Легионер - Луис Ривера

И как назло, дня за четыре до начала игр Филет отозвал меня в сторону, чтобы не подслушали рабы, и сказал:

– Надо бы тебе съездить в Парму за шерстью. Заказ выгодный есть… Недели за две обернешься. Я бы и сам, да надо присматривать за этими, – он кивнул в сторону полуголых рабов, топчущихся в чанах с тканью. – Что-то последнее время мне не нравится, как они на меня косятся. Не иначе что-то задумали… Того и гляди, деру дадут… Так что уж ты езжай.

– Я хотел посмотреть игры.

– Не мал еще? В другой раз посмотришь.

– Мне очень нужно. Это ж всего через несколько дней.

– Что? – непонимающе моргнул сукновал и почесал брюхо.

– Да игры. Я бы посмотрел, а потом поехал.

– А как я заказ выполню, если шерсти не будет? Нет уж, к сентябрьским календам[11] вернешься – и гуляй, сколько хочешь. Хоть на игры, хоть по кабакам. Дам тебе дня три отдыху. А сейчас иди собирайся. Послезавтра на рассвете корабль отправляется. Чтобы успеть на него, сегодня вечером выйдешь. Понял меня? – рявкнул Филет так, что рабы обеспокоенно оглянулись и заработали ногами быстрее.

Он навис надо мной, нахмурив опаленные брови. От него пахло гарью и кислым потом.

Первый раз я видел его недовольным. Обычно толстяк был доброжелателен ко мне. «Друг моего друга – мой друг», – любил он повторять, приглашая вечером поужинать за свой стол. Не знаю, может быть, ему было лестно, что на него, бывшего раба, не покладая рук, трудится свободнорожденный гражданин. А может, действительно он испытывал ко мне нечто вроде симпатии. Детей, впрочем, как и жены, у него не было. Иной раз я подумывал, уж не хочет ли и он сделать меня своим наследником. Потом уже понял, что вовсе не об этом он думал. А тогда я удивился. Мы с ним легко находили общий язык, и никаких причин быть недовольным мной у него не было. А тут чуть не с кулаками на меня… Так он разговаривал с рабами, когда у него было хорошее настроение.

– Если хоть на день опоздаешь, пеняй на себя! – прикрикнул он и, не дожидаясь, пока я найду, что ответить, вышел во двор.

А я так и остался стоять в полной растерянности. Конечно, я мог бы тут же собраться и уйти от него. Мы не были связаны никакими обязательствами, так что никто не мог мне помешать просто найти другого хозяина. Уж кто-кто, а работники нужны везде и всегда. Тем более такие, которые не требуют хорошей платы… Но в комнате Филета хранились все мои деньги. И думать было нечего о том, чтобы потребовать их вернуть сейчас. Он бы просто рассмеялся мне в лицо. А без денег куда денешься? Если тебе тринадцать лет и ничего, кроме туники, плаща и башмаков, у тебя нет… Не очень-то побегаешь.

Делать было нечего, пришлось собираться в дорогу. Планы рушились, но я тогда рассудил, что нет смысла особенно горевать из-за этого. В конце концов, дело мое было правым, а значит, рано или поздно, так или иначе, но боги должны были помочь мне в моих поисках. В крайнем случае, придется обойти все гладиаторские школы и попробовать поговорить с тамошними рабами из прислуги или самими бойцами.

Одно из достоинств молодости – умение быстро утешаться. Когда ты молод, для тебя не существует неразрешимых трудностей. Препятствий перед мальчишкой всегда встает больше, чем перед взрослым. Но все они кажутся если не пустяковыми, то не заслуживающими особых переживаний.

Так что в дорогу я отправился с легким сердцем. Знай я, что меня ждет в самом ближайшем будущем, я не был бы так беспечен. Но я, конечно же, не знал и не мог этого знать. Я просто радовался тому, что мне предстоит пусть небольшое, но все же путешествие. Хоть несколько дней побыть вдалеке от сукновальни с ее вечным запахом мочи и серы – разве это плохо? Прокатиться по морю, посмотреть на другие города, поспать и поесть вволю… Да еще все это на деньги хозяина. А после возвращения – еще несколько дней отдыха, за которые я наверняка смогу что-нибудь узнать об убийцах отца. Нет, горевать определенно не стоило.

В суете сборов я почему-то даже не подумал о том, что любую шерсть можно купить и в Капуе на рынке. Вовсе необязательно колесить за ней в такую даль. Да и никогда на моей памяти хозяин не ездил даже в Капую. Всегда торговцы шерстью приходили к нему сами…

И еще на одну мелочь я не обратил внимания. Редко когда путники пускаются в путь вечером. Утро – вот время, когда принято начинать дорогу. Конечно, постоялые дворы и гостиницы принимают постоятельцев и по ночам. Да только к гостинщикам и днем-то обращаться не каждый станет. А уж ночью… Впрочем, даже задумайся я об этом, ничего бы не изменилось. Хозяин подгонял меня так, что я еле-еле собраться да поесть в дорогу успел. Едва ли не пинками выставлял на улицу.

И вот когда солнце почти коснулось верхушек деревьев на западе, без всяких дурных предчувствий и сомнений я вышел за ворота.

Глава 3

Меня схватили, когда я не прошел и пяти миль. К тому времени солнце скрылось, но луна хорошо освещала дорогу, поэтому я шел быстро, не зажигая взятую на всякий случай из дома лампу.

Услышав сзади стук копыт и скрип повозки, я отошел на обочину, чтобы мул не налетел на меня. Когда повозка поравнялась со мной, я остановился, пропуская ее. Тут-то все и произошло.

Сколько ни слышал я потом рассказов о приключениях в дороге, так все рассказчики такими героями оказывались… Лихие, находчивые, прямо заслушаешься. Разбойников чуть ли не десятками к праотцам отправляли.

На деле-то все иначе. Я даже не понял, что к чему. Едва повозка оказалась рядом, из нее выскочили двое молодцов, накинули мне мешок на голову и мигом скрутили. Я и пикнуть не успел. Меня, как куль с пшеницей, закинули в повозку, возница хлестнул мулов, и мы затряслись дальше по дороге, будто ничего не случилось. Все это молча, без единого звука. И очень ловко.

Я, конечно, попробовал покричать да полягаться, когда оправился от удивления. Но меня быстро успокоили – стукнули по голове чем-то твердым, и все. Желание сопротивляться я потерял надолго… Вместе с сознанием.

Когда я пришел в себя, повозка все еще тряслась по дорожным плитам. Сколько времени прошло, я не знал. На голове по-прежнему был надет мешок, так что понять, день сейчас или ночь, было невозможно. Скорее всего, ночь или раннее утро. Я слышал только стук копыт и скрип колес нашей повозки. Значит, на дороге мы одни.

Рядом кто-то заворочался. Потом послышалась отборная брань, и вслед за ней – тяжелый удар, после которого все стихло. Похоже, не один я попал в переплет.

Много раз до этого я слышал жуткие рассказы, как одиноких путников хватают прямо на дороге и бросают в эргастулы[12]. Причем говорили, что охотники за рабами не разбирают, кто перед ними – чужестранец-пилигрим или римский гражданин. Бывало, исчезали и целые семьи переселенцев. Всякие ужасы рассказывали… И то, что новоявленных рабов отправляют исключительно в каменоломни и гладиаторские школы, чтобы они не могли никому проговориться о похитителях. И то, что их сразу увозят из Италии как можно дальше или продают на галеры. Да много чего говорили. Сходились все рассказчики в одном – лучше не попадать в лапы охотникам за рабами.

И вот теперь, похоже, я сам стал жертвой одной из шаек разбойников-работорговцев. Я снова попытался освободиться от веревок, опутавших меня, но получил чувствительный удар в бок.

Голова разламывалась от боли, видно, меня хорошо ударили. От мешка воняло так, будто в нем раньше таскали дохлых кошек. Связанные за спиной руки начали неметь. В общем, положение у меня было довольно жалким. А если прибавить к этому будущее, которое меня ожидало, если не удастся бежать, так и вовсе плохи были мои дела.

Уже потом из случайных обрывков разговоров я узнал, что хозяин сукновальни по имени Филет имеет к моему похищению самое непосредственное отношение. Денег много не бывает. А так он заполучил все мои денарии, которые я выручил от продажи дома, и еще получил плату от работорговцев. Причем я не был первым, кого он отправил за шерстью в Парму. Сколько было таких простаков, я, разумеется, узнать не мог. Но то, что не один и не два, – точно. Это был неплохой приработок к основным доходам от сукновальни.

Но обо всем этом я узнал гораздо позже. А в тот момент, лежа на дне повозки, с вонючим мешком на голове, связанный по рукам и ногам, я пытался убедить себя, что это всего лишь ошибка. Досадная случайность. Которая должна разрешиться в ближайшем будущем. Правда, с каждой милей верить в эту чушь мне становилось все сложнее.

Не помню, что я испытывал в те минуты. Страх, ярость, отчаяние, надежду… Наверное, все вместе. Хотя страха, пожалуй, было больше всего. Нет, боялся я не за себя. Больше всего я боялся, что отец останется неотомщенным. Попади я в рабство, что я смогу сделать? И на свободе-то дело оказалось непростым. А уж махая киркой в какой-нибудь карфагенской шахте… Да что там говорить.

Да, скорее всего, думал я именно об этом. Во всяком случае, мне так кажется теперь. Вернее, мне хочется так думать теперь.