Воевода (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Я понял тебя, госпожа, — произнес Игнат, немало загрузившись, после того, как Марфа закончила перечислять сколько и чего нужно ему изготовить для этих мануфактур.

Он уже привык к тому, что Андрей требовал от него большие партии максимально одинаковых вещей. Плотник не понимал, откуда у молодого воеводы такая страсть. Однако выполнял его капризы. Обычно тот заказывал либо древки для стрел, либо клееные копья, либо щиты, либо еще что-то. Но все технически простые вещи. Сейчас же потребовал станки… пусть и очень простые. Но такие, что как братья-близнецы. Один в один. Та еще задачка…

— Сделаешь?

— А куда деваться? — почесал затылок Игнат.

— Следом будут и другие заказы.

— Ох… — покачал он головой, тяжело вздохнув. — С этим бы справиться. Сама же видишь, госпожа, дело непростое. Да и другими делами я загружен изрядно.

— Смотри, — произнес новоиспеченная графиня и протянула плотнику листок бумаги.

— Что сие?

— Домик для пчел.

— Чего?! — ошалело переспросил плотник.

— Улей или домик для пчел. Мой супруг узнал, что в землях магометан люди не бегают за пчелами, да не разоряют их гнезда, подобно нашим бортникам. Они ставят им домики и подселяют туда семьи пчелиные. Те там и живут. Как гуси или козы.

— Ну… — протянул Игнат.

— Понятно ли тебе, что нарисовал мой супруг?

— Он все очень понятно нарисовал.

— Сделаешь?

— Боже! Когда? — с нескрываемой жалостью в голосе взмолился он. — Когда мне это делать? Госпожа, ты уверена, что мне нужно делать эту шалость?

— Почему же шалость? — выгнула бровь Марфа. — И да, я уверена…

На листке, что она протянула плотнику, был улей Прокоповича[1]. Самый первый примитивный рамочный улей, изобретенный в 1813 году. Он не требовал ничего сверхъестественного. Ни проволоки, ни печатных восковых заготовок сот, ничего. По сути этот улей представлял собой ящик с откидной крышкой и низкими, широкими деревянными рамками, на которых пчелы сами формировали соты. Ясное дело — не аккуратные и бесформенные, но вполне подходящие для модульного извлечения.

Никаких особенных сложностей такой улей для Игната и его людей не представлял. Да, изделие непростое, но грубоватое, и лишенное всяких тонких или точно подогнанных деталей. Вопрос был только в том, кто и когда его станет делать. А ведь Андрей хотел к весне иметь пару десятков таких ульев, обещая прислать в вотчину бортников для ловли пчелиных семей и присмотром за ними.

Людей не хватало.

Просто не хватало.

Ведь заказ на изготовление двуколок для сотенного обоза, колес, щитов, пик, заготовок для стрел и так далее никто с Игната не снимал.

— Не могу.

— Можешь.

— Мои люди и так не продыхая трудятся. От рассвета до заката. Света белого не видят.

— Но им ведь за это исправно платят. И кормят. И обогревают.

— Все так, госпожа. Но когда им делать новые вещи, если они и те, что господин заказал не успевают сделать? Я к тем дурням и присматривался потому. У меня просто некому работать.

— Хорошо, — чуть помедлив, ответила Марфа, — давай сделаем так. Ты сегодня все пересчитай и хорошенько подумай. А завтра приходи снова. И я укажу, что именно можно покамест не делать.

— А господин мне за это голову не оторвет?

— Не оторвет. Ибо дела с ульем и станками действительно очень важны. Да и мое сие распоряжение будет. Так что с тебя никакого спроса.

— Ну разве что так…

Игнат ушел. Илья пришел. И снова трудный разговор. А потом еще один человек, и еще, и еще. И все требовались люди, а точнее рабочие руки.

Поэтому, завершив тяжелую цепочку бесед, Марфа засела за ответное письмо супругу. В котором доносила ему важнейшие сведения о том, что он «охренел в корень», «потерял связь с реальностью» и то, что для любых работ требуются люди, их выполняющие. И было бы очень неплохо, если бы он такой из себя умный, вместе с грандиозными планами, присылал вместе со своими указаниями еще и тех, кто трудится станет над их исполнением.

Без мата и явного хамства, но очень едкое и язвительное письмо получилось. В первую очередь из-за того, что супруга точно и детально описывала в нем, сколько у нее людей, их распределение по подразделениям и нагрузку, которая ложится на их плечи.

Дописала.

И отправила незамедлительно с людьми мужа, которые по ее просьбе дожидались ответа. Впрочем, без сильной надежды на успех. Она прекрасно понимала демографическую обстановку в Туле и ситуацию на рынке труда.

Людей в Туле и так-то было небогато, а после 1552 года их вообще стало шаром покати. Слишком уж сильно порезвились татары. Потихоньку, конечно, шло восстановление демографии. Но именно что потихоньку. И найти две-три сотни человек, без которых не обойтись, было тупо не где. А это — минимум. Так-то, конечно, людей требовалось больше…

— Ну что ты переживаешь? — успокаивала ее жена кузнеца. — Супруг твой не дурак. За что ему тебя ругать?

— Государь с него спросит, ежели не справится.

— Разве?

— Он написал — дело Государство! — назидательно подняла Марфа указательный палец. — Если бы это не было важно, то он так бы не писал.

— Разве Государь не ведает, что у супруга твоего людей для таких дел нет? — удивилась женщина.

— Разве это заботы Государя? — горько усмехнулась Марфа.

Супруга кузнеца промолчала, но нахмурилась. Ей очень не понравился ответ. Так как ума хватило сообразить — если что-то пойдет не так — спросят с их благодетелей. А там и до них доберутся. Разгонят. А оно им надо? В кой-то веке живут сытно и спокойно, без излишних нервов и унижений. При делах, при деньгах и уважении. Терять все это ей не хотелось совершенно.

Ушла.

Марфа же проводила свою подружку улыбкой. Она специально нагнетала и утрировала ситуацию. Так, чтобы эта болтушка донесла окружающим — нужно стараться. Очень стараться. Ибо леность и нерадение сейчас может сломать им их маленький и уютный мирок. Не в таких словах, конечно, однако с подобной сутью.

***

Ивашка сын Настасьи, бобыль и безотцовщина, поеживаясь от свежего октябрьского ветерка, вылез на причал у вотчины тульского воеводы. Ему было от рождения лет пятнадцать, наверное, во всяком случае, он не знал это наверняка. Да чего уж там? Он даже до пятнадцати сосчитать не мог.

Но паренька это мало заботило и печалило.

Как известно — самые счастливые люди — это идиоты. Они просто не в курсе своих проблем. Оттого и настроение им ничто не портит. Однако в затылок им дышат те особи homo sapiens, которые отличаются минимальным уровнем образования и кругозора. Все познается в сравнении. Если ты всю жизнь сидишь в дерьме и голодаешь, и не знаешь, что можно иначе, то это тебя вряд ли удручает. Вот и Ивашка не грустил, хотя ел последний раз вчера, да и то — не обильно.

Паренек повел носом и с точностью определил место, откуда несло чем-то съедобным. Туда и направился. Как оказалось — к кухне, где готовили обед для обитателей вотчины.

— Ты еще кто такой? — спросил, не допуская Ивашку слишком близко, один из местных.

— Работник хоть куда, — приосанившись, заявил парень и предательски заурчал животом.

— Работник? — усмехнулся собеседник, оглядывая дохлого парня. — И что ты умеешь?

— Да все что скажут делать, то и умею, — ответил Ивашка и скосился в сторону больших котлов, откуда доносились удивительно приятные запахи.

— Что я скажу, то и сделаешь?

— Сделаю.

— Тогда иди отсюда по добру по здорову.

— А чего это?

— Кто ты такой — я не ведаю. А к котлам кого попало не пускают.

— Так мне бы работу какую. Я все могу. Все делать буду.

Собеседник смерил этого «бухенвальдского крепыша» сомневающимся взглядом. Немного подумал. Осмотрелся. И крикнул:

— Эй! Сидорка!

— Чаво? — отозвался проходивший мимо паренек. Невысокий, но коренастый и видно — отъевшийся.

— Подь сюды.

— Дело какое? А то с меня Игнат шкуру снимет, если увидит, что я тут лясы точу попусту.