Под горой Гедимина - Яков Тайц

На углах разноглазые светофоры, не мигая, уставились красным глазом в одну сторону, зелёным — в другую.

Все ещё спали. И только дворники, которые неизвестно когда спят, уже были на боевом посту и подметали и поливали просторный асфальт улицы Горького.

На площади Маяковского Миша попросил остановить машину. Папа постучал водителю.

— Только живо, Миша! Одна нога там, другая здесь!

«Пикап» затормозил. Миша спрыгнул с машины, юркнул в парадное, поднялся на третий этаж и давай трезвонить во все звонки и тарабанить в дверь.

Он переполошил всех жильцов. Сонная Лина, протирая глаза, выскочила в коридор, закутанная в длинный, до полу, шерстяной платок:

— Кто это? Миша, ты? Откуда?

Миша вытянулся и отсалютовал:

— Товарищ вожатый отряда! Рапортую…

Лина перебила его:

— Миша, мы не на линейке! Говори толком, что случилось? Почему ты примчался в такую рань?

— Я улетаю, Линочка…

— «Улетаю»? — Чёрные глаза Лины расширились. — Как улетаешь? Куда улетаешь?.. Да который теперь час?

— Половина шестого, — ответил Миша. — Извини, что разбудил. А только я на самом деле улетаю. В Вильнюс, с папой. Мы с Олежкой мостик затеяли построить возле нашего дома. Скажи ему, чтобы без меня, ладно?

Лина, придерживая на груди платок, кивнула головой:

— Передам. Только постой, расскажи подробней, куда ты летишь, зачем?

— С папой, в Литву, — ответил Миша. — Только, Линочка, мне очень некогда.

— Ладно, не буду задерживать. — Лина протянула Мише из-под платка тёплую руку. — Счастливого пути! И помни, Миша, там, где ты будешь, что ты пионер. И не просто пионер, а московский пионер…

Внизу сердито загудел «пикап», и Миша заторопился:

— Спасибо, Линочка! Привет ребятам. Я напишу. К началу школы вернусь.

Он кубарем скатился с лестницы, сел на место, и «пикап» снова понёсся по только что политому асфальту.

Миша сидит рядом с папой, держится за длинный поручень и никак не может прийти в себя. Ему кажется, будто всё это происходит во сне, а не наяву. Неужели на самом деле началось его первое путешествие!

Встречный ветер прохватывает его сквозь ковбойку, дует в уши. И Мише чудится, будто он уже не Миша, а Миклухо-Маклай. Вот он стоит на носу корвета «Витязь», и навстречу ему дуег не московский ласковый ветерок, а солёный морской ветер, который носится над океанами, вздыбливает крутые, пенистые валы, раскачивает кроны пальм и зовёт, зовёт в неведомые края…

А Олежка, и Хаким, и Нойка, и прочие ребята сейчас крепко спят и ничего не знают. Вот они придут на сбор, начнут спрашивать: «Где Миша? Почему нет Миши?» А Лина скажет: «Мишу не ждите, он улетел». Ох, они будут удивляться: «Как улетел? Куда улетел?» — «Обыкновенно, на самолёте…»

Миша улыбается.

Папа спросил:

— Ты что, Мишук?

— Ничего, папа, просто так.

Машина уже шла по Ленинградскому шоссе, мимо больших новых домов. У одного из них она остановилась. Шофёр погудел. Высокая дубовая дверь открылась, и на крыльцо вышел лётчик. Его добродушное, румяное лицо показалось Мише знакомым.

Лётчик забрался в машину, поздоровался с папой:

— Как, и Миша едет?

— Да вот… — сказал папа. — Уговорил меня.

И тут Миша узнал лётчика. Это был тот самый лётчик-«санитар», который зимой привёз письмо и фонарик от папы.

— А я вас помню, — сказал Миша. — Вы дядя Серёжа. Вы умеете по глазам имена отгадывать.

— Верно… Стало быть, летим! А фонарик не забыл?

Миша достал жужжалку и стал нажимать на рукоятку. Фонарик засветился. Сейчас его свет был еле-еле виден.

— Светить всегда… — сказал папа.

— Светить везде… — подхватил Миша. — Я, знаешь, папа, эти стихи наизусть выучил.

— А ну, скажи!

Миша, крепко держась за поручень, стараясь перекричать шум машины, начал читать:

В сто сорок солнц закат пылал.В июль катилось лето…

А «пикап» всё мчался вперёд и вперёд. Когда Миша кончил читать, вдоль шоссе уже тянулись подмосковные поля и леса. Вот промелькнул длинный ряд железных крестов, похожих на букву «Ж». Они были сбиты из коротких обрезков рельсов. Железные буквы тянулись до самого горизонта.

— Ежи против танков, — сказал папа. — Сорок первый год… Ещё не убрали.

— Пусть остаются, — сказал дядя Серёжа. — Ведь это память.

Все задумались. Машина плавно свернула влево.

— Подъезжаем, подъезжаем! — закричал Миша.

Он увидел совсем близко, за высоким забором, идущий на посадку самолёт, мачту с красными фонариками, вышку, где стоял боец с автоматом, и шест, на котором трепыхался большой полосатый, надутый ветром сачок.

Машина остановилась. У ворот стоял часовой. Папа и дядя Серёжа показали ему документы.

— А на мальчика? — спросил часовой.

— Это — со мной, это мой сын, — сказал папа.

— Вижу, товарищ майор, потому как вы здорово похожи. Только не имею права, товарищ майор.

Миша испугался. Неужели ему сейчас придётся ехать обратно, сейчас, когда он уже видит за открытыми воротами кусок зелёного поля и множество самолётов, больших и поменьше? Одни садятся, другие взлетают. Вон кто-то катит железную бочку, кто-то толкает высокую непонятную тележку со ступеньками… Миша вцепился в папин рукав.

— Погоди, Миша, не волнуйся, — сказал папа и обратился к часовому: — Видите, ему ещё мало лет, он, пожалуй, может и без пропуска.

— Не положено, товарищ майор.

Миша растерянно уставился на часового. Ему всегда хотелось стать большим, а сейчас ему хочется стать маленьким-маленьким, хотя бы с фонарик. Папа положил бы его в карман — и дело с концом!

Он оглянулся. «Пикап» всё ещё стоял у ворот. Водитель, видно, ждал: не придётся ли везти Мишу домой?

Дядя Серёжа сказал:

— Товарищ майор, вы вот что: позвоните начальнику. Он устроит.

— Идея! — обрадовался папа. — Ты здесь подожди, Мишук.

Папа и дядя Серёжа ушли. А Миша остался около часового.

— Почему вы меня не пропускаете? — сказал он. — Ведь это мой папа. А это наш знакомый лётчик.

Часовой погладил автомат, который висел у него на груди, и сказал:

— Служба, сынок!

Миша вспомнил, как папа говорил: «О, брат, великое дело — служба! „Служу Родине“ — это не шутка».

Он вздохнул. Рядом, в двух шагах, шумят моторы, воздушные корабли отрываются от земли, улетают в далёкие края. А ты стой здесь, жди! И ещё неизвестно, чем это всё кончится! Он не выдержал:

— Товарищ часовой, пропустите! Я ведь не шпион или кто. Я ведь пионер, свой…

Часовой улыбнулся:

— Слов нет, вижу, хороший ты парень. Но я ведь на посту, и ты не в гости ко мне пришёл, верно?

Водитель «пикапа» высунулся в окошко:

— Садись, Миша, отвезу!

Миша молча покачал головой. Сказать по правде, глаза его были полны слёз. Он отвернулся.

Вдруг вдали, за открытыми воротами, показался папа. Он шёл быстро, чуть ли не бежал, и на ходу размахивал красным листком бумаги. Миша хотел было кинуться к нему, но вспомнил, как папа говорил про выдержку, и замер на месте. Папа показал листочек часовому. Тот долго разглядывал бумажку.

Миша затаил дыхание. Неужели опять что-нибудь не так? Но часовой аккуратно сложил листочек:

— Теперь порядок. Проходи, сынок! Будь здоров!

— Спасибо, — ответил счастливый Миша, взял папу за руку, и они прошли на аэродром.

Глава девятая

«ВИДИМОСТЬ—ХОРОШАЯ»

Не следует думать, что Миша никогда не видел самолётов! Конечно, видел. Видел во время парадов на Красной площади, когда они крыльями затмевают небо над Москвой, а гулом моторов заглушают всё: и медную музыку оркестров и весёлые песни демонстрантов.

Видел Миша самолёты и на празднике авиации в Тушине — давно, до войны.

Они проделывали самые замысловатые фигуры. То кинутся в штопор, то опишут мёртвую петлю, то покажут «бочку».

Они кувыркались и вились в небе, словно бабочки над лугом в погожий летний день.

А то вдруг посыплются из самолётов чёрные точки и понесутся к земле. Кажется, вот-вот упадут. Но нет — точки на лету превращаются в огромные диковинные цветы. Цветы медленно идут к земле, опадаьот, и вот они уже обернулись бойцами, которые бегут по полю и строятся в плотные, ровные шеренги.

Но одно дело — видеть самолёты издали, и совсем другое дело — видеть их вблизи, на аэродроме. И не только видеть, но и знать, что на одном из них ты сейчас полетишь.

Не мудрено, что Миша от волнения то и дело дёргал папу за руку:

— Папа, а где наш?.. Папа, а где наш?

На поле было много самолётов. Одни неподвижно стояли рядом на земле и чуть ли не касались друг друга своими большими, раз навсегда распростёртыми крыльями.

Другие шли по траве. Миша знал: это называется рулить.