Дорога на простор - В Сафонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никто не ответил, никто не подвинулся, чтобы дать место у огня. Лишь один из лежащих повернул голову и угрюмо покосился.
Приехавший, не выпуская из рук длинного повода, присел на корточки.
Люди продолжали свой разговор, скупо роняя слова, часто замолкая. Они говорили обиняками, и гость, потупясь, чтобы казаться безучастным, напрасно ловил смысл их речей.
Они считали какие-то юшланы (кольчуги).
- Пять еще, - сказал молодой с кроличьими воспаленными глазами. Выйдет тридцать два.
Человек с цыганской бородой вдруг захохотал и все его квадратное туловище заколыхалось.
- Журавли с горы слетели - бусы на речном дне собирать. Там двадцать, в илу... аль поболе!
Лежавший, тот, который раньше покосился на незванного гостя, угрюмо перебил:
- А у сайгачьего камня - запертый сундук, а в сундуке еще один. Белу рухлядишку-то сперва повытряси из него.
- Чай, попортилась рухлядишка? - сипло спросил человек, покрытый конским чепраком.
Замолчали. Потом откликнулся красноглазый:
- Ни, уже и не смердит.
Зашипел казан, подвешенный на жерди над огнем.
- Эх, ермачок! - сказал красноглазый. - Уха хороша, да рыба в реке плавает.
- И ложки у хозяина, - добавил посеченный.
Ермак - то было волжское слово: артельный казан.
Заезжий спросил:
- Волжские? С Волги, значит?
Его дразнил запах варева. Ответил человек с цыганской бородой:
- Мы из тех ворот, откель весь народ.
- Летунов ветер знает, наездничков - дол.
Красноглазый, помешивая в казане, оглядел заезжего:
- Не подходи - пест ударит, а ударит - сыт будешь.
И они продолжали вести свою непонятную беседу, будто забыв о нем.
Сыростью погребе понесло от обрыва. Дед Мелентий, поеживаясь, натянул шапку до самых глаз, водянистых, с желтоватыми отсветами костра.
- Студено... Владычица!..
Тогда человек в одной холстинной рубашке, сквозь раскрытый ворот которой было видно, как необыкновенно костляво и широко его тело, поднял лицо - длинное, с особенно резко выдававшимися дугами бровей, - и прислушался. Звенела и пела степь голосами сверчков, плакала одинокая птица вдали. Человек глухо сказал:
- Хозяин работничков шукает.
Рюха Ильин отозвался:
- В полночь обещал...
Но угрюмый злобно прикрикнул:
Огонь поправь, сидишь!
И Рюха покорно, поспешно вскочил, рогатым суком разворошил костер. Выпорхнул пчелиный рой искр; прыгающая тьма раздалась и, впустив в пространство света голый, обглоданный куст, заколыхалась за ним, точно беззвучно хлопающие полы шатра. Красноглазый сунул в огонь сухих былин и хворосту. Черно повалил дым, и длинный парень Ильин согнулся как бы под внезапно опавшим шатром темноты.
Бородач кивнул на заезжего и его лошадь:
- Ой, не перекормить бы пастушку петуха-то своего!
А угрюмый поднялся:
- Ты вот что. Тебе в станицу, я - попутчик. На коня посади, за твою спину возьмусь.
За пеньковой, вместо пояса, веревкой у него торчал нож. Озираясь, увидел гость хмурые, злые глаза, отпрыгнул и, очутясь на коне, погнал что есть мочи. Сзади раздалось щелканье бича и выкрик:
- Ар-ря!
Степь еще не поглотила топота коня, как со стороны обрыва послышался хруст и вдруг выступил из тьмы человек - он казался невысок, но коренаст, широкоплеч; блеснули белки его впалых глаз на скуластом плоском лице.
- Добро гостевать до нашего ермака! - приветствовали его.
- Ермаку мимо ермака не пройти...
Ильин метнулся к нему, он не поглядел, поцеловался троекратно с посеченным.
- Богдан, побратимушка.
Мигом опростали место. Застучали ложки. Ели в важном молчании.
Рюха Ильин был голоден, но есть почти не мог. Наконец пришедший вытер ложку рукавом и сказал:
- Так сгиб Галаган, Богданушка?
Все вытерли ложки. Богдан, приподняв черный рубец, рассекавший его бровь, стал перечислять погибших атаманов, - каждое имя он выкрикивал будто для того, чтобы слышала степь.
- Галаган... Матвейка Рущов... Денисий Хвощ... Третьяк Среброконный... Степан Рука...
Сдернул шапку с головы невысокий казак и молча посидел; потухающий костер бросал слабый медный блеск на скулы его и на ровным кружком остриженные волосы. И никто не выговорил ни слова, пока он не спросил:
- К Астрахани идет Кассим? Верно знаешь?
Тогда несколько голосов ответили:
- К Астрахани, батька. Девлета на Дон отрядил, Ермак!
Так звали его здесь: батька да Ермак, артельный котел - не Бобыль и не Вековуш.
- Что думают казаки в станице? - спросил Богдан.
- Казаки думают по-разному. - Ермак усмехнулся. - Савра-Оспу пытали: от кого вез ту турецкую грамоту. И не допытались. Иного забыли попытать: Козу.
Замолчал, ногой пошевелил подернутый пеплом уголек, закончил медленно, сурово:
- Двум ветрам кланяется атаман Коза. Два молебна поет: Ивану-царю и Кассиму-паше.
Бородач сказал:
- Нюхала вот только что к нам засылал. Мы песочку ему в ноздри понасыпали...
Так же сурово, медленно опять заговорил Ермак:
- Вот оно, значит. В Астрахани Волгу запереть хочет. Наша Волга! Так не дадим же паше обротать Волгу! Подымемся все казаки, вся река!
Теперь он надел шапку.
- Сколько юшланов сочли?
Красноглазый парень сказал, что тридцать два.
- Мало.
- Где больше взять, батька? - И, шутя, он помянул то, что говорили цыганобородый да подпоясанный пеньковой веревкой: не на речном ли еще дне и не в гробах ли - сундуках искать?
Но с той же строгостью ответил Ермак:
- Казачьи укладки по куреням отворяем ради земли нашей. И гроба отворим. Воины там. Не взыщут, что призвали их пособлять казацкой беде.
Тихо, серьезно он вымолвил:
- Будет земля казацкая воевать вместе с нами!
Угас, в пепле, костер. Туман закурился над обрывом. Замолкла птица и седая холодная земля отделилась от мутного неба на востоке.
Ермак поименно называл казаков - кому нынешним же рассветом куда скакать подымать голытьбу, подымать казачество, подымать реку.
- Ты, Богдан, - тебе на низ... Ты, Мелентий Нырков, смердову соху помнят твои руки, постранствуй еще - к верховым тебе... А тебе, Иван Гроза, - в Раздоры, в сердце донское!
И костлявый, большелицый Гроза застегнул ворот холстинной рубахи и подтянул очкур шаровар, сбираясь в дорогу.
- Ножки-то любят дорожку, - сказал Нырков. - Спокой - он в домовине спокой. Парнишку со мной отпусти, Гаврилу. Красен мир, владычица... пусть подивуется!
Указан был путь и Цыгану, и красноглазому Алешке Ложкарю, и угрюмому казаку Родиону Смыре. Ермак встал.
- Не бывать же так, как хочет Коза! Время соколам с гнезда вылетать!
Казаки, кто сидел, тоже повскакали. Назначенные в путь первыми тронулись от пепелища костра.
- Постой, - остановил их Ермак. - Да объявите: волю отобьем, - пусть готовится на Волгу голытьба. Погулять душе. Скажи: не Козе, не царю - себе волю отбиваем!
Поднялась река.
По росам одного и того же утра из станиц, городков и выселков на приземистых коньках, с гиканьем, свистом и песнями вылетели казачьи ватажки. В степях, где-нибудь у кургана, у древнего камня на перепутьи неприметных степных сакм - собирались они в полки.
Только что вывел Бурнашка Баглай на середину круга черную, плечистую, большерукую женщину, прикрыл ее полой, снимая бесчестье с немужней жены, печаль с горькой вдовицы, только что "любо, любо" прокричали в кругу, а уж сидел беспечальный исполин в седле, кинув жену свою, Махотку, в станице, и чуть не до земли пришлось опустить ему стремена: казалось - задумайся он, и конь проскочет между его ног, оставив его стоять.
Сладко сжималось сердце Гаврюхи, когда в первый раз поскакал он с казаками в широкую степь.
Для грозного удара размахнулся султан - "царь над царями, князь над князьями". И, конечно, не какая-то хмельная ссора казака с азовским барышником была причиной этого удара. Сказочно, неудержимо выросла Русь. Вот она уже на Каспии. Вот уже по Тереку прохаживаются русские воеводы. И русский Дон течет к турецкому Азову.
Две руки протянули султан и Гирей-крымский: одну - чтобы задушить русскую Астрахань, другую - чтобы задушить Дон.
По степной пустоте пришлось тянуть те руки, через Дикое Поле вести не только конницу, но и тяжелое войско.
А вокруг него закружились казачьи полки и ватаги.
Они отбивали обозы. Они истребляли отсталых и тех, кто отбивался от лагеря. Они резали пуповину, соединявшую войско с Азовом.
Незримая смерть проникала каждую ночь и внутрь турецкого лагеря, вырывая из числа верных слуг паши десятки крымцев и янычар.
И паша, истомленный этой войной с невидимками, отослал самые тяжелые пушки назад в Азов, чтобы облегчить войско, и только легкие волоком поволок через степи.
А казакам не надо было волочить пушки. На своих конях, быстрые и потаенные, как волки, казаки рыскали вокруг вражеского стана, укрываясь по балкам, ложбинкам, за низенькими бугорками. Из шатра паши в темноте доносились звуки струн. Повозки двигались с войском. В них были женщины, сундуки с одеждами, походными вещами паши и казной.