Робинзонка - Мария Майерова

И вот уже все варится.

Варится, и вправду варится! Вода начинает кипеть, на ее поверхности уже появляются пузырьки, картошка бормочет, болтает, возмущается, извергает пар, едва Блажена приподнимает крышку.

Все же это удивительно! Это она, Блажена, сумела развести огонь, а он накинулся на горшок, затормошил его, оживил и вскипятил воду — и вот Блажена варит!

Теперь нужно заняться манной кашей. Когда мама ставила перед Блаженой тарелку со вкусно пахнущей белой массой, подправленной желтоватым маслом и корицей, она выглядела так заманчиво!

Но сварить ее самой! Отец думает, что это очень легко.

А в лагере повариха девочек к каше и близко не подпускала. Они должны были лишь присматривать за молоком и позвать ее, когда оно закипало. В отместку девчонки кричали так истошно, что воспитатель хватался за голову и говорил, что от этого крика разразится гром.

Зато у поварихи каша была ее коньком. Она сразу же укрощала кипящее молоко первой порцией крупы и ловко орудовала ложкой в этом белесом вулкане.

Девчонки только удивлялись, но умение поварихи колдовать над кашей никак не могли перенять.

Сегодня впервые Блаженка решительно подошла к кипящему молоку, и, как только начала подниматься его нежная, ватная шапочка, она с рвением принялась сыпать в молоко крупу из килограммового пакета, и сыпала долго, не останавливаясь.

Так она отрубила и вторую голову домашней гидре…

— Суп не так уж плох, — уклончиво похвалил отец, мужественно поглощая ложку за ложкой непонятную смесь, что была налита ему в тарелку.

Блажена ела с деланным усердием, и лоб ее пересекла кривая морщинка.

— У меня не вышло, как я ни старалась. Кажется, мой картофельный суп совсем не похож ни на мамин, который она готовила для нас троих, ни даже на суп на триста человек в нашем лагере. Хотя я и положила в него все, что мы обычно получали у помощницы кухарки.

Честно говоря, Блажена ела только для того, чтобы придать мужества отцу. Самой ей было противно то, что она наварила. Но папка просто клад! Он и бровью не ведет, ест и ест…

— А ты не забыла посолить?

— Ага, вспомнила! — крикнула Блажена. — Соль! «Соль я добывал из морской воды, выпаривая ее на прибрежных скалах солнцем», — продекламировала Блажена, держа солонку в руке, и продолжала дальше: — Ты думаешь, что это обычная поваренная соль? Не тут-то было! Эту драгоценную приправу Робинзон добывал из морской воды! Разумеется, я забыла посолить.

— Лучше недосол, чем пересол. — Отец превзошел самого себя в снисходительности.

— Ну, тогда все в порядке, — сказала Блажена, но косая морщинка все так же разделяла ее гладкий лоб.

— А каша? — спросил, отставив тарелку, пан Бор.

— Каша! — вздохнула Блажена. — Это не каша, а какая-то резина, я все время ждала, что она убежит из кастрюли, что ее станет все больше и больше и она рекой побежит, потечет через порог и зальет всю улицу, но не тут-то было, папка! Сказки врут. Каша никуда не бежала, а, наоборот, все густела и густела, стала как камень, и теперь ее даже ножом не отрежешь.

И Блажена смущенно поставила на стол кастрюлю, которая словно срослась со своим содержимым. Отец попробовал кашу вилкой, вилка чуть было не сломалась. Пожалуй, никто не рискнет ее есть!

У Блажены были несчастные глаза, а рот от огорчения стал узким-узким.

— Так что же с этой кашей? — Отец предпринял еще одну атаку на кастрюлю. — Да, думаю, есть ее невозможно.

Он огляделся, словно ища помощи, и снова взгляд его вернулся к кастрюле.

Наконец он спросил Блажену:

— А есть у тебя немного молока?

— Есть на утро, — живо ответила дочка, счастливая, что буря не разразилась.

— Так возьмемся за дело вместе. Не может быть, чтобы мы не сварили какую-то там кашу.

Они подкинули в огонь несколько поленьев, и молоко быстро закипело. Отец медленно сыпал в молоко крупу, а ложка в руке Блажены танцевала по дну кастрюли. Каша булькала, бормотала, ворчала, на ее поверхности появились шишки, которые то и дело взрывались и брызгали отцу на пиджак, а Блажене — прямо в лицо; она взвизгивала и жмурила глаза.

Наконец отец вылил половину густой белой массы в тарелку, а часть каши оставил в кастрюле.

— Я выскребу хорошенько кастрюлю, — с деловитым видом сказала Блажена.

— Делай как знаешь, — улыбнулся отец, — но мне помнится, мама кашу маслила, да к тому же растопленным маслом, чтобы она была повкуснее — хотя мы, пожалуй, не станем испытывать судьбу еще раз!

— А я бы попробовала! — мужественно заявила Блажена.

Не успело масло растопиться, как каша загустела, но осталась мягкой, и Блажена облизывала ложку, бросая на отца благодарные и восхищенные взоры.

— И чего вы, взрослые, только не умеете! — сказала она, причмокивая.

— Ну, я-то скорее угадываю, чем умею, — ответил отец. — Многому человек учится само собой.

— Да, кое у кого все получается само собой, — рассуждала Блажена. — Вот, к примеру, Новотная: та даже может на уроках спать, все равно на экзаменах все знает.

— А на ужин ты что-нибудь купила? — осторожно стал расспрашивать дочь пан Бор.

— Купила, — усердно закивала Блажена. — Я все купила, что ты просил: масло и сыр!

— А хлеб?

— Еще бы! А сыр я купила с таким красивым названием… Угадай-ка! Прочитаешь его, и сразу всякие чудесные вещи представляются.

У отца шевельнулись подозрения. Он опасливо сказал:

— Сдаюсь. Скажи мне лучше, как твой сыр называется?

— С тобой никакой игры не получится. Сразу сдаешься! Разве можно сразу сдаваться и не попробовать угадать? Ну и скучный ты, папка! Я купила тебе сыр, при одном названии которого видишь синий-синий горизонт. Да угадывай же! Знаешь ли край, где апельсины рдеют?

— Горгонзол?

— Где там! Впрочем, это слово напоминает скорее рыцаря в доспехах, чем небесный горизонт. Ну ладно. Мой сыр называется «пармезан». Вот это название! Оно похоже на пармские фиалки, конечно, по звучанию, а не на вкус.

— Пармезан! Но ведь им, дочка, только посыпают макароны или плов, а к хлебу он не годится.

— Так я тебе его натру, и ты посыплешь его на бутерброд с маслом.

— И до чего я с тобой доживу! — воскликнул с притворным отчаянием отец. — Из тебя, пожалуй, выйдет изобретатель новых блюд.

— Разумеется! Сандвич а ля Блажена.

Дочь убирала со стола, мужественная и неунывающая. Домашняя работа все еще представлялась ей отвратительной гидрой, которой приходится отрубать головы. Она не замечала, что вместо одной отрубленной головы появляются две новые, шипящие и изрыгающие пламя.

Огонь в плите погас, и, когда Блажене понадобилась теплая вода для посуды, ей пришлось снова разжигать плиту и ставить на нее горшок с водой.

Горшки! Ведь эти горшки она сама слепила из глины и обожгла в горячем песке. С ними нужно обращаться осторожно, они доставили ей немало забот! Блажена ходила взад и вперед, от лохани к буфету, куда она убирала чистую посуду и приборы.

Внезапно она заметила, что невольно повторяет движения матери, которые она так часто видела, но как-то не обращала на них внимания, вернее, думала, что не обращает. И смотрите-ка, они всплыли у Блажены в памяти одновременно с воспоминанием о матери, по стопам которой она теперь ходила.

Та же песенка, которую пела обычно мама после полудня, песенка, означавшая, что самые трудные заботы дня позади и близится отдых, неожиданно зазвучала в тишине, и пела Блажена с той же интонацией, что и мама.

Мама, милая мама, что бы ты сказала, увидев меня на кухне? Ты, которая всегда меня выпроваживала из кухни и лишь иногда разрешала перебирать изюм. Правда, я при этом не должна была свистеть! А то еще давала мне сырую репку или разрешала вылизать тарелку после повидла.

А мне иногда так хотелось что-нибудь самой приготовить — ну, скажем, испечь лепешки из сырого картофеля прямо на плите, — где там! Ты не подпускала меня к плите, говорила, что я тебе только мешаю. И делать я ничего не делала, ведь ты считала, что после меня придется все переделывать, а это двойная работа. Ах, мамочка, увидела бы ты теперь, как я хозяйничаю!

Блажене стало жалко себя. Глаза у нее наполнились слезами, и она разревелась, как маленькая. И тут ей стало легче.

С решительным видом она оглядела квартиру.

Вот это ее царство! Да, пожалуй, оно великовато. На нее легко напасть! Может, поблизости дикари. А может, и людоеды. Нет, Блажена не умела быть одной ни минуты. Раньше она всегда была с мамой, а теперь одна со своими мыслями.

Блажене придется воздвигнуть крепость. Она испытующе оглядела квартиру: из чего бы легче построить стены? Крепость? А может, лучше палатку? Как в лагере. Верблюжье одеяло отлично подходит. Основой палатки послужат два стула. Неплохо!

Но только Блажена со всеми удобствами расположилась в палатке, как в дверь постучали. Стук. Что ж, стук в дверь, пожалуй, даже кстати. Ведь, если ты в надежном укрытии, неприятель не страшен.