Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки» - Артём Драбкин

Вскоре война окончилась. Вернулся в институт.

Продолжил учебу. Сдал летнюю сессию. Иду, вижу объявление: «Соревнования на планерах в местном аэроклубе». Я решил поучаствовать. Пришел в минский аэроклуб, захватив с собой два диплома, планериста и летчика, и мне разрешили. Воскресенье, хороший денек. Программа большая — полеты на дальность, на время, пилотаж. Летали на Г-9, хорошем пилотажном планере. Забуксировали на 2000, я пару фигур закрутил, вошел в воздушный поток, развернулся. Одним словом, в конце соревнований даже наградили красивой медалью на подвеске. Собрался уезжать на каникулы домой, а тут — просьба зайти в ЦК комсомола. И опять тот же разговор: «Стране нужны летчики». — «Ребята, я уже почти врач. Три курса окончил. Хочу быть врачом». — «Стране нужны летчики. Пиши заявление». Что делать? Написал. Тут же в военкомат и в Харьков. Приезжаю в Рогань, прошел отборочные экзамены и тут узнаю, что это не летное, а штурманское отделение. Пошел к начальнику училища: «Я почти летчик. Мне бы на летное…» — «Кругом! Пошел вон». Вот так я стал курсантом.

Проучились год по ускоренной программе. Небывалая была гонка. По 12 часов в день учебы! Из них один час тренировки в приеме-передаче, один час самоподготовки и 10 часов за партой. Кроме того, строевая подготовка, и чуть ли не через день физподготовка, которую я бы назвал скорее программой выживания: рукопашный бой, основы выживания в экстремальных условиях, турник, батут, кольца. И так два часа. Нас готовили к войне, которая не заставила себя долго ждать.

Училище эвакуировали в Красноярск. Там поселили нас в пехотной казарме и опять начали учить, а нам Уже хочется на фронт. Тут приехала госкомиссия, шустренько провели экзамены. Отобрали двенадцать отличников и направили в действующую армию. Среди этих выпускников был и я, старшина. Тогда уже выпускали сержантами. Для летного состава приказ Тимошенко № 0362 был трагедией. Многие поступали с прицелом стать командирами, хорошо зарабатывать, а тут этот приказ… Чего только не было — в плоть до самоубийств… Одним словом, двенадцать отличников попали в действующий полк, который был сформирован из летчиков — инструкторов аэроклубов. Только командиры эскадрилий и звеньев были из ВВС. Получили У-2 из аэроклубов. Разобрали, погрузили в эшелоны и поехали в Москву.

— Как вы отнеслись к назначению на У-2?

— Нас учили самолетовождению на всех типах, которые были в училище, — Р-5, Р-10, СБ, ДБ-3. Новые, хорошие машины. У нас У-2 и не было. А тут… В общем, приехали мы на станцию Монино и начали собирать и вооружать наши самолеты. Поставили пулемет на турели в кабину штурмана. Причем пулеметы были двух типов: LUKAC и ДА. Для стрельбы из них штурман должен был встать в полный рост. Установили четыре бомбодержателя. В начале даже прорези в крыле для прицеливания не было. Все на глаз. Потом Леня Петухов, наш инженер по спецоборудованию, придумал вырезать кусок плоскости, заделать его, чтобы не повредить аэродинамику, поставить штырьки. Получился прицел.

Первый боевой вылет был невероятно удачный. Нам приказали нанести бомбовый удар по немецкому аэродрому близ деревни Кувшиново, недалеко от Медыни, на котором базировались бомбардировщики Ю-87 и Ю-88. Они нас не ждали, и когда мы полком по ним врезали, то, по агентурным данным, сожгли 23 самолета! Обалдеть! Вернулись радостные: «Ну все! Сейчас мы возьмемся — и войне конец!» Эта эйфория закончилась буквально на следующий день, когда мы потеряли первый экипаж.

Стали думать, как усилить вооружение. На несколько самолетов поставили два пулемета, стрелявших через винт, но очень плохо получилось. Попытались поставить ШКАСы на плоскостях — они заедали. В общем, остался пулемет у штурмана. С моим летчиком, Федей Масловым, я выполнил 33 вылета. Как раз началось наше наступление под Москвой, и мы его поддерживали. Начали нести потери. Но почему-то гибли летчики, а штурманы оставались. Меня и Васю Корниленко вызвал к себе командир полка: «Я знаю, что вы окончили аэроклубы, почти готовые летчики. Потренируетесь и будете летать. Согласны?» — «Да». Мы потренировались два дня и три ночи — взлет-посадка, пилотаж, бомбометание. А потом пошли на боевые вылеты. С этого момента я нащелкал 997 боевых вылетов, а те 33 мне так и не зачли.

— В первых вылетах сколько брали бомб?

— Вначале возили 200 килограммов — либо две сотки, либо четыре по полсотни, в зависимости от цели и задачи. В 1943-м нам на испытание прислали РСы. Хорошая штучка. Сначала поставили два вперед, два назад, а потом четыре вперед и два назад. Вперед, понятно, для поражения цели. А назад, чтобы истребителей отгонять, а то просто донимали. Немцы РСов, как огня, боялись. Близко не подходили, пытались издалека стрелять. Поставили нам ночной коллиматорный прицел. Это такая трубка с перекрестьем внутри, через нее хорошо цель видно.

Насколько это точное оружие? Ювелирная точность. Когда мы только тренировались, в качестве мишеней использовали стога с сеном, недалеко от аэродрома. Начальник воздушно-стрелковой службы не пускал меня на мишень, потому что я ее раскидывал РСом с первого захода.

Пред Белорусской операцией полк отдыхал. Только на разведку каждую ночь выходило шесть экипажей. Ну и, конечно, любая разведка с бомбометанием. У нас тихо-мирно не получалось. В полк пришло пополнение. Старики ходили на дальние цели, молодых ребят пускали на ближние. Такой учебно-подготовительный период. И вот мы как-то летим, смотрим, идет по железной дороге от Бобруйска на юг состав. Я Коле Пивню (у меня почему-то все штурмана были Николаи: Коля Ждановский, Коля Пивень, Коля Кисляков) говорю: «Шпокнем!» Зашли — одна недолет, другая перелет. Елки-палки! Коля чуть не плачет: «Ну как я промазал!» — «Сейчас исправим твою ошибку». Прошли вперед по ходу эшелона, развернулся, пониже спустился и атаковал РСами. С первого же выстрела паровоз на дыбы! Самое смешное произошло на КП. Молодежь с радостью докладывает о своих полетах: «Обнаружили немецкий эшелон, атаковали, уничтожили». — Коля меня толкает: «Скажи правду». — «Молчи. Нам-то зачем?» Промолчали. Ребята получили по ордену Славы. Довольные — первая награда! Они, конечно, допустили ошибку, если бы была какая-то комиссия по этому поводу, то они бы погорели, поскольку у них РСов не было — тогда их ставили только на самолетах разведчиков.

Возвращаясь к событиям 1941 года, воевали мы по всему Западному фронту. Меня бог миловал — не сбили, не ранили. Лишь под Ржевом над целью снаряд попал в мотор, начало трясти. Сбросили бомбы, повернули домой. Хорошо, что высота была полторы тысячи. Мотор перестал работать. Ночь, темно, летим над лесом, постепенно теряя высоту. И вдруг вижу ночной старт! Зашел поперек старта. Сел. Тормозов нет, катимся. Перед обрывом росло небольшое деревце, зацепились за него правым крылом и у обрыва остановились. Выяснилось, что старт был смешанного полка, в составе которого были Р-5 и По-2 ночников и дневные истребители. Привезли нам мотор и винт, отремонтировали и продолжали летать на той же «семерке».

Прислали нас под Сталинград. Начали мы работать, когда немцы только подходили к городу. Каждую ночь нас посылали бомбить танковые подразделения. А когда немцев окружили, стали летать на Сталинград. Задачи были сверхсложные — точечное бомбометание, блокировка аэродромов. Делали по 12 вылетов за ночь! Вот дом в окружении, половину дома занимают немцы, половину — наши. Задание — разбить немецкую половину дома. И мы это делали! Под сумасшедшим огнем! Жрачка никудышная — голодали в полном смысле этого слова. Завтрак — каша из пшеницы и чай с сухарями. Обед — суп из этой же крупы и пшеничная каша с одним сухарем. Ужин — один сухарь с той же кашей. И голодно, и холодно, и дьявольская усталость. Потом врач настоял, чтобы по одному экипажу из эскадрильи оставляли раз в неделю на отдых…

Что значит блокировка аэродромов? Внутри кольца у немцев было два аэродрома. Днем их истребители блокировали, а ночью — мы. Защищены они были очень хорошо — сплошная стена огня. Мы на них ходили парами. Полчаса над ним покружишься, потом тебя сменяют. Конечно, потери несли, но незначительные. Однажды, когда я дежурил над аэродромом, заходил транспорт, четырехмоторный «Кондор». Я хотел пройти, перед носом у него бросить бомбы, но кто-то из ребят меня опередил. Тогда стали его расстреливать из пулеметов, и этот самолет ушел на запад. А нас схватил прожектор… Я кручусь. Коля отстреливается по прожекторам, зениткам. Вдруг перестал стрелять. Кричу: «Коля! Жив?!» — «Однако, жив». — «Стреляй!» — «Пулемет оторвало!» Пришли на аэродром, сели, и хвост отвалился. Из четырех лонжеронов целым остался один! Оказывается, за сиденьем штурмана лежал ватный моторный чехол, и в нем разорвался снаряд. Это просто везение! Списали? Какое там списывать! Сутки — и машина на ходу! Перед самой капитуляцией группировки немцы начали пытаться прорываться. Большими колоннами выходили из окружения. И нас посылали бомбить эти колонны. У нас был белорус, отчаянный парень с пограничной заставы, лейтенант Герасимчук. Он был ранен, а после госпиталя попал к нам. Однажды он над Сталинградом устроил такой пилотаж, что все прекратили стрелять! Молодец. Потом командир полка говорит: «Арестовать тебя, что ли?! Ладно, летай». Так вот он на такой колонне погиб. Бомбы они сбросили, пошли на бреющем, и штурман стрелял из пулемета. По ним попали, загорелся мотор. И он на горящем самолете врезался в эту колонну.