Чаша и клинок - Риан Айслер

На самом деле, даже технологическая эволюция не была прямым поступательным движением от низших к высшим уровням. Скорее, это был процесс, отмеченный масштабными отступлениями, как греческий Темный век или средние века. Тем не менее, похоже, что доминантой процесса всегда оставалось стремление к большей технологической и социальной сложности. Можно также отметить и стремление человека к высшим целям: истине, красоте и справедливости. Однако варварство, жестокость и воинственность, которые отличают зафиксированную историю, слишком явно демонстрируют, что и к этим целям движение не шло по прямой. Как показывают факты, которые мы проанализируем ниже, и здесь тоже можно говорить о масштабных регрессиях.

Собирая факты, составляя таблицы, проводя эксперименты, занимаясь социальной динамикой, я смогла свести воедино открытия и теории социальных и естественных наук, касающиеся самых разных областей. Два источника оказались наиболее полезными: недавние труды феминисток и новые научные представления о динамике изменений.

Представления о том, как формируются, живут и изменяются системы, быстро распространяются и утверждаются в самых различных отраслях науки.

Этому способствуют, в частности, работы таких ученых, как нобелевский лауреат Илья Пригожин и Изабель Стенджерс — в химии и общей теории систем, Роберт. Шоу и Маршалл Фейгенбаум — в физике, Умберто Матурана и Франсииско Варела — в биологии. Возникающая теория и соответствующие ей факты иногда отождествляются с понятием «новой физики», популяризированным такими книгами, как «Дао физики» и «Поворотный пункт» Фритьофа Капра. Ее называют иногда также теорией «хаоса», поскольку, в первый раз в истории науки, она сосредоточивает внимание на внезапных и фундаментальных изменениях — изменениях того рода, которые наш мир начинает ощущать на себе все сильнее.

Особый интерес представляют новые работы, посвященные эволюционным изменениям в биологии и палеонтологии, принадлежащие таким ученым, как Вильмош Чаньи, Найло Элдредж, Стивен Джой Гоулд, а также публикации Эриха Янча, Эрвина Ласло, Дэвида Лои о значении теории «хаоса» для культурной эволюции и социологии. Это ни в коем случае не означает, что культурная эволюция человечества тождественна биологической эволюции. Однако, хотя между общественными и естественными науками существуют важные различия и при изучении социальных систем необходимо остерегаться механистического редукционизма, тем не менее между ними есть и важные черты сходства относительно того, как изучаемые ими системы изменяются и самоорганизуются.

Все системы сохраняют себя посредством взаимодействия критических точек системы, укрепляющего каждую из них. В силу этого теория культурной трансформации, изложенная в данной книге, и теория «хаоса», которую разработали специалисты в области естественных наук и теории систем, являют поразительное сходство, описывая то, что происходит (и что может вот-вот снова произойти) в критических для системы точках разветвления, или бифуркации, когда может стремительно трансформироваться система в целом.

Например, Элдредж и Гоулд утверждают, что эволюция — это не столько непрерывное поступательное движение вверх, сколько длинные периоды равновесия, когда никаких существенных изменений не, происходит, прерываемые эволюционными точками разветвления, или бифуркации, когда возникают новые виды да периферии или границе зоны обитания родительских видов. И хотя отчетливо заметны различия между ответвлением новых биологических видов и сдвигом от одного типа общества к другому, мы увидим поразительное сходство между моделью «периферийных маргиналов», предложенной Гоулдом и Элдреджем, и концепциями других теоретиков «хаоса» и эволюции, с одной стороны, и тем, что происходило и, кажется, сейчас снова происходит в культурной эволюции.

Вклад феминистских исследований в интегральное изучение культурной эволюции, охватывающее все протяжение человеческой истории, равно как и обе половины человечества, более очевиден: они содержат те данные, которые отсутствуют в традиционных! источниках. По сути дела, переоценка нашего прошлого, настоящего и будущего, предпринятая в данной книге, была бы невозможна без трудов таких мыслительниц, как Симона де Бовуар, Джесси Бернард, Эстер Боусрап, Гита Сен, Мэри Дейли, Дейл Спендер, Флоренс Хоу, Нэнси Ходороу, Адриенн Рич, Кейт, Миллетт, Барбара Гелпи, Элис Шлегель, Аннетт Кюн, Шарлотта Банч, Кэрол Крайст, Джудит Пласкоу, Кэтрин Стимпсон, Розмари Рэдфорд Рузер, Хейзел Хендерсон, Кэтрин Маккиннон, Вильма Скотт Хайди, Джин Бейкер Миллер, Кэрол Джиллиган, и список этот далеко не полон. Этот корпус данных начал складываться еще со времен Афры Бен в семнадцатом столетии и даже еще раньше, но окончательно выделился и оформился лишь в последние два десятилетия. Сложившаяся на его основе концепция ученых-феминисток открывает, подобно теории «хаоса», новые горизонты для науки.

Будучи совершенно различного происхождения (одна из традиционно мужской науки, другая — из совершенно иного, женского опыта и мировоззрения), феминистская теория и теория «хаоса» имеют много общего. Официальная, традиционная наука все еще подчас смотрит на обе дисциплины как на некую таинственную активность на самой грани, или уже за нею, допустимого в науке. Делая акцент на трансформации, эти два направления мысли отражают растущее понимание того, что нынешняя система распадается и что мы должны найти путь к совершенно иному будущему.

Глава 1

ПУТЕШЕСТВИЕ В УТРАЧЕННЫЙ МИР НАЧАЛА ЦИВИЛИЗАЦИИ

Пролежавшая более двадцати тысяч лет в пещерном святилище женская фигурка рассказывает нам, людям современного Запада, о мировосприятии наших древних предков. Эта небольшая, вырезанная из камня фигурка — одна из так называемых «Венер», которых до сих пор находят на всей территории первобытной Европы.

Обнаруженные при раскопках на обширном географическом пространстве — от Балкан в Восточной Европе до сибирского озера Байкал и на запад до Виллендорфа под Веной и Грот дю Папп во Франции — эти фигурки иные ученые считают выражением мужского эротизма, своего рода древней аналогией журналу «Плейбой». Для других же они всего лишь культовые предметы, которые использовались в примитивных и, по всей видимости, непристойных обрядах плодородия.

В чем, однако, подлинный смысл этих древних скульптур? Можем ли мы в самом деле отмахнуться от них как от «продуктов греховного мужского воображения»? Подходит ли вообще имя «Венера» к этим широкобедрым, нередко беременным, грубо стилизованным и часто безлицым фигуркам? А, может быть, эти древние статуэтки рассказывают нам нечто важное и о нас самих, и о том, как некогда женщины вместе с мужчинами поклонялись жизнетворящим силам Вселенной?

Палеолит

Наряду с наскальными рисунками, пещерными святилищами и захоронениями женские фигурки являются важными источниками информации о духовном мире людей палеолита. Они подчеркивают благоговейный страх наших предков как перед тайной жизни, так и перед тайной смерти. Они показывают, что еще на очень ранних этапах человеческой истории воля человека к жизни выражалась и утверждала себя в многообразии ритуалов и мифов, которые принято связывать со все еще распространенной верой в то, что мертвые могут вернуться к жизни через новое рождение.

«В столь большом пещерном святилище, как Труа Фрер, Нио, Фон де Гом или Ласко, — пишет историк религии Э. О. Джеймс, — церемонии должны были представлять собой организованную общиной попытку взять под контроль природные силы и процессы с помощью сверхъестественных средств ради всеобщего блага. Священная традиция, будь она связана с добычей пищи, тайной рождения и воспроизводства и смерти, возникала и действовала, по-видимому, в ответ на желание жить и сейчас и в будущем».

Свидетельства подобной связи женского начала с силой, дарующей жизнь, мы можем обнаружить в палеолитических захоронениях. К примеру, в гроте Кро-Маньон в Лез Эйзи, Франция (где в 1868 году впервые удалось найти костные останки наших предков эпохи верхнего палеолита), вокруг трупов и на них были аккуратно разложены раковины каури. Эти раковины, имеющие форму того, что Джеймс изящно именует «вратами, через которые дитя входит в мир», очевидно связаны с определенным типом древнейшего почитания женского божества. Как пишет Джеймс, эти каури были символом жизнетворения, так же как красная охра, которая и в более поздней традиции воспринималась как имитация и жизнетворения, и женской менструальной крови.

Кажется, что на первый план выступает связь женщины с дарением жизни и ее продолжением. Но и смерть, точнее, воскресение, также оказывается центральной религиозной темой. Как ритуал размещения имеющих форму влагалища раковин каури вокруг мертвых и на них, так и практика покрытия мертвого тела и раковин (или только раковин) красной охрой (символизирующей живительную силу крови) являются частью погребального обряда, в результате которого ушедшие должны, заново родившись, вернуться. Еще точнее, как замечает Джеймс, они «указывают на похоронные ритуалы в основе ритуала жизнетворения, тесно связанного с женскими фигурками и другими символами культа Богини».