Зима любви - Франсуаза Саган

В тот вечер, накануне ее смерти, она почти умоляла меня, просила остаться и не дать ей уехать в Довиль. Но я сказал: «Валяй, езжай, тебе ведь хочется». Какой же я идиот, самонадеянный идиот!

Они проходили через мост, и он стал расспрашивать ее о себе.

— Я никогда ничего не умела, никогда, — отвечала Люсиль. — Жизнь казалась мне логичной, пока я жила с родителями. Я хотела учиться в Париже. Мечтала. Вот с тех пор я и ищу в каждом родителей: в любовниках, друзьях. Я уже смирилась с тем, что ничего не могу, ничего не умею… Живу без забот… И я довольна жизнью. Это ужасно, но как только утром я открываю глаза, что-то во мне мертвой хваткой цепляется за жизнь. Я уже, наверное, никогда не изменюсь. Да и что остается? Работать? Чего ради. А может быть, мне полюбить, как любите вы… Что у вас с Дианой?

— Она меня любит, — просто ответил Антуан. — А мне нравятся высокие и стройные женщины. Сара была маленькой и толстенькой, я чуть не плакал от умиления. Понимаете? К тому же она умела так досаждать…

Усталость шла ему. Они поднялись по улице Вак и не сговариваясь вошли в темный бар. Взглянули друг другу в лицо. Без улыбки, без напряжения… Просто… Музыкальный автомат играл старый вальс Штрауса. Держась за стойку, каждую секунду рискуя свалиться, какой-то пьяница пытался танцевать под него. «Уже поздно, очень поздно, — стонал голос в душе Люсиль. — Шарль, должно быть, сходит с ума от беспокойства. Этот парень тебе даже не нравится. Ступай домой».

Внезапно она поняла, что стоит, прижавшись щекой к пиджаку Антуана. Он прижимал ее к себе одной рукой. Лицом он зарылся в ее волосы. Она почувствовала, что на них снизошло удивительное спокойствие. Хозяин бара, пьяница, музыка существовали вечно, а может, это она сама никогда не существовала? Она уже ничего не понимала. Он отвез ее к дому на такси. Они вежливо распрощались, даже не обменявшись телефонами.

5

Им даже не дали время прийти в себя. Диана закатила страшный скандал, и теперь все женщины, из тех, что в тот вечер присутствовали на обеде у Клер, приглашая к себе Диану, приглашали и Шарля. А это означало, что куда бы ни пошла Люсиль, она везде встречала Антуана. Теперь Диана перешла в другой лагерь. В течение двадцати лет она прочно удерживала свои позиции среди палачей. А теперь ей пришлось стать жертвой. Она ревновала, и все это видели. Она погибла. Легкий ветерок слухов несся по весеннему Парижу. Как и было свойственно этому кругу, все удивительным образом поменялось местами. Все то, что еще только вчера составляло ее силу, престиж, ныне обернулось поражением: ее красота, «которая уже не была той, что прежде», драгоценности, ставшие побрякушками (а ведь еще неделю назад самая незначительная из них была прекраснее любой вещицы ее подруг и приятельниц). Был осмеян даже «ройс», «который, по крайней мере, всегда останется при ней». Бедная Диана… Завидуя, ее вывернули как перчатку. Еще можно, конечно, насиловать свое лицо косметикой, скрывать истерзанное болью сердце под тяжелыми бриллиантами, возить на прогулку пекинеса в «ройсе»… А ведь ее действительно было жаль.

Она все понимала. Она слишком хорошо знала свой город. Когда-то, тридцать лет назад, ей повезло: она вышла замуж за умного человека, писателя, который кое-что объяснил ей в этом удивительном механизме, называемом жизнью. Правда, придя в ужас, он потом сбежал. Но ей, ей нельзя было отказать в некотором мужестве. Недаром же ее предки были ирландцами. А может быть, тому виной была мучительница-няня… или огромное состояние, делавшее ее независимой… Порой обстоятельства заставляют согнуть спину, особенно женщин. Страсть и любовь были к ней милостливы: она любила мужчин, которые были без ума от нее. И теперь она с ужасом созерцала спину Антуана. Как развернуть его? Впервые она стала думать о том, чем, кроме страсти, она может удержать его.

Что ему нужно? Деньги его не интересовали. Он зарабатывал какую-то смешную сумму у своего издателя и при этом отказывался идти куда-либо с ней, если был не в состоянии взять расходы на себя. Поэтому она была часто обречена обедать у себя, с ним вдвоем. Еще шесть месяцев назад она и не предполагала, что способна на такое самопожертвование. К счастью, оставались премьеры, ужины, обеды, все эти бесплатные развлечения, которые Париж дарит людям, разумеется только тем, кто имеет на них право… Временами Антуан признавался, что ничего в жизни так не любит, как книги: однажды он обязательно преуспеет в издательской деятельности. И действительно, в гостях его глаза загорались радостью лишь тогда, когда находился собеседник, способный серьезно поговорить о литературе. А в этом сезоне любовники-писатели вошли в моду. Она так обрадовалась, что завела как-то с ним разговор о Гонкуровской премии, но он заявил, что не умеет писать, а без этого таланта книгу не напишешь. И все же она позволила себе настоять: «Я уверена, если бы ты попытался…», «Вспомни X…» — «Ну уж нет…», — крикнул он тогда в ответ. А ведь он никогда не повышал голоса. Нет, он тем и кончит, что будет читать чужие рукописи у Ренуара, получать за это несколько сот тысяч франков в месяц и оплакивать Сару еще в течение пятидесяти лет. А что же оставалось ей? Ждать, ведь она любила его.

После того обеда она не спала всю ночь: Антуан вернулся лишь на рассвете, да к тому же не к ней, а к себе домой. Наверное, был пьян в стельку. Всю ночь она непрерывно звонила ему, была готова опустить трубку тотчас же, как услышит его голос. Ей просто хотелось знать, где он. Только в полседьмого утра он поднял трубку, бросил: «Хочу спать», — и отключился. Он сказал эти два слова так просто, словно ребенок, даже не поинтересовавшись, кто звонил. Наверняка таскался по всем барам в квартале Сен-Жермен и может быть, даже в компании Люсиль. Но нет, нельзя произносить имя своего страха. На следующий день она позвонила Клер, чтобы извиниться за свой ранний уход: весь тот вечер у нее так раскалывалась голова…

— Вы и вправду неважно выглядели, — ответила Клер. Она была само участие и понимание.

— Я не молодею, — холодно отозвалась Диана. — А вся эта молодежь так утомляет.

Клер понимающе хихикнула. Клер обожала намеки, или, если точнее, двусмысленности, интимные подробности. Никто не мог более точно описать мужские достоинства любовников, как одна светская дама в разговоре с другой. Словно все живые слова уходили на страстные споры о портных, и любовникам оставались лишь сухие термины. Затем последовало два-три комментария относительно Антуана, надо признать лестных. Клер даже заерзала: Диана ничего не говорила толком. Оставалось взять инициативу в свои руки.