КУПИП - Лев Успенский

Он задохнулся.

— Бабер! А, Бабер! — начал он вдруг совсем другим, нежным и жалобным голосом. — Ну что тебе стоит? Брось ты нам загадки-то загадывать. Скажи, где это место? Ну хоть одну долготу скажи…

Профессор Бабер поднял голову и, спустив с носа две пары очков, посмотрел сквозь третью пару на капитана добрыми, участливыми глазами.

— Ах, капитан, капитан! — с мягким укором сказал он. — Горе мне с тобой. Нет. Никак. Не могу тебя отнести к самым хитроумным ребятам. Никак! Ни в коем случае! Не могу я тебе сообщить долготы этого места. Не то, что не хочу, а не могу. У этого места нет никакой долготы.

— Нет долготы! — так и подскочил капитан Койкин. У этого места нет долготы? Славное местечко, клянусь утлегарем. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Ребята! Вы слышали? Молчать! Приказываю вдуматься! У места — нет долготы. А широта-то у него есть? Хоть какая-нибудь завалящая? Устрицын, ты вдумался? Место без долготы! Девица! Как с твоей просвещенной точки зрения? Нет долготы! А? Ну, Бабер, уморил!

— Широта у этого места есть, Койкин! — кротко ответил Бабер. — А долготы нет. И это совсем не смешно.

— Долгота равна нулю? — вдруг живо спросил Лева Гельман.

— Нет, глубокочтимый товарищ Лева. Долгота этого места не то, чтобы была равна нулю. У него просто нет долготы. И нулевой тоже нет. А если нулевая есть, то тогда есть и любая другая, какая угодно… Ну-с, товарищ Устрицын, Николай Андреевич! Вы, я полагаю, записали и этот, важнейший, третий пункт моего определения? Я советую тебе, Койкин, после того, как «Купип-01» покинет ангар, посовещаться с самыми хитроумными членами Купипа. А если они не догадаются, запроси у других ребят со всего СССР. Запроси через журнал «Костер», что это за место? Тогда можно будет обсуждать этот вопрос, потому что я уже улечу. Тайна перестанет быть тайной. И, наконец, — ба! — да как мне это раньше не пришло в голову?! Наконец ты можешь в момент моего отлета очень ясно установить, куда именно я направился.

— Ты полетишь из Ленинграда?

— Конечно, мой старый капитан, конечно. Я взлечу с нашего купипского аэродрома, в 14 километрах от Ленинграда, возле села Пулкова.

— Я знаю Пулково! — пискнула Люся. — Туда автобус № 3 ходит. Мы там весной пили клюквенный квас…

— Вот, вот!.. — подтвердил Бабер. — Именно: клюквенный. Я взлечу оттуда и направлюсь к Ленинграду. Здесь, над одним из его зданий, я пущу зеленую ракету. От этого пункта дирижабль полетит все прямо. Совершенно прямо. Абсолютно прямо. Не сворачивая ни вправо ни влево. Он пролетит ровно 3330 километров. Не более, не менее. И он опустится. Там я и буду ждать вас. Вам достаточно только проследить направление моего пути над городом, перенести его на план Ленинграда, потом на карту СССР, потом на глобус… И все выяснится… Считаю заседание закрытым!

Заседание, действительно, закрылось. Правда, капитан Койкин еще долго не мог успокоиться. Он то разжигал, то гасил большим пальцем свою старую, изгрызанную трубку, то расстегивал, то застегивал воротник. Вытащив из кармана газету, он начал писать на ней что-то огрызком карандаша, потом остановился, нахмурился, решительно засучил рукав и снова пустился писать, взглядывая то на бумагу, то на свою мускулистую, волосатую руку.

Устрицын выпучил на него глаза.

— Что это он со своего локтя какие-то буквы списывает? — с великим недоумением толкнул он Люсю. — Посмотри!

Люся изогнулась и заглянула на капитанский локоть.

— Милый капитан Койкин! — вскрикнула она с ужасом. — Что это у вас такое?

— Где? — невнимательно отозвался капитан. — Это-то? Шпаргалка. У меня тут таблица умножения нататуирована. Смотрю и считаю. Нельзя же человеку всю жизнь эту ерунду наизусть помнить.

Ребята переглянулись.

— А я… без шпаргалки как-то все… — неуверенно и стесняясь сказал Устрицын. — Например, шестью семь — сорок два…

— Ничего, Устрицын! — шепнула ему Люся… Я думаю — это ничего… Я думаю, так и лучше!

Несколько минут спустя ребята вышли на улицу, и купипский автомобиль М-1 № 12-372 повез их в Друскеникский переулок. Лева Гельман всю дорогу думал. — Погодите, — зажимая уши, говорил он. — Я уже почти догадался. Что вы тарантите там, точно сороки!.. На десять километров ближе… 3330 и все прямо…

Но Устрицын прямо заявил, что не может думать по пятиклассному, раз он в первом классе. Он ехал рядом с шофером очень довольный и громко пел:

Испекли каравайВот такой широты,Никакой долготы!

По дороге они обогнали троллейбус, два автобуса, шесть грузовиков-трехтонок и даже один линкольн. И Устрицын всякий раз ужасно этому радовался.

Прошла неделя. Стоял солнечный, но ветреный день. На главном купипском аэродроме, недалеко от Авиагорода, откуда ленинградские самолеты уходят на Москву, было заметно большое движение.

Посреди поля, подобный блестящей металлической сигаре, виднелся еще привязанный к земле цельнометаллический дирижабль. На его хвостовом оперении было можно прочесть четкие надписи «Купип-01». Винты вращались на малом газу. Моторы издавали булькающий забавный звук — точно одну за другой откупоривали бутылки. У кормы дирижабля, прицепленный к огромному рулю направления, вился по ветру маленький флажок нежного цвета остуженного киселя. Золотая мангуста с хвостом, распушенным, как щетка для ламповых стекол, так и прыгала вместе с флажком в порывах ветра.

Ровно в час дня на аэродром с Пулковского шоссе торопливо въехал черный красивый автомобиль. На пробке его радиатора, там, где у линкольнов скачет борзая собака, была укреплена маленькая серебряная мангуста. Дверца растворилась. Профессор Бабер, капитан Койкин, Люся, Лева и Устрицын вышли из машины. Профессор был одет в теплую доху, в высокие фетровые лётные валенки, в теплую шапку с наушниками. За ним несли тяжелые чемоданы. Множество корреспондентов советских и иностранных газет окружили Бабера и остальных членов Купипа. Они наперебой спрашивали со всех сторон, куда летит «Купип-01», и какие цели преследует своей экспедицией всеми уважаемый, вызывающий общее почтение разносторонностью своих знаний, профессор?

Но Владимир Оскарович Бабер остался непреклонным. На шестидесяти трех языках он шестьдесят три раза подряд вежливо произнес: — Не знаю.

Он сказал «не знаю» по-русски, «их вайе нихт» — по-немецки, «же не сэ па» — по-французски, «нэсцио» — по-латыни, еще как-то — на одном из тюркских языков и повторил это на 58 других диалектах. Потрясенные корреспонденты отошли в сторону и сбились взволнованной кучкой. За всю их практику это был первый случай, когда профессор Бабер на заданный ему вопрос ответил: «не знаю». Это было удивительно. Это заслуживало особого внимания. На следующий день во всех охранах мира главнейшие газеты вышли со статьями под заголовком: «Бабер не знает».

Профессор Бабер обнялся со всеми членами Купипа по очереди и поднялся в кабину дирижабля. Койкин проводил его до самой двери.

— Бабер! — уговаривал он. — Ну что тебе теперь стоит? Скажи, а?

Но профессор Бабер только развел руками и скрылся в каюте. Через минуту его борода и очки выглянули из круглого окошечка. Он замахал рукой. Послышалась команда:

— Отдать поясные!

Люди стали мало-помалу отпускать веревки. Винты завертелись сильнее. Моторы взревели.

— Профессор! Скажи! Чего уж тут!! — в последний раз гаркнул сквозь их рев капитан Койкин.

Дирижабль отделился от земли и, плавно набирая высоту, описывая огромную дугу, поплыл в сторону Пулковских холмов к знаменитой обсерваторий, к городу Пушкину. Потом к Ленинграду.

— Бабер! Хоть широту бы сказал! — кричал Койкин, размахивая шапкой, но его уже нельзя было услышать оттуда, сверху, с четырехсотметровой высоты…

Автомобиль с ребятами и Койкиным неистово мчался по ленинградским улицам. Дирижабль неторопливо плыл как раз над ними. Сначала он летел вдоль Пулковского шоссе и Международного проспекта. Потом его путь стал отклоняться понемногу вправо. Как раз над Витебским вокзалом рассыпалась дождем зеленая ракета. Отсюда начинался прямой путь воздушного судна.

Маленький, серебристый, похожий на челнок швейной машины, «Купип-01» плыл теперь в голубой дымке все выше и выше над городом. Тысячи ленинградцев провожали его добродушными улыбками.

— Ага! — говорили они. — Вон купипский дирижабль куда-то полетел. Ну, значит, будет дело.

Дирижабль прошел точно над углом улицы Дзержинского и Фонтанки, пересек проспект 25 Октября как раз у Дома книги с тем глобусом, который был изображен в 5-м номере «Костра», пролетел над серединой бывшего Троицкого моста, самого длинного в городе, как бы разрезал своим путем на две части Ботанический сад на Аптекарском острове… Последним пунктом, с которого за ним еще удалось проследить, был угол захолустных улиц Выборгской стороны у самой станции Ланской — Перфильевой улицы и Железнодорожной.