В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917 - В. Арамилев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стены казармы «живописно» размалеваны.
В неряшливых линиях рисунков и орнаментов чувствуется опытная рука суздальского художника.
Содержание картин любопытно.
Изображена в лицах «История государства Российского». На первом месте, конечно, подвиги армии, содействующие росту и укреплению «родины».
Под картинами выведены изящной славянской вязью пояснительные тексты.
Русские везде побеждают. На какую стену ни взглянешь – всюду постыдное бегство неприятеля.
Бегут монголы, татары, кавказцы, англичане, немцы, французы, турки. Больше всего досталось от суздальца туркам. С турками у русских царей исконная вражда. Воевали много раз.
Беглый осмотр казарменных стен приводит к заключению, что история российской армии состоит из одних подвигов.
* * *Начальство сразу взяло нас в ежовые рукавицы.
Отделенные и взводные – не то, что сопровождавшие в вагонах дядьки.
Строгость – ни охнуть, ни вздохнуть; ноги протянуть без санкции начальства нельзя.
В уборную хочешь – иди с рапортом к отделенному ефрейтору.
Ефрейтор – начальство шибко маленькое, но мат зверюга, да зубастый.
Куражится ефрейтор над солдатом больше, чем любой полковник.
Полковник далеко, когда еще попадешь ему на грозные очи, а ефрейтор всегда под боком; пилит и тянет ежечасно.
Сапоги на поверке не блестят – наряд вне очереди. Пуговицы тусклы – наряд.
Клямор[1] не блестит – гусиным шагом ходи.
* * *Известные общественные круги, те самые, что погнали народные массы на войну, в Петербурге, естественно, больше всего расцвечиваются в нарядные одежды патриотизма и шовинизма. Высшие и средние слои буржуазии и чиновничества везде демонстрируют национальную гордость, непримиримость и воинственный пыл, благо сами они прочно окопались в тыловых штабах и канцеляриях.
Разговоры о войне буквально висят в воздухе. Несчастного немца склоняют на все лады.
Петербургские немцы и чухонцы ежедневно подвергаются оскорблениям. Некоторых под шумок избивают в темных переулках.
Особенно ретивые патриоты агитируют за немецкий погром.
Все, кто кормится и рассчитывает кормиться от войны, громко кричат о непоколебимой мощи российского и союзного воинства.
Смешно наблюдать это бахвальство невежд, не имеющих никакого представления о войне, о соотношении сил воюющих держав.
Читая ежедневно суворинские фельетоны, обыватель полагает, что он в курсе всех событий.
* * *Нас спешно готовят для фронта. С утра до позднего вечера муштруют на плацу. Кажется, в военном деле самое главное – шагистика.
Часами маршируем изнурительным редким учебным шагом. Ежедневно проливаем семьдесят семь потов. Белье, гимнастерку приходится выжимать.
И откуда столько пота у человека?
На строевых занятиях взводные то и дело кричат:
– Крепче ногу!
– Ногу крепче!
– Вытягивай носок!..
Мы с остервенением вытягиваем носок и бухаем тяжелым сапогом в землю. Особенно крепко ставим ногу после предварительной команды.
Народ как на подбор: рослый, здоровый, каждая нога – пудовая кувалда.
А начальство, любуясь эффектом, зычно кричит:
– Крепше ногу! Крепите!..
Преображенцы и семеновцы шагают реже, не вытягивают носок.
Ходят, как армейская пехота.
Нас они вышучивают:
– Эй, вы!.. Это вам не Варшава. Здесь город на болоте стоит, ногами топать не полагается.
* * *От шагистики распухли ноги. Ночью их страшно ломит, и я не могу спать.
Удивительный народ полковые врачи.
Еще в университете я слышал много невероятного про их диагнозы, рецепты, методы лечения, но воспринимал это как анекдоты.
Оказывается, вся военная медицина – сплошной анекдот.
Все внутренние болезни и головные боли в армии лечат касторкой.
Внешние – йодом.
На осмотр десяти пациентов военный врач тратит не более пяти минут.
В его глазах все нижние чины – симулянты, которые стремятся при помощи медицины избавиться от военной службы.
Мои распухшие ноги тоже хотели смазать йодом.
Запротестовал. Фельдшер доложил о моей дерзости врачу.
Врач взглянул на мои оголенные, уродливые от опухоли икры, поднял на меня невозмутимо-изумленные глаза и раздельно, внушительно скомандовал:
– Извольте выйти вон! Вы здоровы!
Не верил своим ушам и замер на стуле в оцепенении, в немой неподвижности.
Глаза врача как-то странно замигали:
– Нахал!.. Я тебе говорю или нет??
Как подхваченный пружиной, я вскочил со стула и начал надевать сапоги. Руки и ноги дрожали от жгучей обиды. Когда я оделся, врач фельдфебельским басом крикнул:
– Кру-гом!.. В казармы шагом ма-арш!
Больше в околодок никогда не пойду.
* * *На уроках словесности никак невозможно удержаться от смеха.
Нарушаю смехом торжественное благочиние, и меня наказывают. Получил уже пять нарядов вне очереди.
Глупее солдатской словесности ничего нельзя и придумать.
Отделенные и взводные в словесности сами ничего не смыслят. Коверкают слова уморительно.
В нашей роте ни один человек не может выговорить правильно слово «хоругвь»[2]. Говорят: «херугва».
Нужно знать всех особ царствующего дома.
Нужно знать все военные чины от ефрейтора до главнокомандующего.
Нужно знать фамилии всего ротного, полкового, бригадного, дивизионного и корпусного начальства. Всю эту тарабарскую премудрость мы как попугаи зубрим ежедневно.
Фамилии у начальства трудные, запомнить их – мука.
Штабс-капитана фон-Таубе солдаты зовут: «Вон Тумба».
Поручика Зарембо-Ранцевича – «Репа в ранце».
Подпоручика фон-Финкельштейна – «Вон Филька Шеин».
«Вон Тумба» и «Репа в ранце» вносят некоторое разнообразие в серую казарменную жизнь.
Когда я разражаюсь гомерическим хохотом, взводный грозит набить мне «морду».
Пока еще не бил. А человек он «сурьезный», пожалуй, что и набьет когда-нибудь.
Тяжела ты, серая шинель!
* * *Рано утром вызвали в кабинет к ротному командиру. Вежливо пригласил сесть.
– Вы студент?
– Уже закончил, ваше высокоблагородие.
– Мы направляем вас в школу прапорщиков. Получили приказ. Через неделю вас возьмут из роты. Война, видимо, затянется. Предстоит большой спрос на офицерский состав. Вы рады, конечно? А теперь пока идите отдыхать, Я сделаю распоряжение, чтобы вас не выводили больше на строевые занятия.
– Ваше высокоблагородие… Я не поеду в школу прапорщиков.
На лице капитана удивление и, кажется, искреннее.
– Это почему-с? – голос звучит иронически.
И эта ирония замораживает меня. Становится неловко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});