефона.

Я спрашиваю себя, почему София не держит такой классный аппарат под рукой. Это новейший смартфон в чехле с розовыми стразами, которые в мерцающем свете свечей кажутся кровавыми каплями воды.

Наконец достаю свой мобильник. Я очень опечалена. Здесь последние фото с мамой и наши общие снимки — отдавая телефон в чужие руки, я словно вновь теряю маму.

После этого я просто хочу остаться одна. Я ощущаю, как постепенно силы мои иссякают. Я измождена путешествием и еще тем, что постоянно боюсь пропустить любую мелочь, которая могла бы дать какие-то зацепки. Поэтому с трудом подавляю тяжелый вздох, когда узнаю, что мы будем делить с Софией одну комнату, вернее дортуар — общую спальню. Снова нужно следить за всем, снова прислушиваться.

Наша спальня на третьем этаже, спальни наших кураторов — на втором. Николетта с особо довольной улыбкой сообщает, что они всегда будут рады выслушать нас и мы их сможем там найти в любое время. Краем глаза вижу, как на лице Софии мелькает едва заметная улыбка. Представляю, как в тот момент она думает, насколько Себастиан обрадуется, когда девушка постучит в его дверь.

Николетта щелкает старым поворотным выключателем, и комнату заливает неяркий свет. Я вижу десять металлических коек, расставленных вдоль стен: на каждой одеяло и подушка, все аккуратно сложено, как в армии. Потом мой взгляд падает на маленькое окно, под которым стоит изящный столик с табуретом и мусорным ведром. В стене возле окна замечаю небольшую нишу, которая сразу кажется мне знакомой.

Не обращая внимания на Софию и Николетту, я подхожу.

Компактная глубокая овальная ниша в толстой стене, украшенная крупными бисеринами, — моя первая догадка почти превратилась в уверенность. Я убеждена, что снимок, который я обнаружила в альбоме, сделан именно здесь. На том фото изображен ребенок в штанишках, рядом — небольшая икона Девы Марии.

Я волнуюсь, с трепетом касаюсь бисерин кончиками пальцев, они холодные, просто ледяные. На глаза тут же наворачиваются слезы. Я обнаружила место, где должна искать убийц мамы. Внезапно сон как рукой сняло, и я решаю детально осмотреть замок, как только уснет София.

Но София трещит без умолку о том, что самый занюханный хостел комфортабельнее, чем этот замок, и о том, как крут был ужин при свечах. Я стараюсь, но на самом деле не очень вникаю в эту болтовню, меня просто распирает от желания изучить замок.

Поэтому я быстро ложусь в постель и демонстративно закрываю глаза, но тут София нагибается ко мне и шепчет на ухо:

— Знаешь, мне кажется, что мы уже когда-то встречались. С тобой такого никогда не бывает?

Хотя мне тоже так кажется, я не отвечаю ей, дышу глубоко и размеренно. Я сейчас должна сконцентрировать силы и выяснить, что мама делала в этом странном месте. И это мне предстоит сделать в одиночку.

Глава 6

Посреди ночи я вскакиваю в замешательстве: в нос бьет мандариновый запах крема для рук. Возникает странное чувство, что мама только что была здесь. Как бы я хотела, чтобы это чувство продлилось подольше, но запах улетучивается в пыльном теплом воздухе. Вместо этого я вижу кошмар: мамин тонкий силуэт с узкими плечами прямо здесь, у изголовья железной койки. Она словно рвется мне что-то сказать. Но как она ни пытается, изо рта не вылетает ни звука. Вместо этого ее тень, которая падает на стену, становится все больше и больше. Кажется, она собирается поглотить маму, если с ее губ сорвется хоть слово.

Я делаю глубокие вдохи, пытаюсь успокоиться и смотрю в непроглядную тьму. Наверное, я сразу заснула, после того как София выключила свет, хотя после обнаружения ниши планировала обследовать замок.

На противоположной стороне комнаты кровать Софии, но в темноте ничего не могу разглядеть. Сколько же я проспала? Сколько времени растратила попусту? Не имею ни малейшего понятия, но злюсь на себя, что все-таки заснула и не выполнила задуманное.

Я нащупываю рюкзак, запускаю в него руку в поисках фонарика. С облегчением обнаруживаю его в боковом кармане. Включив его, вижу, что София лежит на боку, свернувшись в позе эмбриона, крепко зажав одеяло между ног. Она выглядит беззащитной.

Я осторожно проскальзываю к двери и пытаюсь сориентироваться. Вниз, лучше всего начать снизу. И нельзя шуметь.

Я освещаю узкий коридор с отслоившимися обоями, добираюсь до лестницы, сбегаю вниз, но посредине поскальзываюсь: разорванная ковровая дорожка не закреплена. Потеряв равновесие, я лечу, но случайно успеваю ухватиться за перила, чтобы не скатиться еще дальше. Грохот, кажется, слышен во всем замке. Я жду, что сейчас отовсюду вывалят люди, но все тихо, словно я здесь совершенно одна. Фонарик выскользнул из руки, но, к счастью, не разбился. Поднимаю его и с трудом встаю — ушиблась при падении. Теперь стоит внимательнее смотреть под ноги. Осторожно освещаю все перед собой. Добираюсь до последнего марша на первом этаже, над которым висит картина — Наполеон на коне. Мама любила лошадей, она очень разочаровалась, когда выяснилось, что я их боюсь и ни за что не хочу учиться ездить верхом. Она считала лошадей самыми кроткими созданиями в мире. При этом по-настоящему самым кротким созданием была она сама.