Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский

На вид господину было не более двадцати пяти лет. И, судя по тому, что ни на лбу, ни на руке он не носил тефиллинов, а на мантии не виднелось бахромы и кистей не было ни на плече, ни на подоле, этот человек не страдал подчеркнутой религиозностью и, скажем, к фарисеям его никак нельзя было отнести. Саддукей — почти наверняка. Несомненно — из богатых. Из тех, кого называют молодыми и ранними.

Господинчик этот, судя по всему, в чем-то усердно распекал своих служителей: пожилого и молодого. И в гулких воротах слышны были лишь отдельные слова: про коршунов и орла, про галок и какого-то повара.

Затем нарядному начальнику, похоже, надоело допрашивать своих подчиненных. Он с раздражением выставил вперед руку и принялся рассматривать золотой перстень на правой руке. Солидный был перстень, червонного золота и, видимо, старый. Он сверкал в закатных лучах синими и белыми огнями, как сверкают только брильянты.

В ворота в это время вошла очередная стайка паломников: человек десять мужчин, четыре женщины и два осла. Люди не пели, но, увидев нарядного господина, вдруг остановились и принялись ему кланяться, а одна женщина зачем-то спрыгнула с осла, и неудачно: нога у нее подвернулась, и женщина упала на мостовую.

Начальнику это не понравилось. Он угрюмо кивнул в ответ на приветствия, повернулся лицом к заходящему солнцу и вышел из ворот, а его собеседники последовали за ним. Длинная мантия мешала молодому человеку идти, поэтому он ее приподнял, как женщина подбирает подол. Стали видны сандалии — модные, греческие со множеством ремешков и тонкой подошвой.

Они отошли от ворот чуть влево, шагов на десять, не более, в сторону Змеиного пруда. Начальник встал лицом к воротам, а слуги — спиной. Но солнечные лучи щекотали левый глаз начальника. А посему он развернулся спиной к солнцу, а его спутникам пришлось прижаться спиной к стене и смотреть в заходящее солнце, чтобы быть лицом к господину.

Еще одна волна паломников нахлынула на Яффские ворота, подошвами простучала, копытами процокола и голосами прозвенела сквозь гулкий ее коридор. А когда звуки прокатились сквозь стену и затихли вдали, из жерла ворот выступила еще одна фигура, одинокая и молчаливая.

Это был человек лет шестидесяти. На голове у него был сделанный из белого платка тюрбан. Мантия тоже была белой, похожей на ефуд левитов. Но это был не ефуд, а талиф, обшитый каймой и голубой лентой. Материал дорогой, но не броский. И сделан был плащ из цельного куска, а не сшит из двух. Хитон из-под него не выглядывал даже при ходьбе. Тефеллинов этот человек не носил. Но кисти были накручены по всем правилам: четыре нити проходили через четыре угла верхней одежды и сходились в восемь; одна кисть была длиннее остальных, и можно было поспорить, что она семь раз обмотана вокруг остальных нитей, а потом — еще восемь раз, а затем — одиннадцать и после — тринадцать — по требованиям Закона и как символ пяти священных книг.

Иесли молодой господин, стоявший у стены, хотел и старался показать, что он начальник над людьми, то этот, вновь появившийся, не хотел и тем более не старался, а, напротив, своим одеянием и рассеянным видом как бы подчеркивал, что он — человек частный и вышел погулять перед едой и полюбоваться закатом.

С мудрой улыбкой на лице он смотрел на запад, и сторону облаков и садящегося в них солнца, то закрывая глаза, то вновь открывая их. Затем взгляд его мечтательно переместился на юг, в сторону каравана богомольцев, которые остановились было возле Змеиного пруда, но теперь стали собирать полосатые шатры и вновь грузить их на верблюдов. Понимающе усмехнувшись, пожилой начальник лишь скользнул глазами по стене и вновь обратил их в сторону дороги и заката.

И этого мимолетного скольжения оказалось достаточно, чтобы молодой господин мгновенно преобразился: он перестал беседовать со слугами, вдруг сделался как бы ниже ростом. Даже мантия его стала не такой уж длинной и широкой — то ли он ее подобрал и прижал к телу, то ли она сама подобралась и прижалась.

Оставив своих спутников, молодой господин направился к Яффским воротам, внешне вроде бы неторопливо, но с какой-то внутренней поспешностью и скрытой суетой в движениях. И, сделав несколько шагов, крикнул:

— Уважаемый Натан, приветствую тебя!

А еще через несколько шагов решил свое приветствие повторить и видоизменить:

— Приветствую достопочтенного Натана и желаю радости и благоденствия!

Достопочтенный Натан удивленно обернулся и рукой заслонил глаза от солнца, от которого он до этого не заслонялся и от которого не нужно было заслоняться, так как оно уже не слепило. Он не ответил на Приветствие, пока молодой начальник шел к нему. А когда тот приблизился, вместо приветствия ласково спросил:

— Аристарх? Ты что тут делаешь?

Молодой человек сперва низко поклонился пожилому, а потом ответил:

— Да вот прогуливаюсь… Закат сегодня очень красивый. — Произнеся эту фразу, Аристарх сразу же стал смотреть на закат.

— Да, вечер прекрасный. Солнце такое ласковое. Воздух удивительно прозрачный.

Говоря это, Натан сперва насмешливо покосился на слуг, оставшихся стоять возле стены, потом перевел взгляд на молодого Аристарха.

— Вчера прошел дождь, — услужливо подсказал тот.

— Дождь? — удивленно произнес Натан, но в его глазах не было ни малейшего удивления. — Что-то я не припомню. И сегодня дождя не было.

Аристарх смутился и стал теребить перстень на руке.

— А что ты так нарядился? — еще ласковее спросил Натан.

Аристарх еще больше смутился:

— А разве достопочтенному Натану неизвестно?

— Мне многое известно, молодой человек, — отечески улыбнулся ему пожилой начальник. — Мне известно, например, что, когда человек выходит просто погулять, он так не наряжается. Зачем привлекать внимание? На стражников своих посмотри. Они правильно одеты и похожи на обычных слуг.

Натан многозначительно замолчал.

— Во-первых, праздник, преподобный Натан, — начал оправдываться Аристарх. — Во-вторых, меня сегодня вызвали во дворец первосвященника. Вызвал меня достопочтенный Амос. Но когда я пришел во дворец, меня повели к самому… — При этом слове то ли дыхание у Аристарха перехватило, то ли ему очень захотелось, чтобы при этом слове у него перехватило дыхание. — Он сам дал мне инструкции. Он велел, чтобы я…

Аристарх замолчал. А Натан положил ему руку на плечо и доверительно спросил:

— Ну, и как идет движение? Если я не ошибаюсь, у вас это так называется.

Похоже, молодой человек на короткое время испытал некоторые сомнения. Тогда Натан убрал руку с плеча Аристарха. Лицо преподобного перестало улыбаться и стало официальным.

— Мы свои люди, Аристарх. Мне по моей должности надо знать всё и обо всем докладывать синедриону. Не ты один служишь первосвященнику.

Аристарх всё еще медлил. Затем он обернулся к двум слугам-стражникам, которых он оставил у стены и которые старательно делали вид, что не смотрят в сторону Натана и Аристарха, а тщательно наблюдают за Яффской дорогой.

— Идите на развилку! И как только… Понятно?! Сразу бегите ко мне! — крикнул им Аристарх, а затем повернулся к Натану и стал докладывать радостно и ответственно: — Если позволит преподобный Натан, начну со вчерашнего дня, то есть с субботы. В начале девятого часа дня орел в сопровождении двадцати коршунов вылетел из своего главного гнезда. И тотчас из Кесарии выехал первый гонец, который, естественно, опередил движение, из Антипатриды повернул на Аримафею и к вечеру был уже в Городе. Орел прибыл в Антипатриду около шести часов, то есть в полдень. Там он остановился на отдых. А когда снова вылетел, второй гонец поскакал в Город. Опять-таки через Аримафею. И там, в Аримафее, на всякий случай орла дожидался третий. В прошлом году на праздник Кущей, как, может быть, помнит преподобный Натан, орел использовал именно эту короткую дорогу… Но теперь он не поехал через Аримафею, а направился в Лидду. Там его ждал четвертый. Но четвертый вчера не прибыл, потому что из Лидды орел полетел к морю, в Иоппию, где и заночевал.

— А у кого наместник остановился в Яффе, нам неизвестно? — быстро спросил Натан.

— Четвертый, который прибыл сегодня днем, потому что вчера вечером последовал за наместником, виноват, за орлом, в Иоппию, докладывал лично Святейшему… Да простит меня преподобный Натан…

— Понял, ты не знаешь, — перебил его собеседник и ласково попросил: — Аристарх, заканчивай ты с этими орлами и коршунами. Называй вещи обычными именами. А ко мне обращайся запросто — отец Натан. К чему нам фарисейские церемонии?

— Слушаюсь. Теперь, когда преподобный разрешил мне… Слушаюсь, отец Натан, — поправился Аристарх и продолжал: — Я не знаю, у кого наместник остановился в Иоппии. Но мне известно, что он покинул Иоппию в четвертом часу и около пяти остановился в Лидде на второй завтрак.