Венецианец Марко Поло - Генри Харт

Наконец истекли недели, казавшиеся бесконечными, — недели мучений от тесноты, морской болезни, жары, дурной пищи, прокисшего вина и затхлой воды. Перед путешественниками лежал Константинополь, они уже видели арки и портики Большого дворца, массивный овал Ипподрома, над Золотым Рогом в лучах солнца сверкали высокие своды Софийского собора.

Константинополь в 1253 году уже не был той горделивой столицей, которую описывали Вениамин Тудельский, Виллардуэн и Робер де Клари. Когда крестоносцы и венецианцы овладели стенами города, они, желая выгнать население из домов и тем предотвратить уличные бои, поджигали дома; при этом великом пожаре погибло две трети города. Множество зданий, как общественных, так и частных, с 1204 года еще не было отстроено. Дома, из тех, что уцелели, стояли изуродованные — медные крыши сорваны, бронзовые и свинцовые украшения и изразцы отбиты. Повсюду виднелись обрушенные стены, развалившиеся церкви и палаты. Даже императорские дворцы были в таком запустении и так обезображены, что совсем не годились под человеческое жилье. Канализация и прочие необходимейшие приспособления оказались в полном небрежении; много жителей города бежало, оставались главным образом самые бедные слои. В черте города образовались тоскливые пустыри. Арабский географ Абуль-Фида[8], побывавший в Константинополе в XIV веке, свидетельствует, что даже и тогда «внутри города были засеянные поля, огороды и множество разрушенных домов».

И тем не менее, несмотря на разграбление и разруху, на руины и запустение, Константинополь все еще оставался важнейшим торговым центром Западного мира. К этому городу шли торговые пути из самых далеких уголков земного шара. Здесь сходились великие караванные дороги Азии, к шумной гавани Константинополя тяготела вся торговля на водах Восточного Средиземноморья и Черного моря. Константинопольская монета была в ходу повсеместно от Индии до далекой Англии.

Уцелевшие от огня и разрухи и заново отстроенные кварталы Константинополя шли вперемежку, лачуги и обычные жилые дома стояли бок о бок с дворцами, храмами и рынками. Улицы были узкие, над ними тут и там нависали балконы, ибо любопытные греки имели привычку заглядывать в окна соседей. В караван-сараях, на базарах и площадях Константинополя встречались Европа и Азия. Тут бранились и торговались, покупали и продавали, тут звучала сотня разных языков. Константинопольские склады были переполнены шелками и пряностями, черным деревом и слоновой костью. На улицах ходили рабы и свободные, негры и татары, смуглые египтяне и бледнолицые англичане, мелькали евреи и мусульмане, турки и армяне. Повсюду были храмы для всякой веры — церкви, мечети, синагоги. Город наводняли все новые и новые толпы беженцев, спасавшихся от турок; губя и сметая все на своем пути, турки теснее и теснее сжимали кольцо вокруг тех земель, которые еще оставались от Византийской империи. Но Константинополь по-прежнему был достоин своего высокого прозвания — «Город».

Прибыльная торговля отовсюду привлекала много иностранцев, как полагают, в середине XIII столетия на берегах Босфора торговало более шестидесяти тысяч западноевропейских купцов. Иностранцы жили в особых подворьях, каждый народ в своем; самое обширное подворье занимали венецианцы. Из восьми районов города им принадлежало три; это было своего рода государство в государстве, управляемое венецианскими чиновниками. Территория венецианцев была обнесена стенами — необходимая предосторожность на случай смут и мятежей, обычных в Константинополе. У венецианцев были собственные пристани и рынки, им предоставлялись специальные торговые привилегии. Для венецианских купцов Константинополь стал почти второй родиной, самым оживленным центром всяческих сделок на весь бассейн Черного моря. Такова была столица средневекового греческого мира, когда, начав свое знаменательное путешествие, сюда прибыли братья Поло.

Никколо и Маффео Поло провели в Константинополе целых шесть лет. Об их пребывании в греческой столице Марко Поло не пишет ни слова. С головой уйдя в торговые операции и помышляя только о наживе, они, по-видимому, за все это время ни разу не съездили на родину.

Между тем в Константинополе стремительно надвигались серьезные события. Латинские узурпаторы никогда не умели снискать расположения греков, последние отвергали любой их примирительный жест. К 1228 году, когда на трон вступил Балдуин II (де Куртэнэ), империя, совсем обнищав, быстро шла к полному упадку. Балдуин II почти постоянно находился за границей, выклянчивая финансовые субсидии то у западноевропейских королей, то у римского папы. Для прокормления своей семьи ему пришлось даже ободрать все металлические предметы и украшения со стен константинопольских храмов, дворцов и тюрем, а пустующие здания разобрать на дрова. На жестоких условиях он добился небольших займов у итальянских купцов, а однажды впал в такую нужду, что в качестве гарантии выплаты долга отправил заложником в Венецию своего сына и наследника Филиппа.

В конце концов Балдуин оказался в столь затруднительном положении, что его византийские вассалы отправили венецианским ростовщикам в залог уплаты долга бесценную реликвию — терновый венец Иисуса, взяв его из императорской часовни. Когда наступил срок уплаты долга и возвращения реликвии, Балдуин, понимая, что ему никогда не удастся ни собрать нужной для выкупа суммы, ни вообще удержать Иисусов венец, через посланных во Францию агентов начал переговоры о продаже реликвии королю Людовику IX Святому. Король дал согласие и направил в Венецию двух монахов-доминиканцев, с тем чтобы они выплатили там долг Балдуина и с подобающими церемониями привезли священную драгоценность в Париж. Навстречу процессии, везущей Иисусов венец, в Труа выехал сам Людовик Святой, он «собственноручно пронес венец по Парижу, идя босым и в одной рубашке, и по своей доброй воле послал Балдуину в возмещение его утраты десять тысяч серебряных марок». Для хранения реликвии христианнейший король построил в своем дворце Святую часовню — великолепнейшую из всех сокровищниц, когда-либо созданных руками человека. Теперь она пуста, все ее драгоценности и святыни исчезли, но венец Иисуса, расколотый на три части и лишившийся многих терниев, которые были распроданы поштучно, поныне хранится в Соборе Парижской Богоматери. Ободренный успехом такой сделки, Балдуин на сходных условиях «предложил» Людовику Святому еще много реликвий, в том числе «пеленки Сына Божия, копье, губку и цепь Страстей Господних, Моисееву свирель и обломок черепа Иоанна Крестителя». Все это французский король охотно купил и за «подношение» драгоценных религиозных реликвий отдарил Балдуина двадцатью тысячами марок.