Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов

Новая проблема подкралась, как это всегда и бывает со стороны совершенно неожиданной. Проводили учебные стрельбы неуправляемыми ракетными снарядами, НУРСами. Эфиопы, надо сказать, стрельбу НУРСами просто обожают. Взрываясь, этот снаряд, накрывает огромную площадь — море пламени, дикий грохот — что ещё нужно африканцу для того, чтобы чувствовать себя счастливым? Андрею иногда казалось, что эфиопов совершенно не интересует эффективность оружия, для них нисколько не важно, чтобы снаряды попадали в цель, главное — устроить противнику впечатляющее зрелище, поразить его воображение, то есть продемонстрировать своё могущество. Если армия произведёт больше грохота и огня чем это сумеет сделать противник, значит последнему ничего не останется кроме как признать своё поражение. Эфиопы не любят наносить тихие и неприметные удары. Какой бы смертоносностью эти удары не обладали, им такая эффективность была бы не интересна. А наши советники, как опытные шоумены, казалось, всего лишь старались доставить эфиопам максимальное удовольствие. Итак, собираясь немного пострелять НУРСами, все были в настроении приподнятом, предвкушая веселуху. Андрея послали руководить стрельбами, точнее предстояло деликатно и тактично при помощи едва заметных жестов руководить подлинным руководителем, командиром полка, человеком большой судьбы, полковником Бранале.

Первый выстрел, второй, третий. Все в неописуемом восторге: от грохота, от огня, от полковника Бранале, который наблюдал за происходящим, приняв такую величественную позу, что сам Наполеон, увидев его, лопнул бы от зависти. Только вдруг Сиверцев заметил, что оттуда, куда попадают снаряды, бегут эфиопские дети. Он быстро и почти рефлекторно отдал команду: «Не стрелять!». Бранале едва повернул к нему голову, выражение величественного покоя на лице невозмутимого тигрэ едва заметно омрачилось неудовольствием. Полковник по-русски, чётко и раздельно выговаривая каждое слово, изрёк:

— Почему не стрелять? Наоборот надо стрелять. Мы сказали им: здесь не ходите. Они всё равно здесь ходят. Поэтому надо стрелять.

Андрей закипал тихим почти хладнокровным бешенством. Ему очень хотелось разбить самодовольную физиономию тигрэ автоматным прикладом, но вместе с тем он почувствовал, что ни за что не ударит Бранале, даже если будет уверен, что ему объявят за это благодарность. Капитан осознал в себе силу, о наличии которой никогда раньше не подозревал. Очень спокойно, холодным, стальным голосом человека, облечённого высочайшей властью капитан Сиверцев сказал:

— Господин полковник, мы с вами не будем стрелять по детям.

Бранале тоже был не промах. Тень испуганной растерянности задержалась на его лице не более секунды, он молча, неторопливо отошёл в сторону шагов на десять, достал рацию, обменялся с кем-то несколькими фразами, и так же неторопливо вернувшись, молча протянул рацию Сиверцеву. Андрей услышал знакомый голос:

— Это Мелин. Продолжайте стрельбы, капитан. Продолжайте стрельбы по тем целям, которые укажет полковник Бранале.

— Товарищ подполковник, Бранале видимо не сказал вам, что там дети. Не будем же мы на учениях без цели и без смысла стрелять по детям?

— Капитан, ты, может, не расслышал? Продолжайте стрельбы по тем целям, которые укажет полковник Бранале.

— Осмелюсь напомнить, я — офицер. Честь офицера не позволяет…

— Можешь себе задницу вытереть своей честью, — Мелин перешёл на тихое зловещее шипение.

Андрей сам потом удивлялся своему спокойствию. Как будто они с Мелиным всего лишь пришли в ресторан и слегка поспорили о том, какие блюда заказывать. Сиверцев ответил так, как будто возражает по вопросу совершенно не принципиальному, а потому его настойчивость никого не может обидеть:

— Вы не должны были говорить этих слов ни при каких обстоятельствах. Слышимость очень плохая. Вы приказываете прекратить стрельбы? Я правильно вас понял? Разрешите выполнять? Конец связи.

Он обернулся к Бранале с весёлым спокойствием победителя, который никогда, впрочем, и не сомневался в своей победе:

— Стрельбы окончены, господин полковник. Извольте отдать соответствующие распоряжения.

Ни один советский генерал никогда не обращался к Бранале таким властным тоном. Сам президент Мариам, общаясь с главой влиятельного клана тигрэ, брал обычно интонацию скорее дружескую, чем повелительную. Бранале всем своим нутром ощутил, что полностью потерял контроль над ситуацией, и что этот жалкий капитанишка действительно имеет право ему приказывать. Полковник быстро и точно выполнил приказ.

Уже с полгода в глазах Андрея легко читалась смешанная с недоумением боль сломанного человека, но после тех памятных стрельб тоскливая дымка отчаяния совершенно исчезла из его глаз. Появилось выражение весёлой жестокости, никому ничего доброго не предвещающее. Вот уже неделю Андрей ждал «эвакуации в Союз», нисколько не сомневаясь, что она обязательно последует, а его дальнейшей судьбе на родине не позавидуют даже зеки. Однако Мелин был с ним подчеркнуто корректен, делая вид, что ничего не произошло, разве что стал ещё более сух и немногословен. Андрей с такой же подчёркнутой корректностью и даже нарочитой готовностью выполнял все распоряжения Мелина, но в этом не было ни капли желания загладить свою вину и заслужить прощение. Просто Андрей испытывал к Мелину искреннюю жалость. Теперь он обострённо ощущал внутреннее убожество подполковника, достойное всяческого сочувствия, и старался попусту не обижать этого совершенно раздёрганного человечка.

Коллеги-офицеры теперь сторонились Сиверцева, и сам он, не желая ставить мужиков в неловкое положение, начал их сторониться. Вечерами он ходил в городской ресторан, просто чтобы побыть на людях, но ни с кем из них не быть обязанным разговаривать. Возвращался всегда как штык — в 19 часов и ни минутой позже. В ресторане никогда не напивался, ел и пил очень неторопливо и очень мало.

В тот вечер народа в ресторане было больше, чем обычно — ни одного полностью свободного столика. Быстро окинув взглядом зал, Андрей сориентировался к кому бы подсесть, не слишком рискуя оказаться жертвой сентиментальной пьяной назойливости. Заметив одинокого и явно неразговорчивого господина в дорогом элегантном костюме, Андрей по-английски попросил у него разрешения присесть и получил таковое разрешение незамедлительно и так же по-английски.

— Проклятый буржуин, — язвительно на русском языке пробормотал Сиверцев, будучи уверен, что сосед по столику его не поймёт.

— Молодой человек, осмелюсь обратить ваше внимание на то, что я говорю по-русски, — респектабельный джентльмен безмятежно улыбался, глядя на Андрея пронзительными голубыми глазами.

— Вы русский? — нимало не смутившись, уточнил Андрей.

— Да, наш с вами язык для меня родной, — джентльмен продолжал всё также мирно и едва заметно улыбаться.

— Но если вы скажите, что являетесь советским гражданином, я даже паспорту не поверю. Дело даже не в вашем шикарном костюме. Держите себя не по-советски, слишком вольно, без напряжения.

— О-хо-хо, молодой человек. Полагаю, что далеко не все категории советских граждан вам хорошо известны. С иными, особенными, советскими людьми вам вероятнее всего не доводилось общаться. Впрочем, в моём случае вы не ошиблись, с некоторых пор мне весьма затруднительно считать себя гражданином СССР. Позвольте представиться: бывший советский военный советник в Сомали. Бывший полковник морской пехоты.

— А сейчас?

— Сейчас — скромный сотрудник службы безопасности американского завода кока-колы.

— Где?

— Что где? Да здесь же, в Эфиопии. Вы что никогда не слышали, что здесь есть американский завод?

— Слышал. И никогда не мог этого понять. Мы с американцами пазгаемся, в нас стреляют из штатовского оружия, а эфиопы приглашают к себе, к нам то есть под бочок, этих же америкосов, как самых дорогих друзей.

— В политике, юноша, не бывает друзей. В политике бывают только интересы. Черчилль, кажется, сказал? Старая колониальная лиса… Уж он-то знал как управляться с заморскими территориями. А эфиопы — хладнокровные прагматики. Им выгодно в военном отношении опираться на нас, а в экономическом — на американцев. И чем хуже отношения между двумя сверхдержавами, тем удобнее эфиопам между ними балансировать. Говорят между двух стульев не усидеть. А почему надо именно сидеть? У эфиопов ноги крепкие, они просто исполняют между нашими сверхстульями свой классический национальный танец. Изящно получается, доложу я вам.

— Гнусь… Господи, какая гнусь… Вы знаете, полковник, с некоторых пор я ненавижу все, что связано с политикой, но не до такой степени, чтобы предавать родину.

— В иной ситуации, молодой человек, я расценил бы ваши слова, как оскорбление, но сейчас я просто хочу сказать вам: я не предавал родину.