Киевская Русь и Малороссия в XIX веке - Алексей Петрович Толочко

В истории украинцев, считал Грушевский, невозможно проследить континуитет политических институтов, их непрерывное и естественное существование, и историк, фокусирующий свое внимание на этих привычных для дисциплины предметах, совершает роковую ошибку: он не способен разглядеть украинскую историю. Такой историк будет открывать для себя украинское лишь спорадически, в тех или иных эпизодах истории российской или польской. Между тем украинцы все-таки существовали (т. е. современный «украинский народ» имел своих биологических предков), и их историю можно написать, если только положить в ее основу другие принципы. Историк должен спуститься этажом ниже и следить почти исключительно за «социальным и культурным процессом». Именно это, по мнению Грушевского, придает украинской истории необходимую «непрерывность»:

Социальный и культурный процесс составляет… ту путеводную нить, которая ведет нас неизменно сквозь все колебания, сквозь все флуктуации политической жизни — сквозь стадии ее подъема и упадка, и связывает в единое целое историю украинской жизни, несмотря на различные пертурбации, а также катастрофы, которые приходилось ей переживать.[19]

Следовательно, государства рождаются и исчезают, крупные исторические катастрофы накатываются и уходят, ломая все на своем пути, а «социальный процесс» неустанно прядет свою нить «непрерывности». Ветер истории шумит в кронах столетних деревьев, пригибая и ломая их, а в темном подлеске царит тишина и покой. Ураган проносится над головами народа, не будучи в состоянии нарушить его извечное течение жизни.

Итак, историк должен прислушиваться не к могучему шуму в кроне, а к тихому шелесту на земле. Как, однако, определить, какой из «социальных» или «культурных» процессов VIII или, скажем, XIV века историку следует считать именно украинским? Ведь, как отмечал и сам Грушевский, этот народ на протяжении своей истории менял свои пространственные характеристики, и даже его настоящее название неочевидно. Ответ мы уже знаем: надо ретроспективно проследить предыдущие стадии тех «этнографических групп», которые современный историк «мыслит под названием украинцев»:

Социальный и культурный процесс «определяет нам ведущую дорогу от нашего времени [курсив мой. — А Т.] до самого древнего исторического и даже доисторического, насколько оно поддается изучению, слежению за его эволюцией».[20]

Таким образом историк получает две крайние точки истории — современную ему нацию и «самые древние доисторические времена», между которыми ему следует натянуть нить «непрерывности». Вторую из точек естественным образом обеспечивают новейшие во времена Грушевского дисциплины: археология и, в еще большей степени, лингвистика. По определению, эти дисциплины предоставляют глубокую, может, самую глубокую древность:

Порогом исторических времен для украинского народа можем принять IV век после Р. X., когда начинаем уже кое-что знать специально о нем. До этого о нашем народе можем говорить только как о части славянской группы; его жизни не можем проследить в его эволюции, а только в культурных результатах тех долгих веков доисторической жизни. Сравнительное языкознание прослеживает их по языковому запасу, а позднейшие исторические и археологические данные помогают контролировать его выводы и дополняют в целом ряде пунктов.[21]

Между двумя точками можно провести только одну прямую.

* * *

Самой большой проблемой, стоявшей перед Грушевским, был вопрос киево-русского наследия как части исторического опыта украинцев.

Из схемы Грушевского, признававшей «две большие творческие силы в жизни каждого народа — народность и территорию»[22], получалось бы, что Киевская Русь является частью истории украинцев, ведь ни территория, ни народность с тех пор не изменили своего места. Именно на территории, во времена Грушевского занятой украинцами, развивались главные события киево-русской истории.

Проблема, однако, заключалась в том, что Киевская Русь во время создания Грушевским его схемы была уже давно и прочно освоена другой историографической традицией — великорусской. Эта великорусская история, канонизированная великими нарративами Карамзина, Соловьева, Ключевского, начинала изложение своих древнейших событий с первых киевских князей; располагала свое «историческое пространство» на «Юге» — вокруг Киева, Чернигова, Переяслава, чтобы только в послемонгольские времена передвинуть фокус на север, на территорию будущего Московского государства, и до середины XVII века не вспоминать о колыбели своей истории.

Грушевский неохотно публиковал научные статьи, предпочитая им крупные жанры исторического письма — книги и многотомные истории. Этой проблеме он посвятил специальную статью, что, очевидно, должно было свидетельствовать о значении, которое историк придавал решению проблемы Киевской Руси в общем строении своей схемы.

Статья называлась «Традиционная схема „русской истории“ и задача создания рациональной истории восточного славянства», она была опубликована (на украинском языке) Императорской Академией наук в 1904 году в первом выпуске сборника «Статьи по славяноведению»[23]. Идеи, изложенные в статье, к тому времени уже не были чем-то совершенно новым: похожие мысли историк развивал еще в своей инаугурационной лекции в 1894 году (опубликованной тогда же), а также в уже увидевших свет томах «Истории Украины-Руси». Не была критика «большого нарратива» российской истории совершенно неожиданной и для российской науки: до Грушевского удивительно похожие идеи развивал Павел Милюков, чья книга вышла в 1897 году[24]. Для Грушевского, однако, важно было представить украинский вызов доминирующему взгляду на Киевскую Русь и при этом сделать это именно в российском издании, принять бой на территории противника[25]. Работа поэтому представляет собой скорее манифест с решительными декларациями, чем научную статью в строгом смысле.

Грушевский настаивал, что схема ранней российской истории, где размещалась Киевская Русь, является не научной, а «традиционной». То есть эта схема не возникла из научного исследования прошлого, а была унаследована новейшей историографией от древних летописцев. В ее основе лежала генеалогическая легенда: великие князья владимирские и московские вели начала своего рода от киевских князей. История одной из ветвей Рюриковичей была отождествлена летописцами с историей государства и, разумеется, с историей вообще; это и создало канву летописного повествования. Следуя за этой канвой, российские историки начинали свое повествование от образования Киевского государства, затем переносили внимание на Владимир, оттуда — на Москву. Так возникли большие «периоды» российской истории.

«Династическую» историю Грушевский небезосновательно считал устаревшей и ненаучной. «Рациональная» (то есть созданная на строго научных основаниях) история должна быть историей национальной и начинаться тогда, когда появляется соответствующий народ.

Данные языкознания и антропологии, как мы уже знаем, подсказывали Грушевскому, что украинский народ имеет право выводить свои начала от «древних исторических и даже доисторических» времен. Итак, украинская история должна быть «длиннее», чем принято считать[26]. О великорусском народе, наоборот, Грушевский не мог найти никаких данных, уходящих глубже XI–XII веков, когда происходила интенсивная колонизация Северо-Восточной Руси. Каким образом выходцы