Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский

— Нет, не видел, — задумчиво ответил Иуда, внимательно разглядывая Филиппа. — Я тогда о другом думал.

— Не видел? — повторил Филипп, и глаза его снова забеспокоились, взгляд стал метаться от лица Иуды на солнце, от солнца к крыше Храма и вниз к темнеющей долине. — Я видел, а ты нет?.. Как же так?.. Свет этот нельзя было не заметить… Он был таким теплым, таким ласковым… Сегодня, когда мы вступали в Город, нам светил тот же самый свет. Только намного ярче и прекраснее! И мне показалось, что я тоже… Как бы это лучше сказать?.. Мне показалось, что я тоже как бы воскресаю от смерти и саван падает с меня, с лица снимают бинты, руки и ноги освобождают, а за спиной вырастают крылья, чтобы лететь, лететь…

Тут беспокойные глаза Филиппа в очередной раз наскочили на лицо Иуды, замерли на нем, и Филипп вдруг спросил:

— А ты не заметил, что в последнее время Он исцеляет главным образом слепых? Сегодня в Храме исцелил нескольких. Позавчера в Иерихоне вернул зрение Вартимею и его товарищу.

— Сегодня в Храме были не только слепцы. Были и другие больные, — уточнил Иуда, отворачиваясь от Филиппа. Но тот реплики его не расслышал:

— Когда мы вышли из Иерихона и стали подниматься по дороге, я подошел к Вартимею и познакомился с ним. Он мне очень любопытную вещь рассказал. Еще до того, как Учитель вернул ему зрение, он уже видел свет! И первый раз вспыхнуло что-то вдруг перед его невидящими глазами, когда он услышал, что Учитель приходил на праздник Кущей и исцелил в Городе слепорожденного. С тех пор он каждый день выходил на дорогу и ждал в полной уверенности, что Учитель пройдет мимо и обязательно исцелит его. «Ведь вспыхнул же однажды свет в моей темноте», — говорил он. А в самый день исцеления, когда он со своим товарищем — до сих пор не знаю, как его зовут, — ранним утром, по обыкновению, уселся перед воротами, то во мраке его слепоты вдруг засветился какой-то далекий огонек. Огонек этот постепенно приближался, и от него во все стороны разливалось ласковое сияние. С каждой минутой сияние всё усиливалось, и наконец из глубины возник человеческий силуэт, который медленно приближался к нему. И он уже знал, что это Тот, который исцелил иерусалимского слепого и теперь идет его спасать. Люди, зрячие люди, которые стояли вокруг него, еще не видели Учителя, а он уже чувствовал и верил… И это видение исчезло именно тогда, когда толпа зашумела: «Идет, идет!!» И Вартимей что есть мочи закричал: «Помилуй нас, сын Давидов!..» И даже сбросил с себя одежду, чтобы быстрее бежать к Нему!

— Насколько я помню, — заметил Иуда, — Иисус исцелил этих слепцов, когда мы уже выходили из Иерихона.

— Может быть. Я не помню. Может быть, они шли за нами через весь Город. Но главное для меня сейчас то, что он увидел, еще не видя Его! Свет этот, о котором я говорю, привлек его к Учителю. А Учитель потом прикоснулся к его глазам, чтобы он прозрел и мог видеть окружающую красоту… Красота соединилась со Светом! А ты видел, как вчера вечером светилось лицо Марии? — вдруг спросил Иуду Филипп.

— Какой Марии?

— Марии Клеоповой, Марфиной сестры, которая вчера вечером помазала Ему голову… От нее исходило какое-то особое сияние. Очень похожее на то, что я видел тогда, когда мы ходили на север. Помнишь, на горе Ермон, когда Учитель оставил нас на поляне, а сам, взяв с собой Петра и двух Зеведитов, ушел наверх помолиться? И долго они отсутствовали. И что там было, я до сих пор не могу ни у кого узнать. Но вернулись они оттуда просветленными. Какой-то удивительный свет лился у них из глаз и словно освещал всё вокруг. У Петра и Иакова это довольно скоро прошло. Но Иоанн… Представь себе, Иуда, во время холодных вечеров я несколько раз замечал, что, когда я стою или сижу рядом с Иоанном, мне тепло и как будто ветер не дует. А когда он заговаривает со мной, у меня иногда появляется ощущение, что кто-то поднес светильник к моему лицу и свет от него проникает мне в глаза, проливается вниз и вширь и словно освещает мне душу… Так всегда бывает, когда наш Благой Учитель на меня смотрит…

— И лицо Марии Клеоповой так же светилось? — вдруг перебил его Нуда. Он отвернулся от заката и теперь в упор и тяжело смотрел на Филиппа.

— Почти так же. И в ее глазах были в этот момент и свет, и красота, и удивительная нежность, и… почему-то страдание, как мне показалось. — Филипп исподлобья глянул на Иуду и вдруг улыбнулся широкой уродливой улыбкой лягушки: — Вот ты на меня сейчас смотришь. И свет у тебя есть в глазах, и красота конечно же. Но нежности я не чувствую.

Едва он это сказал, снизу донесся неприятный, шершавый звук как раз с того места, где осел в саду вращал каменный жернов. Иуда досадливо поморщился. Но его собеседник звука не заметил и продолжал:

— Итак, красота освещает, а свет приносит то, что Платон называл благом. Потому что именно он, Учитель Иисус, заключил и объединил в себе и Красоту, и Свет, и Благо. В одном теле, в одной душе и в одном духе… Неясно? Изволь, приведу пример. Возьмем того же Вартимея, которого Он исцелил в Иерихоне. Обычно во время исцелений я смотрел на людей, которых Он исцелял, чтобы видеть их радость, их преображение… Но тут я специально смотрел на Учителя, и только на Него. Вартимей уже долго кричал: «Помилуй нас, сын Давидов!» Люди пытались заставить его замолчать. А я ни на кого не обращал внимания, только на Иисуса смотрел, потому что знал, что скоро Он прервет свою беседу с теми, кто шел рядом с Ним, остановится — и произойдет чудо. Поэтому я ничего не пропустил и всё видел с самого начала и в точной последовательности. Он действительно вдруг остановился, и Его лицо чудесным образом изменилось. Что в нем произошло, я затрудняюсь описать, но, одним словом, передо мной стоял человек, красивее которого нет и никогда не было. Потом Он попросил, чтобы к Нему подвели слепцов. И пока они сбивчиво объясняли Ему, что они от Него хотят, я видел, как в Его глазах появился и нарастал этот удивительный свет, которым, как рассказывают, светились глаза великих пророков Моисея, Илии, Елисея и от которого всё освещается вокруг… А потом Он поднял руки и прикоснулся ими сперва к глазам Вартимея, а потом к глазам его несчастного товарища, который, словно немой, стоял рядом, ничего не говоря и ни о чем не прося. И в этих руках, дорогой мой Иуда, в них всё тогда заключилось: нежность матери, ласкающей своего ребенка, какая-то первозданная красота, из которой родился наш мир. Они светились, Его руки! И чудо произошло уже тогда, когда Он их поднял. Потому что от прикосновения таких рук любые, самые слепые глаза должны открыться и прозреть. И чудом бы было, если бы не прозрели!.. Тут именно соединились и Красота, и Свет, который Он подарил Вартимею, и Любовь, которую Он к нему испытывал… Не только я — Иаков также обратил внимание на Его чудесные руки. А Петр и Андрей потом утверждали, что Учитель вовсе не прикасался к глазам слепцов, а исцелил их одним лишь словом… Странно, они как будто не видели ни рук, ни глаз, ни лица Его…

Филипп обратился к Иуде и увидел, что во всем теле его собеседника появилось настороженное напряжение. От заката Иуда отвернулся и теперь всматривался в синие тени, лежавшие позади старой маслины. Из этих теней выступила светлая фигура, которая медленно приближалась к сидевшим. И когда она, представ перед закатом, вполне осветилась, стало видно, что пришел юноша, почти мальчик, и мальчик этот красив, но красота его уступает красоте Иуды: черты лица какие-то мелкие, рот меньше, чем нужно, а губы по-женски припухлые.

— Я не помешал вам? — тихо и осторожно спросил пришедший.

— Как ты можешь помешать?! — воскликнул Иуда, но слишком поспешно и чересчур громко. И еще неестественнее прибавил: — Мы тут беседуем с Филиппом. Обсуждаем события прошедшего дня. Садись между нами. Только хорошенько подоткни под себя плащ, потому что земля постепенно холодеет.

Иуда быстро отодвинулся в сторону, освобождая место между собой и Филиппом. Но пришедший, поблагодарив, скромно сел с краю, слева от Филиппа и дальше других от маслины.

Лицо его еще лучше осветилось, и теперь стало заметно, что он давно уже не мальчик, а молодят его глаза — ясные, нежные, такие чистые, какие бывают только у маленьких детей. Глаза эти настолько выделялись на его лице, что все остальные черты как бы отступали в тень, мельчали перед ними и тушевались. Глаза так светились, что трудно было определить их цвет: серые? зеленые? голубые? Они были доверчиво открыты и радостно распахнуты перед людьми; и шторок на них нет, как в умных глазах Иуды, — смотри в них, сколько захочешь, и грейся в лучах их, если удастся заглянуть и пробиться сквозь ласковый свет.

Филипп повернулся к юноше и посмотрел на него с восторженным умилением.

Иуда задумчиво погладил левой рукой то место, на которое не сел юноша. При этом тело Иуды еще больше напряглось, а лежавшая на колене правая рука слегка дрогнула.