Честное пионерское! - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чувствуешь? — спросила Надежда Сергеевна.
— Нет.
Заметил, что мой ответ погасил вспыхнувшую, было, в глазах женщины надежду.
Надя Иванова вздохнула.
— Ничего страшного, — сказала она. — Скоро чувствительность вернётся. Не переживай, сынок.
Закрыла книгу, положила её на тумбочку. Потёрла глаза, убрала со лба непослушный локон. Снова уловил её сходство с моей настоящей матерью (хотя не понял, в чём именно оно заключалось). Надя поправила на плече халат, нерешительно огляделась (будто не желала покидать палату, искала повод тут задержаться). Взглянула и на окно, где со стороны улицы суетился большой мотылёк — бился об оконное стекло, надеясь попасть в ярко освещённую палату. И я, и Иванова одарили его равнодушными взглядами — рыжий парень грозно показал насекомому кулак.
— Завтра продолжим чтение, — пообещала Надежда Сергеевна.
Она встала со стула, склонилась надо мной — поцеловала меня в лоб (снова уловил запах её духов).
Ответом ей стала моя улыбка (во всяком случае, я попытался улыбнуться) и печальный вздох конопатого парнишки.
* * *
— Ты чё, и правда, ничё не чувствуешь? — спросил у меня рыжий, когда Надежда Иванова ушла.
Он резво соскочил с кровати, подошёл к тумбочке, сграбастал книгу — принялся искать в ней картинки. Я наблюдал за тем, как парнишка безжалостно терзал страницы; вспоминал, с какой трепетной осторожностью переворачивала листы книги Надежда Сергеевна.
— Ничего, — сказал я.
Солгал: чувствовал желание «всыпать» конопатому «ремня».
Он захлопнул книгу, швырнул её на тумбу. Пробежался по моему телу взглядом — точно как тот мясник, что прикидывал в уме, как станет разделывать очередную тушу. Рыжий хитро прищурился и ущипнул меня за предплечье. Я увидел это, но не ощутил его прикосновение.
— А если так? — спросил парень.
Я не ответил ему, хотя собирался обучить конопатого «нехорошему» слову (если он ещё не слышал его в школе или дома). Но успел лишь глубоко вдохнуть. И тут же зажмурил глаза. Потому что едва не ослеп от яркой вспышки. Передо мной словно взорвался фейерверк.
И я услышал…
* * *
…собственное бормотание.
— С гро-мад-ным… громадным тру-дом Ко-ля… Коля до-ел клуб-нич-но-е… клубничное моро… мороженое, — зачитывал я с книжной страницы. — Не по-ду-май-те… не подумайте, что Ко…ля был сла-баком… сла…беньким.
Прервался — взял с тумбочки конфету. Взглянул на свои загорелые ноги, на смятую простыню под ними. Развернул фантик. Оценивающе осмотрел карамельку (заметил на той трещину), пальцем сковырнул прилипший к конфете волосок. Подбросил конфету вверх, поймал её открытым ртом. Горделиво взглянул на мальчишку, что неподвижно лежал на кровати около противоположной от меня стены. Тот не пошевелился, но я увидел, что он заметил мои старания. Я радостно ухмыльнулся, обтёр вспотевшие ладони о живот. Опустил взгляд в книгу — нашёл место в тексте, на котором прервал чтение.
— В о-быч-ных у-сло-ви-ях… условиях, — продолжил я, — он от-лич-но… отлично мог бы съесть и де-сять пор-ций… порций…
Потёр пальцем кончик носа. Острый ноготь поцарапал кожу. Но зуд не исчез. Напротив — он перебрался внутрь носа, будто туда забралась мошка и щекотала мне в ноздрях своими тонкими ножками. Я засунул в ноздрю палец, потёр носовой хрящ. Приподнял лицо — приготовился чихнуть. Языком задвинул карамельку за зубы (чтобы ненароком её не выплюнуть) — та прилипла изнутри к щеке. Прижал к страницам ладонь (книга скрипнула под тяжестью моей руки). Резко вдохнул. Чих получился громким и звонким — мне почудилось, что от него звякнули оконные стёкла. Я усмехнулся. И снова вдох…
Карамелька не удержалась за зубами — нырнула мне в горло. Я замер от неожиданности, поперхнулся. Но потом снова чихнул (не так эффектно, как в первый раз). Оросил слюной и ноги, и простыню. Прижал к губам ладонь. Конфета не выскочила наружу (хотя я готовился её поймать: боялся выронить карамельку на пол). Застряла в трахее. Кашлянул. Выдохнуть не сумел: напора воздуха из лёгких не хватило, чтобы сдвинуть преграду. Попробовал вдохнуть — тоже не смог. Ударил кулаком себя в грудь. И ещё раз — получилось больно. Резко согнулся, чтобы срыгнуть карамельку на кровать.
Но конфета не двинулась с места. Будто пробка она перекрыла путь воздуху, заставила меня беззвучно разевать рот в тщетных попытках восстановить дыхание. Я резко отшвырнул книгу (та взлетела вверх, зашелестела страницами — в ней будто заработал мотор), соскочил на пол. Правая нога вступила в тапок. А левая промахнулась (ударилась о линолеум — звук от удара получился мерзкий, похожий на чавканье). Я долбанул рукой по кровати: пытался зашуметь, позвать на помощь. Но громким звук от удара не получился — зато он усилил мою панику. Я шагнул к выходу из палаты, но запутался в ногах, повалился на пол.
Из глаз хлынули слёзы — от обиды и страха. Локти и колени громыхнули знатно. Я почувствовал боль, но не обратил на неё внимания. Потому что стучал себя в грудь, царапал шею ногтями. Судорожно выгибался: пытался вдохнуть — не получалось. Не смог и закричать. Долбил по полу коленками, пробираясь на четвереньках к выходу. Вот только сквозь слёзы не разбирал, куда ползу. Врезался плечом в стену. Вздрогнул всем телом. Закружилась голова. Волны паники холодом прокатились по коже — покрыли мурашками руки. Я заскрипел зубами — не понимал, что делать. На лбу проступила испарина. В глазах потемнело…
* * *
— …Припадочный, слышишь меня?!
Я приподнял веки. Едва разлепил их: глаза наполняли слёзы. Сквозь влажную пелену увидел конопатые скулы и нос соседа по палате. Не сразу его узнал. Потому что мысленно всё ещё пребывал на полу. Вдохнул зловоние из его рта… Отметил, что дышу свободно. Конфету в трахее не чувствовал. Да и головокружение исчезло. А вот холодок по телу всё ещё прокатывался. Едва ощутимый.
Но я его точно чувствовал. Это было новое для моего сна ощущение. Оно затмило воспоминания о карамельке. Потому что я понял, что не читал по слогам книгу, и не валялся по полу, силясь вдохнуть воздух. То был очередной «сон во сне».
Рыжий парень неуверенно улыбнулся.
— Наконец-то! — сказал он. — Очнулся.
