Прихоти дьявола (СИ) - "oh.san.xo"

Я засыпаю и просыпаюсь с болью, но это не так страшно,

как проснуться и уснуть с ненавистью к себе.

Утро. Глаза раскрывались тяжело, до боли тяжело. Импульсы ручейками разносились по телу, оно совершенно не хотело подчиняться мне и моим мыслям, затуманенным оковам сна. Он так крепко вцепился мягкими пальцами в мою кожу, утягивая в волшебные объятия, что я совсем не противилась этому убаюкивающему эффекту, не желая подниматься с постели. Теперь навязчивым было ощущение, что за мной кто-то наблюдает. С трудом я поднялась и огляделась, но так никого и не заметила. Чувство не покидало меня, засев в голове ядовитым осадком. Возможно, мне стоило подняться и пройтись по комнате в поисках причины моего пробуждения, но апатия приковала меня к постели. Послышался шорох.

— Тебе так мешают волосы, Лале…

Незнакомый голос раздался рядом с моим ухом, но, казалось, что это происходило прямо в моей голове, где-то в её центре. Он был не похож ни на женский, ни на мужской. Что-то среднее, незнакомое мне. По спине пробежала предательская дрожь, ужас тяжелой цепью сковал мои конечности, а сердце пропиталось леденящим чувством страха.

«Кто это?!»

— Зачем тебе то, что ему нравится…? Зачем ты оставляешь предмет его обожания на своём теле…?

Голос и впрямь лился из моей головы и не распространялся далее, но он обволакивал моё тело так, что звук раздавался отовсюду одновременно. И это вводило меня в заблуждение. Уверенность в том, что я всё ещё одна в этом месте не покидала меня, но голос, который продолжал свой монолог, заставлял меня трястись от незнания. Я не знала кто это и что это. И я точно не могла смириться с тем, что мой невидимый собеседник мог так спокойно отдавать мне приказы, который почему-то хотелось послушаться, смотря на привычную непокорность.

— Срежь их… Срежь их…

Словно под гипнозом, я стала искать любой предмет, который смог бы мне помочь. Я обрыскала все тумбочки, все тайники, искала любой острый осколок, но всё тщетно. Я стала колотить двери. Перед лицом вырос высокий стражник, чьё статное крепкое тело напоминало холодный камень. Он махнул головой, безмолвно задавая мне вопрос. Он, как и все здесь, относились ко мне высокомерно, с кричащим отвращением. Но сейчас я должна была исполнить приказ, не взирая на то, что смотрят на меня свысока.

— Чего тебе, хатун?

Неуклюжими медлительными жестами я стала показывать ему короткие ситуации, которые он должен был понять. Обязан был.

Показываю пальцем на себя, а затем на свой рот. Перекрещиваю руки. Он должен понять, что я не могу говорить.

— Язык проглотила, хатун? Что нужно?

Я активно закивала головой и демонстративно открыла рот, показывая всё ещё незажившую плоть, что тут же начала извиваться от глотка холодного воздуха и пристального испуганного взора мутно-серых глаз. На уголках глаз выступили слёзы, но я всё ещё не сдавалась.

— Тебе позвать кого-то? — Машу головой в отрицательном жесте, — Принести чего-то? Есть хочешь?

Соглашаюсь.

— Ты как с таким-то ужасом во рту есть собралась?

Пожимаю плечами и показываю движение, похоже на то, когда человек ест ложкой, далее — режу воздух невидимым ножом. Он кивает и закрывает дверь перед моим лицом, я облегчённо выдыхаю. Сползаю по стене рядом, прислонившись к ней так, словно пыталась исчезнуть в ней, пройти сквозь неё и начать бродить по незнакомому мне дому в поисках ножа или ножниц.

Спустя какое-то время зашла в комнату та самая женщина в оливковом платье. Она принесла мне поесть, недовольно оглядывая моё худощавое тело и истощенное лицо. Хатун словно сомневалась, что я смогу есть. Но голод действительно с каждой минутой становился всё сильнее, и боль в животе не унималась, лишь нарастала. При виде пищи я тяжело сглотнула слюну. Я даже догадываться не могла, какую боль мне причинит еда, но я, не смотря на собственный протест, всё же желала получить свою дозу удовлетворения от пищи.

— Есть хочется?

Кивая головой, я нетерпеливо протянула руки к подносу, подобно маленькому ребёнку, кой что-то отчаянно требовал из чужих рук.

— Тебя кормить ещё нужно… За что Аллах так покарал меня, наградив таким безобразным уродцем?

Приходилось делать вид, что её слова не долетали до моих ушей, растворяясь где-то в пучине густого комнатного воздуха, до краёв наполненного не растаявшими стенаниями и мольбами. Она уселась на диван и похлопала по нему рядом с собой, приглашая меня к трапезе. Вяло поднявшись с пола, я опасливо, точно охотящийся хищник, приблизилась к ней и аккуратно опустилась на мягкие подушки. Покорно открыла рот, когда она протянула ко мне ложку с супом. Он был абсолютно безвкусен, словно я сделала глоток обычной воды, но даже тогда мне показалось, что это лучшее из всего, что мне удалось попробовать за мои шестнадцать лет. Язык больно жгло, но эту боль я готова была перетерпеть ради секундного удовольствия от пищи, которой мне было донельзя мало.

Я ела с животным наслаждением. Маленькие кусочки овощей приходилось глотать не пережёвывая, чтобы они не касались языка и меня не сводило адскими конвульсиями. Хатун пристально наблюдала за мной, тяжело вздыхая и тайно морща нос, ведь смотреть на то, как человек, лишившийся языка всего пару дней назад, пытается поесть, было просто невыносимо. Я лишь догадывалась насколько отвратительно это выглядит. В чёрных глазах, обрамлённых густыми ресницами, не мелькнуло даже жалости ко мне. Лишь звенящее равнодушие, сковавшее её грешную душу и бренное тело.

— Отрежь… Не медли…

Взглядом приходилось искать что-то острое на подносе, но эта женщина знала, куда идёт. В голове всплыла её угроза, которая ещё вчера казалась мне тяжким наказанием за проступок, который я могла совершить не по своей воле. Теперь я смотрела на неё с вызовом, не принимая больше еды.

— Ты чего уставилась, порождение Шайтана?

Молчание. Я прожигала её взглядом, словно умалишённая, поразительно долго сдерживая вырывающийся из горла смех. Она подала голос вновь, уже более напористо, злобно, будто я напакостила в комнате или причинила ей вред. Но моё молчание раздражало её сильнее, чем мои действия.

— Ответь хоть как-то!

Казалось, что она совершенно глупа. Я бы не стала сейчас бегать в поисках бумаги и кисти, которой обычно расписывала полотна, отражая на них собственную душу или живописные пейзажи за окном. Я продолжала молчать, тупо на неё уставившись, приковав взор к её глубоким карим глазам.

— Доедай и перестань глазеть на меня, сумасшедшая.

Она протянула ко мне ложку, и я отвернулась, с упоением глядя на то, как она злится. В гневе она не была так страшна, как мне казалось. Женщина совершила ещё одну попытку заставить меня доесть, но всё тщетно. Я вновь отвернулась, глупо хихикая. Яростно отбросив столовый прибор и оттолкнув поднос от себя, хатун безжалостно схватила меня за волосы, закрутив их на свой кулак. Голову пронзило маленькими невыносимыми импульсами, и чтобы хоть как-то притупить эти ощущения, пришлось протяжно замычать и в полусогнутом состоянии побрести за ней, иногда выгибаясь так, чтоб боль не доходила до моего затылка и висков. Она поволокла меня за дверь комнаты и на мгновение я возрадовалась. За этот короткий промежуток времени я обязана была рассмотреть свою темницу и её извилистые коридоры, по которым темноволосая хатун тащила меня с такой ненавистью. Я, как уличное отребье, волочилась по полу, ногами стараясь отталкиваться от холодной плитки, чтобы дать себе фору и на секунду избавиться от муки. Кошмарно больно, но несравнимо с отсечением языка. Уж это я могу подтвердить для самой себя.

Подобно собаке, я сползла вниз по лестнице на четвереньках, повинуясь каждому движению руки, на кою намотаны были мои русые волосы. Они всегда были приятными, шёлковыми, будто неземными, и я готова была поклясться, что этой узурпаторше мои локоны были приятны наощупь.

— Я отрежу твои патлы, если ты сейчас не ответишь мне своим грязным ртом, вшивая дрянь!

Если бы она знала, как мне хотелось вернуть возможность спокойно разговаривать с кем-то кроме самой себя, то забрала бы свои слова обратно. Но я продолжала молчать, взглядом уцепившись за подол её платья, на котором, как и на моей постели, виднелись совершенно неподходящие по цвету латки и аккуратные швы.