Тайна, похороненная в бетоне - Павел Маленёв

А однажды в тамбуре его сильно избил какой–то конкурент, у которого «все сгорело на пожаре». Он был молодой и сильный. Полковник сказал об этом Отцу, и черев несколько дней на тех маршрутах, на которых работал Полковник, конкурента не стало.

Пошла молва, что под Джанкоем попал под поезд какой–то бедолага.

Каждый день, если Полковник выполняет норму (летом — 10 тысяч, зимой — 5), Отец оставляет ему 20 рублей. Полковник кладет их на сберкнижку и раз в год кому–то отсылает. Кому — в «коммуне» точно не знают, хотя и болтают, что бывшей жене, коль, дескать, детьми не обзавелся. Последний раз перевел около 10 тысяч. А что же, на еду ему тратиться не надо. Снабжение подвала «жратвой», как здесь выражаются, обязанность других бомжей — Стылого, Маруси и Шавки.

ЭТИ «снабженцы» промышляют целый год. То сработают как «городушники»[48], или уведут что–нибудь у зазевавшегося шашлычника. А раз в неделю Отец дает денег, и они приносят в большом баке супа из столовой — Отец считает, что горячее должны есть все, чтобы не болели.

Но это — побочное занятие у снабженцев, и кавычки здесь уже не требуются. Дело в том, что их работа организована солидно. Они — как пчелы, которые всегда знают, что, когда и где цветет. Сначала на полях и на неохраняемых дачах вырастают зеленый лук, редиска, молодая картошка, клубника. Правда, обитателям подвала с первого урожая перепадает совсем немного, все идет на базар. Потом поспевают огурцы, черешня, вишня, помидоры, персики. Хлопоты — до самой поздней осени, до заморозков.

На колхозных полях «работают» по ночам (сторожу — бутылка). А когда к зиме доблестные труженики совхозов и колхозов объявляют урожай убранным, то и вовсе — раздолье. Картошку, помидоры, виноград, яблоки, морковь и капусту вместе со всем крымским населением мешками возят на электричках.

Но привезти — полдела. Нужно еще продать. Успевают сделать и то, и другое. Но за продажу отчитывается уже Стёпа, он весь день торгует возле магазинов. Товар ходкий, причем сбывают они его значительно дешевле, чем базарные торговцы. Пытались, было, местные рэкетиры обложить их, как и всех, определенным денежным оброком, да почти на другой же день их видели с побитыми лицами.

Выручку сдают Отцу, часть овощей — в погреб, сооруженный тут же, в ДОТе.

СВЯЗАННЫЙ СТЕША источал ярость. Сделав бесполезную попытку освободиться, он перешел к угрозам.

— Ты, козел вонючий, залил глаза, не соображаешь, что делаешь! Блатня тебя в городе на перо возьмет! На кого попёр?

— Замолкни! — огрызнулся Бородатый. — Слышал я от ребят, что тебя самого Бобер за фрайера держит. И надо еще разобраться, за что тебе пятак срока скостили! Уж не потому ли, что папашка твой скурвился? Это ведь его клуб «Солидарность» протащил в депутаты прокурора Щелчишина! А Щелчишин подсуетился, и тебе за папашину услугу дали вольную. Без такой балерины[49] ты бы и сейчас еще был у дяди на поруках[50]! Сейчас скажу мужикам — сбросим тебя, падлу, с обрыва в море — рыбу кормить. Я из–за тебя…я… я…

Последние слова выпивший Бородатый произносил уже сквозь слезы. В его тираде, замешенной на водке, выплеснулись унижения, которые он прошел в зоне как представитель низшей касты заключенных, зависть к Стеше, сумевшему досрочно выскользнуть из колонии и стоящему сейчас на их иерархической лестнице выше чем он. Но пока Бородатый изливал свою злость, проходило опьянение, и он начал осознавать, что, действительно, рубит дерево не по себе, но не знал, как выйти из создавшейся ситуации. И, замолчав, Бородатый стал похож на воздушный шар, из которого быстро вышел воздух: какой–то жалкий и сморщенный.

Стеша был трезвее, и он уловил настроение Бородатого. Но и перспективу быть скинутым в море он не сбрасывал со счета. Поэтому ответил внешне миролюбиво:

— Ну, ладно, давай, развязывай! Ни хрена ты не знаешь! А что тебе лохи в уши напели — все туфта. Ты знаешь только Отца да Бобра, но мазу держат[51] не они, есть и повыше, понял? И папашка мой там, где ему надо быть. Развязывай, в картишки перекинемся…

Бородатый нехотя освободил парню руки.

— Ну, чё? У нас игроков не хватает. — Стеша дал понять, что не настаивает больше на том, чтобы играла Шавка. — А там, в «гробу», кто лежит? — спросил он, услышав кашель лежащего в снарядном ящике Сортирщика.

— Сортирщик, канай сюда! — скомандовал Бородатый, обрадовавшись, что сумел освободить Шавку от игры на «мужской интерес».

Сортирщик поднялся из ящика. «Зря я считал, что Бородатый не сидел!» — подумал он, выходя под свет «летучей мыши». И если бы он уже не был наказан отстранением его от права делить табак среди обитателей подвала, то, может быть, еще попытался бы ослушаться Бородатого.

— О-о! — воскликнул Стеша, узнав Сортирщика. — Это ты, чмо, доходяга, старый знакомый?! Ну, как тебе мой «Кэмел»? Лучше, чем бычки? На, лопай, — Стеша протянул ему полстакана водки.

Сортирщик и теперь не посмел отказаться, хотя, в отличие от других обитателей, населяющих подвал, водки не переносил. Много лет назад он лечился от алкоголизма в ЛТП, и один из немногих получил стойкий иммунитет к спиртному. Сделав глоток, он сейчас же закашлялся, ему стало плохо.

Все засмеялись, стали отпускать смачные шуточки.

— Не пьет он, лечился! — осведомленно подала голос со своей койки Маруся.

Приставать к Сортирщику не стали, раздали карты, начали игру.

Сортирщик играть в карты научился от скуки в подвале. Но разбирался в них слабо, не вникал в тонкости игры, да и карты пришли не в масть, поэтому он оказался в числе проигравших. Выиграл Стеша. Проигравший бородатый пошел к печке, будто происходящее его не касается, на что Стеша не возразил.

Стеша расстегнул ремень. Секс здесь был низведен до животного состояния. Но когда дошла очередь Сортирщика, он заартачился. Стеша ухватил его за волосы, вниз пригнул ему голову.

Глаза Сортирщика на какой–то момент оказались на уровне стола–ящика и стоящих на нем бутылок. Рука его непроизвольно схватила одну из них. «Дам по голове — и все!» — мелькнула у него мысль. Но в тот же момент откуда–то сверху донесся громкий условный стук в металлическую дверь. Стучали булыжником, которым пользовался Отец, когда надо было войти в подвал.

Настороженный Стеша отпустил голову Сортирщика. Бородатый кинулся наверх, поняв, как и все, что это мог быть только Отец.

Они не ошиблись. Стеша вскочил, пошел Отцу навстречу.

— Ну, чё, здорово! А мы тебя и не ждали. Я тут твоим бомжам гари приволок, — заискивающе говорил он, словно пытался загладить в глазах бомжей свое непочтительное высказывание о том, что Отец, «как валютная профурсетка, «Шанелью» пользуется».

Но Отец не ответил на приветствия. Даже при скудном освещении все заметили, как он был бледен и едва держался на ногах. Тогда он и сказал загадочную фразу:

— Хлябало[52] отказывает… Я должен был умереть еще в пути…

ВСЁ это и вспомнил Сортирщик, сидя возле больного Отца и выковыривая табак из окурков на газету.

В углу подвала поднялась тень. Под светом лампы показался человек с короткой бородой.

— Ты что, стервоза, оглох что ли? — беззлобно толкнул он Сортирщика, подойдя к кровати Отца. — Я спрашиваю, как тут Отец?

Больной будто сам услышал эти слова и очнулся. Снова посмотрел на будильник и на Бородатого, медленно и тихо произнес:

— На–агнись…

— Отвали отсюда! — скомандовал Бородатый Сортирщику, склонился к Отцу и сказал:

— Слышишь, Отец, давай мы тебя отвезем все–таки в больницу, а? Там тебя в два счета на ноги поставят! Обеспечим лучшим уходом.

— Не–ет! — протяжно и хрипло ответил больной. — Умирать здесь буду… У наших спецов–танкистов не выздоравливают. А мое тело Доставишь… Ну–ка, дай ухо…

— Всем спать! — скомандовал Бородатый, и бомжи послушно стали укладываться на тряпье. Они уже стали привыкать к мысли, что скоро у них будет новый «отец». — Меня не будет неделю. Старшим останется… — Бородатый обвел глазами подвал. — За меня останется Ляпуха. Поди сюда, Ляпуха, на пару ласковых!

Высокий сухопарый старик с поповской бородой, в очках с круглыми выпуклыми линзами, помедлив, поднялся из ящика. Нехотя стал пробираться к выходу, где его ожидал Бородатый.

МНОГО лет назад о Ляпухе знал весь Крым как о неуловимом карманнике. Он «работал» в Симферополе, Ялте, Евпатории, Севастополе, Коктебеле — там, где гудели ульи беспечных курортников. Он действовал всегда в одиночку, без «перетырки»[53], от–того милиция, сбиваясь с ног, не могла его взять с поличным. И если его два раза все–таки судили, так вовсе не потому, что он попался на кражах, а благодаря таким ухищрениям, на какие был большой мастер капитан Жеглов из кинофильма «Место встречи изменить нельзя».