Я обвиняю! - Владимир Беляев

Жена профессора, до его исчезновения весёлая, живая женщина, состарившаяся в течение одной ночи, говорила нам позже: «Такого парада, как я, пожалуй, никто в мире не принимал. Когда их выводили, я стояла в дверях. Сначала шёл муж, потом старший сын, потом второй, потом третий. Шли, глядя на меня…»

В 1936 году автор трёхсот семидесяти одной научной работы, стоматолог, имеющий мировую известность, профессор, доктор медицины Антоний Цешинскнй как пионер мировой стоматологии на конгрессе ФДИ («Федератион донтайр интернационале») в Брюсселе был награждён Большой золотой медалью имени В. Д. Миллера и Почётным дипломом. Эту золотую медаль весом двести пятьдесят граммов и диплом, вручённый ему от двадцати восьми государств, в том числе и от Советского Союза, небрежно опустил в свой карман пришедший арестовывать профессора гитлеровский офицер.

Свидетели этой сцепы — вдова профессора Розалия Цешинская и сын профессора, доктор Томаш Цешинский, воскрешая подробности той ночи, рассказали мне: «Когда Антоний Цешинский надевал пиджак, мы дали ему носовой платок и пару носков. Офицер жестом запротестовал, давая понять, что это профессору не пригодится». Когда Розалия Цешинская протянула мужу бутылочку с лекарством дигиталис, которым пользовался профессор в связи с серьёзной болезнью сердца, офицер насторожённо спросил: «Что это?» — «Лекарство. У моего мужа больное сердце».

Немец взял бутылочку, осмотрел её, понюхал и, отставив, сказал: «Оно ему уже не понадобится…»

Одним из первых, кого украинские националисты занесли в свой «чёрный список», был профессор начертательной геометрии Львовского политехнического института Казимир Бартель.

Националисты из легиона «Нахтигаль», не застав профессора дома, привели эсэсовцев на кафедру начертательной геометрии Политехнического института, куда аккуратный профессор, несмотря на военные события, пришёл на работу, как в обычное время. Сперва старший по чину офицер СС закрылся с профессором в кабинете и, пока «соловьи» раскуривали награбленные папиросы в приёмной, уговаривал Бартеля занять пост руководителя опереточного правительства, которое подчинялось бы гитлеровскому наместнику в Польше Гансу Франку и помогало ему угнетать польский народ. Казимир Бартель наотрез отказался от такого «лестного» предложения и, надо полагать, сказал, что его никак не прельщает роль польского квислинга. Что думал он во время этого короткого, но такого значительного разговора? Незадолго до вторжения Бартель побывал в Москве и повсюду встречал к себе чуткое, предупредительное отношение советских людей. Он знал, что творят гитлеровцы в Польше, и считал ниже человеческого достоинства быть ширмой их варварских действий, ставящих конечной целью полное уничтожение польского и всех славянских народов.

…Внезапно распахнулась дверь кабинета, и подручные Бандеры увидели, как эсэсовский офицер выталкивает оттуда Казимира Бартеля, бьёт его по седой голове рукояткой пистолета.

Через несколько часов, после короткого допроса в гестаповском застенке, полуживого Казимира Бартеля столкнули в подвал тюрьмы и там расстреляли.

В квартире профессора-пенсионера Адама Соловья был арестован внук учёного — Монсович. Вместе с пожилым педиатром Прогульским был арестован его сын Андрей. В тюремную машину вместе с профессором Вейгелем затолкали и его сына.

Из квартиры известного во Львове хирурга Добржанецкого были взяты вместе с ним его приятель — доктор права беженец из Гданьска Тадеуш Тапковский и муж служанки, фамилия которого не установлена.

И наконец, тогда же была схвачена медицинская сестра Мария Рейман. Из какой именно квартиры её взяли, до сих пор неизвестно.

Ни один из перечисленных здесь людей не остался в живых.

Вся чудовищность происходящего тогда ещё не была осознана окружающими. «Пойдите, пане Розалия, к его эксцеленции, — советовали Цешинской соседи. — Это добрый, благородный человек, аристократ духом, к его слову прислушиваются немецкие власти, и, быть может, после его заступничества они выпустят вашего мужа из тюрьмы».

И, веря этим советам, не предполагая, что её мужа, заслуженного учёного, уже убили, Розалия Цешинская пошла на Святоюрскую гору. «Ведь он так хорошо знал моего мужа! — рассказывала мне в 1960 году об этом унизительном визите Розалия Цешинская. — Я плачу, умоляю митрополита помочь мне, а владыка отводит в сторону глаза и бормочет какие-то слова о том, что «церковь не вмешивается в дела светских властей». Будто высокая стена выросла между нами».

Во время визита, шурша очередными списками обречённых, помеченными грифом «Совершенно секретно», находился друг митрополита — профессиональный мастер шпионажа и специалист по Востоку доктор

Ганс Кох. Именно ему принадлежала дьявольская затея— расстрел профессуры руками верных слуг фашизма— украинских националистов, легионеров «Нахтигаля».

Кто знает, если бы смертникам было известно, что человек, которому поручено руководство операцией, капитан разведки Ганс Кох, после долгой беседы с митрополитом и священником Иваном Гриньохом сладко почивает в капитуле на Святоюрской горе, быть может, обречённые приняли бы смерть без традиционного крёстного знамения? Уж слишком циничную роль сыграли в их судьбе религия и её слуги, связавшие всю свою деятельность с кровавой практикой оккупантов. Если бы это было известно вдове убитого в ту ночь академика-стоматолога Антония Цешинского, она не стала бы добиваться аудиенции у митрополита Шептицкого…

Сперва всех захваченных свезли в бурсу Абрагамо-вичей, поблизости от Вулецких холмов, а затем, после коротких жестоких допросов и надругательств, расстреляли двумя группами в одной из лощин поблизости от Вулецкой улицы.

Мы привели многие подробности ареста и расстрела львовской интеллигенции в книге «Под чужими знамёнами», написанной совместно с профессором Львовского университета Михаилом Рудницким. В книге доказано, что захват всех перечисленных выше представителей интеллигенции был совершён гитлеровцами по «чёрным спискам», заготовленным заранее организацией украинских фашистов — ОУН. Списки были переданы Степаном Бандерой Теодору Оберлендеру.

Однако кто именно производил эту экзекуцию, долгое время оставалось загадкой. Родственники пропавших учёных, которые ещё во время немецкой оккупации пробовали выяснить во львовском гестапо, куда делись их близкие, получали один и тот же лаконичный ответ: «Мы, гестапо, начали действовать во Львове с 1 августа 1941 года, то есть с момента включения города в «генерал-губернаторство» и после передачи власти военным командованием гражданской администрации. Ваших близких арестовали в ночь с 3 на 4 июля. Мы к этому делу не имеем никакого отношения».

Большинство исчезнувших в течение одной ночи учёных были людьми, далёкими от политики. Видные знатоки своего дела, особенно медики, они помогали людям разных национальностей. Трудно, даже невозможно было предположить, что могли найтись звери в человеческом обличье, которые захотели бы уничтожить этот цвет львовской интеллигенции. «Скорее всего, их взяли как заложников и отвезли на Запад, — думали многие. — Следы профессуры надо искать уже не во Львове, а на Западе».

…Шли годы. Многим, да и автору этих строк тоже, казалось, что история гибели львовских учёных уже сдана в архив. Особенно были заинтересованы в этом причастные к ней лица — наводчики и непосредственные убийцы львовской профессуры. Заметая за собой кровавые следы, изменив фамилии и получив новые паспорта, они разбежались по городам Западной Германии, Австрии, Испании. Другие переплыли на лайнерах через океан в Соединённые Штаты Америки, в Аргентину, в Канаду, чувствуя себя в полной безопасности на американском континенте. Но кто они?

Возможно, тайна уничтожения учёных Львова была бы ещё долгое время укрыта глухой завесой, если бы бывший немецкий разведчик, шеф абвера в Стамбуле и на Ближнем Востоке, а после войны процветающий боннский адвокат Пауль Леверкюн не опубликовал свою книгу о немецкой секретной службе в дни войны. На страницах своей книги Пауль Леверкюн сообщил: «Зимой 1940/41 года в лагере Нойгаммер, около Лиг-ницы, расположился один батальон, который пополнялся за счёт западных украинцев… Роты этого батальона состояли из солдат, которые были найдены при поддержке западноукраинских организаций. Частично они принадлежали к организации Степана Бандеры, частично это были западные украинцы, которые принадлежали к другим организациям. Немецким командиром этого батальона был старший лейтенант, доктор Альбрехт Херцнер, прославившийся во время Яблоновского путча, политическим руководителем — профессор Теодор Оберлендер. Этот батальон находился в распоряжении абвера-II. Он получил маскировочное название «Соловей» («Нахтигаль»), так как имел хороший хор. 22 июня 1941 года батальон «Нахтигаль», действуя в составе полка «Бранденбург», ворвался на территорию СССР. В ночь с 29 на 30 июня 1941 года, на семь часов ранее намеченного срока, батальон «Нахтигаль» вместе с первым батальоном Бранденбургского полка проник во Львов. Здесь украинский батальон особенно отличился…»