Сайонара, Гангстеры - Гэнъитиро Такахаси

Последние три года я провел на знаменитом домостроительном комбинате. И на сей раз дал себе зарок никогда не думать о поэзии на работе.

Что не помогло мне уклониться от падающей восемнадцатифунтовой балки.

Я вышел из всех этих передряг с отметиной в виде жуткого шрама на правом предплечье, без мизинца на правой ноге и с пожизненной хромотой, но все же остался поэтом.

9

Исполинская лента конвейера проплывала сквозь гигантское помещение фабрики автомобилей.

Эти конвейерные линии, разносившие по цеху разнообразные детали, мы называли «строками» или же «линиями».

Одна строка переносила крошево руды, которой было предначертано отлиться в четырехцилиндровые корпуса двигателей.

Другая перевозила шасси.

Следующая — оси.

Еще одна — дворники для стекол.

По следующей струились тахометры.

Еще по одной шли диски и колпаки.

Очередная на высокой скорости перевозила «строку» с плакатами по технике безопасности, напоминавшими о том, что раз в четыре месяца механизм конвейера следует смазывать, а еще одна «строка» извещала, что гайки на раме ветрового стекла должны быть завернуты на четыре оборота непременно против часовой стрелки.

Одна из «строк» пырнула меня под ребра, когда я присел, чтобы проверить «строку», тянувшую «строку», в свою очередь тащившую «строку», волочившую еще одну «строку», о предназначении которой я догадывался с трудом.

Уверен, что Гераклит, сказавший «все течет», работал на той же фабрике.

Мимо неслись плакаты, инструкции, лозунги, предупреждения…

С трудом воспринимаемое и едва ли имеющее какой-то смысл, все это просто проплывало мимо.

— Вы просто идете —Проходите мимо.Откуда вы, вещи, пришлиИ куда собрались?Куда устремились,Бессмысленные предметы? —

спросил я, но семьдесят два типа автомобиля с крытым верхом двадцати четырех цветов и члены Палаты представителей цехкома, а также восемнадцать вариантов установки меню и шестьдесят четыре различных уровня зарплаты, основанных на тарифной сетке и выполнении плана, просто продолжали струиться.

— Теки, строка!Мотайся, лента!Пусть ты угробишь президентаКонец надеждам всем придет,А ты струиться будешь.Вот!

10

Уже тогда гангстеры были на пике славы.

О них каждый день писали газеты.

«Уолл-стрит джорнал» сообщал, что «каждый гангстер выколачивает от ста миллионов долларов в год из различных организаций по всему миру».

Гангстеры ответили заявлением: «К сожалению, годовой рост инфляции неизбежно поглощает восемь процентов доходности нашего бизнеса».

Когда начался очередной девятиминутный перерыв, предоставляемый нам через каждые сто двадцать пять минут работы, мы сели на свободное время, проплывавшее мимо по своей ленте конвейера, и стали вести беседу о гангстерах.

— Интересно, а по какой линии движутся гангстеры? — задались мы вопросом.

И вопрос этот устремился на следующую конвейерную ленту со скоростью три дюйма в секунду.

11

Тогда я жил с молодой, здоровой, крепкой женщиной.

На самом деле даже не помню, как я ее называл.

Я всегда путал ее имя с именами персонажей, которые появлялись в моих поэмах.

Само собой, она тоже путала меня с другими, называя именами своих любовников: того, что был до меня, который был у нее после того, который был перед этим, до которого у нее был другой, прежде которого имелся еще один, которому предшествовал иной, который был также не первым, так что все было взаимно справедливо, как говорится, око за зуб.

Я называл ее «мой крольченыш», «моя клубничка» и «мой котенок», а также «моя стервочка», «мой бубновый тузик» и «мое маленькое очко для команды „Сан-Францисских Гигантов“».

Она же придумывала мне все новые и новые имена.

12

Взирая на меня снизу вверх, женщина ворковала:

— О мой маленький ручеек, несущий нас к вершинам успеха…

— Вообще-то ручей всегда уносит вниз…

— Ну, в теплую гавань благополучия, ой!

Я был готов кончить в нее, так что в данный момент не мог раздражаться.

Поцеловав кончик ее слепо вспотевшего и лоснящегося носика, я вынудил женщину быть более внимательной.

— Видишь ли, «Ручей, уносящий в бухту» — не мое имя.

— О да, «ма уи», — продублировала она по-французски. — Ты прав совершенно, за Евой и Адамом, вдоль излучины реки, текущей в дублинскую гавань, бредущий к лесу тропой через кладбище и исчезающей с каждым шагом: мы всегда будем созвездиями Жены и Мужа на Млечном Пути, о да, tu as raison.[1]

Шлепая по мякоти прелестных женских ягодиц, я выкрикивал ее имена.

— Мой крольченыш!

Моя клубничка!

Мой котеночек!

Моя стервочка!

Мой бубновый тузик.

Мое очко для команды «Сан-Францисских Гигантов»! Да-вай, да-вай!

Четыре мяча прошли мимо шести бейсбольных бит, но, прежде чем сделать последнюю роковую подачу в шлем седьмого из баттеров, он встал на возвышение насыпи и совершил харакири. Свобода! Свобода! Прочь отсюда!

— Ой? — пискнула подо мной женщина. — Что это с тобой?

— Прошу, перестань называть меня чужими именами.

— Как-как? — растерянно заморгала она.

— Кличками твоих прошлых любовников, посторонних мужчин, особенно в процессе этого.

— Чего «этого»?

— Секса!

Я всегда так говорил.

Ведь это деликатнейший момент в жизни каждого человека.

— Прости, прости, — запричитала женщина.

И затем:

— Прости, прости, прости, прости, прости. Прости, прости, прости, прости, прости. — Вот так, двойной очередью по пяти раз зачастила И затем, в виде экстра-бонуса специально для меня, она добавила: — Прости! — с робкой овечьей улыбкой.

— Нет проблем, — откликнулся я. — Не принимай так близко к сердцу. Проехали.

Но после уже, казалось, не имело значения, чьими там именами она меня называла.

И без разницы, ничто не могло отвлечь меня от самых нежных чувств к ней.

Мы начали с того самого места, где остановились, как раз перед извержением.

— Прости, прости, прости, прости, — толчками выходило из нее.

Когда я выстрелил, она выкрикнула еще одно чуждое имя.

Впрочем, с чего это должно было меня беспокоить?

Мы сцеплялись, все крепче, крепче и крепче прижимаясь друг к другу, к замирающим нашим телам, и дальше за нас уже кричали наши бессмертные души, которые теперь были готовы умирать…

— О, это было восхитительно. Мой маленький руче…

В часы своей кончины Гоголь произнес: «Как сладко умирать…»

А Мопассан: «Выше, выше…»

Байрон: «Давай же, пошли…»

Теперь в нас разом заговорили они вместе. Все трое великих завещали нам.

Свои последние цитаты, полные высокого смысла…

Скажите, ребята, какая из них вам больше всего по душе?

Лично мне — Байрона, я бы выбрал ее.

А когда застрелили Муто Чанцзы, то, падая, он воскликнул:

«Сырье для крематория!»

— Это был чудесный секс, — сказала женщина мне.

13

Вот как я работал на знаменитом металлургическом комбинате.

Ушные затычки были там залогом жизни и успеха.

БамБамБаЭйпаря!мБамБамБАаа?Чётебее?ЯааХРУСЬХРуСЬХРуСЬХРУДайсюдаСЬХРЧтобтебяУСЬполотнодлягриндерааа!шпокшпокшпокдундундундунАась? Чётыхошь?шпокдунЗубило! ВЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖчёттедатьто???ШШШШШШшиииииууууууФьюИТЬЗ!у! Б!И!ЖЖЖЖЛ!О!О!ЗИНЬХРЯСЬбамДЗИНЬХРЯСЬбамВРРРХЧётенадо? РЯСЬДолото! Черт! Полотно! ЛЛЛЛИНЬЧертовшумнифиганеслышу! Чеготыхочешь? ИУУУЗЗЗУБББИЛЛЛООО!О!!ЯсказалЗУБИЛзипзапзипзап — ФТТ — ФТТ — ФТТ — ФТТчёте?фтт-фтт-фтт-фтт-Дятел! Козел! ШААРРПогодидоберусьдотебя!

Получить затычки на этом заводе значило обрести вожделенный оазис, земной прообраз рая.

Каждый год известный процент рабочих увольнялся по специальной статье, предусмотренной в трудовом договоре по найму. Пунктик гласил: «Компания может отклонить требование о денежной компенсации нанимаемому, если он вытащит затычки во время исполнения служебных обязанностей». Спасибо, затычки.

Самые храбрые при этом, позволяющие себе вынуть ушные тампоны и лицом излучающие восторг, потом бесследно исчезали без выходного пособия.

14

Я работал и писал стихи.

Женщина в лучшем случае одаряла их недовольной гримаской.

Мои стихи не имели ничего общего со стихами других знаменитых поэтов, но она все равно и слушать их не хотела.