Люсипаф - Кока Феникс

Лопоухий же наоборот: септаккорд нажмет — и вся Греция на том вместе с морем.

Фефела оглядел своих рубак и торжественно записал дату.

— Сегодня день рождения 4-го Райха! Партайгеноссен шаркнули туфлями и застыли со вскинутыми вверх руками. — Почитаем. Ein Buch fuer Alle und Keinen. - Ja, — прозвучало троекратно в ответ.

У Люси и Пафнутия горел повсюду свет, из кухни доносились голоса, и пахло ванилью. Третьим собеседником был Женечка Клюковякин. Он прямо с залива завалился к Пафнутию в гости, да такой мокрый, что Люси, высунувшись из-за косяка кухонной двери, всплеснула руками и вскрикнула:

— Ты шо такой мокрый, Женечка? Дождь шо ли был? — Да, нет, — смущаясь заалел тот. — Это меня Финский залив забрызгал. Я там одно место искал. Мне недавно приснилось…

— А-а-а, — теряя интерес, задвинулась за косяк хозяйка. Пафнутий стоял в прихожей и удовлетворенно улыбался. Он был уверен, что Женечка пожаловал с тем самым. Однако после нескольких фраз Пафнутий сосредоточенно чесал за ухом, а Люси, углубляясь в свою роль, подпирала рукою подбородок, внимательно вчитываясь в стихи, лежащие перед ней на кухонном столике.

— Понимаете! — щебетал мокрый Женечка. — Мы хотим именно с Реквиемом дебютировать, а музыка никак не идет! Вы, Люси, смогли бы! Мы вам так будем благодарны! И гонорар, конечно. Владик ведь тоже песни пишет? А нам с Юрочкой так бы хотелось. И чтоб только сопрано и фортепиано. Камерно и высоко.

— Сопрано и фортепиано, — подхватил Пафнутий и, серьезно выдохнув, добавил:

— Да, это тяжело! Люси молчала и делала вид, что читает стихи. Но вдруг и она подняла голову со своей подпорки и, не глядя на Женечку, спросила:

— А чьи это вы стихи хотите на музыку положить? — А, это, — застеснялся Женечка, — это Юрочкины стихи. Уже старенькие, но мне очень нравятся. Длинные, — растянуто произнесла Люси и подумала: «Это ж сколько музыки надо написать!» — Длинные, да, — сиял Женечка, втягивая тонкими ноздрями аромат ванили. — Юрочка их даже не стихами, а простынями зовет.

— Это правда, — улыбнулся Пафнутий. — Что правда, то правда. Только спать на них нельзя!

Теперь засмеялась Люси. Она вдруг вспомнила Моцарта. «А что если! — сумасшедше подумалось ей. — Вольфганг Амадей Люси…»

Но хохот сбил ее мысли. Рядом дергался Пафнутий, и сотрясался мелкими шажками ему в такт Женечка. Все трое хохотали.

— Стоп! — обрезала вдруг Люси, еле сдерживая выскакивающую печень. Это же очень серьезно, Влад.

Пафнутий мгновенно посерьезнел. Сжался и Женечка.

— Думаю, Евгений, мы возьмемся, а, Влад? — посмотрела на мужа Люси. Только с самыми высокими намерениями, с самыми высокими…

— Конечно-конечно. Реквием, — заспешил подтвердить решение Пафнутий.

В дверь стукнули три раза, пауза и еще три раза. «Свои!» — бросила в Пафнутия взгляд Люси. — Ох, кто-то идет! — поднимаясь и скрипя при этом паркетом, удивился Пафнутий. Он подошел к двери и открыл хранившие его покой засовы. В темноте что-то задвигалось, зашоркалось, потом чьи-то руки обхватили Пафнутьичью голову, и мягкие губы угодили точнехонько Пафнутию в лоб. Раздался чмок.

Люси, ошарашенная, ухвативши своим музыкальным слухом этот смертельный для нее звук, оставила гостя, спрыгнула с верхотуры пианического стула и, как есть, в халатике бросилась в прихожую. «Убью!» — мелькало у ней в мозгах, волосы лезли в глаза, под яблочком стянуло и встало комком.

— Тетя Пальмира! — заорал Пафнутий. — Люси, тетя Пальмира приехала!

— Ты чего такой счастливый, Влад? — тихо и мрачно, вытирая уже успевшую покрыть гладкий девический лоб испарину, прошипела Люси.

Тетя в это время зарылась в чемоданах на лестничной клетке, и что-то там чирикала, упоенная своим приездом.

— Ты что, Люси, тетя же! Я же тебе рассказывал. Ведь я у нее все детство провел, в этом, в этом… А, ну как его, забыл!

«Мухосранске!» — хотела подсказать Люси, да прикусила язык, так как тетя стояла уже перед ней и тянула свои руки, и складывала бантиком губы для поцелуя.

— Тетя, где ты живешь-то, забыл название? — Ох, и не стыдно ж тебе, Вадичка?! Забыл! Чуть ли не родом из тех мест, а забыл. Шу! Ну, вспомнил? Шу? — выдохнула тетя огромную волну счастья из своей пышной фигуры — так ее переполняло по случаю приезда к племяннику.

— Шурюпинск, конечно, Шурюпинск! — засветил себе ладошкой по лбу Пафнутий.

— Ну, здравствуй, свояченица, — чмокнула, наконец, тетя Пальмира и Люси.

— Здравствуйте, — чуть ли не морщась, выдавила Люси и, перебивая тему, обратилась к мужу:

— Так, Влад, я хотовлю хороховый? — вкладывая в эти слова чуть ли не суть жизни на сегодняшний день.

— А, да-да! — двигая неподъемные багажи тети Пальмиры, отдувался Пафнутий.

— А вы откуда родом будете, Люсенька? — неожиданно спросила тетя. И лоб в лоб стояла перед Люси. — Петербуржанка?

— Да, нет, — ввязался Пафнутий. — Люси из Ростова, тетя.

— А-а, то-то я и слышу ховорок-то, вроде, как родной, — оборачиваясь к Пафнутию, объясняла тетя Пальмира, и, уже развернувшись к пришпиленной на месте свояченице, доезжала ее:

— Так значит, мы с вами землячки, Люсенька! Я же там поблизости тоже…

— Да! — картинно закричала Люси. — А из какого хорода?

«Все-таки моя концертная деятельность даром не прошла!» — ликовала она, восхищаясь своим самообладанием. — «Ведь ненавижу эту тетю, убить хотова, а так смеюсь!»

И она еще больше рассмеялась. — Так я уже Вадичке напомнила только шо!

Ты тоже не очень-то внимательна, милая моя. А женщина должна… Впрочем, конечно, я без телехраммы, как снех на холову, да уж не обессудьте. Там у нас в Шурюпинске ничего не фунциклирует. Какое там телехрамма! Хорошо, хучь доехала, — тетя до сих пор находилась в дорожном ажиотаже, все еще продолжая ту длительную шурюпинскую рулетку, когда едешь пару тысяч километров в столицу и гадаешь: примут — не примут.

— Да, ну так хороховый! — возвращаясь в свою тарелку, решительно проговорила Люси, и тронулась в кухню, возглавив процессию. За ней тетя с плетеной корзинкой, и замыкал шествие Пафнутий, с отнимающимися от тяжести чемоданов руками, надувшийся, как баллон пропана и такой же красный.

Женечка робко одернул проходящего Пафнутия за рукав. Тот остановился.

— А, ты, ну сейчас, видишь сам, извини, не время для таких серьезных вещей. Наоборот, у нас радость! Извини, — состроил печальную рожицу Пафнутий.

— Да что ты, что ты, все понятно! Конечно, тетя…

— Да, зайди через недельку, лады? — У-гу, хорошо, — и Женечка хлопнул дверью. Тетя обернулась: — Кто там, Вадичка? — вступала она уже в права живущей в доме, и поспешно пошла на звук. — Да тут, тетя… — начал объяснять Пафнутий. «М-да, — трезво оценивала ситуацию Люси. — Теперь взхромоздится на шею и давай в темячко поклевывать. Знаю я эту хватку! «Петербуржанка!» Не на ту напали, тетушка! Здесь вам не бедные овечки, кто же нас спасет. Тут хде сядешь — там и слезешь!»

В кухню вошел, пыхтя, Пафнутий. Тетя щелкнула шпингалетом в уборной и затем пустила со страшной силой воду в ванну.

Люси вопросительно посмотрела на Пафнутия. — Умыться ей надо с дороги.

Ванну принять, она это страшно любит. — Ну, хорошо, — одушевилась Люси. — Влад, а она надолго? — Не знаю, а что? — чуя что-то нехорошее в голосе жены, проговорил Пафнутий. — А то! Нам над Реквиемом надо работать.

Потом исцеление! Да и вообще, зачем она нам здесь. Никто же и приходить не будет с такой диковиной.

— Ты что, Люси, — опешил Пафнутий. — Она же мне все мое детство…

— Ты уже мужик, Влад, а не пацан! Кончилось твое детство. Шо ты здесь с ней розарий развести хочешь? Или ты забыл?

Люси многозначительно подняла вверх палец. — Да-а-а, — принимая правоту слов жены, протянул Пафнутий. — Как же тогда быть? — А так! Недельку ей отпусти и в Шурюпинск. Даже билет ей сам купи. Верь мне, дешевле встанет! Пафнутий чесал за ухом. — Сука! — выговорил он гневно. — Хто? — заинтересовалась Люси. — Да, ситуация, сука, паскудная. Я так любил тетю Пальмиру, так!.. А, ладно, — он отмахнулся, поднялся с табурета и пошел ворочать тетин скарб дальше.

Вода в ванной бешено неслась из крана. Тетя Пальмира напевала за дверью и фыркала от столичного удовольствия.

«Конечно, Люси права! У нас и времени особенно нет. А если, действительно, гости ходить перестанут, кого же я исцелять буду? Нет, тетя моя дорогая, любимая! Недельку и домой! В Шурюпинское!»

Пафнутий не ошибся. Детская память и тут не подвела его. То, что тетя называла городом, было в самом деле засранной деревенькой, где все перекосилось, покрылось плесенью, пылью, а на кладбище жили жирные шурюпинские хорьки, если можно так выразиться, единственная достопримечательность тамошних мест. Да и то. Вонь стояла от этой достопримечательности такая, что запросто могло подуматься: «Ну, здесь где-то поблизости свиноферма, и свинины невпроворот!» А оказывалось на поверку совсем не так. Хотя аборигены и посейчас утверждают, что мясо шурюпинского хоря — это такой деликатесс!..