Стена памяти (сборник) - Энтони Дорр

Еще он знает, что Альма не особенно добра к прислуге в лице Феко. Знает, что у Феко есть маленький сын по имени Темба, которому муж Альмы оплатил операцию в глазной клинике, – операция потребовалась ребенку сразу после рождения; Альма же, прослышав об этом, очень разозлилась.

На картридже 5015 семилетняя Альма требует, чтобы няня передала ей бутылку кока-колы, которую та только что откупорила. Няня колеблется, кривится, и тогда Альма грозит ей увольнением. Няня отдает бутылку. Через миг появляется мать Альмы, яростно хватает ее и утаскивает в спальню. «Никогда, никогда не пей из той посуды, к которой прикасались губами чернокожие слуги!» – кричит мать Альмы. Ее лицо искажено, сверкают мелкие зубы. Луво чувствует, как у него внутри все переворачивается.

На картридже 9136 семидесятилетняя Альма на поминках по мужу. Несколько десятков белых людей толкутся под люстрой, уписывая жареные половинки абрикосов.{12} Слуга Альмы коротышка Феко, как всегда аккуратный, в белой рубашке с черным галстуком, осторожно между ними пробирается. С ним карапуз в очках; ребенок, как лиана, обвился вокруг левой ноги отца. Феко дарит Альме банку меда с единственной голубой лентой, повязанной вокруг горлышка.{13} «Мне тоже очень, очень грустно», – говорит он, и вид у него при этом соответствующий. Альма поднимает банку. Мед сразу ловит и переизлучает из себя свет люстры. «А ты зачем пришел? Тебе не обязательно», – говорит Альма и ставит банку на стол.

В носу Луво стоит до тошнотворности густой парфюмерный запах, которым пропитан похоронный зал, он видит беспокойство в глазах Феко, кружением собственной головы чувствует, как уходит земля из-под ног у Альмы. Потом его вдруг что-то выдергивает из этой сцены, как будто за невидимую веревку, и он становится снова самим собой; сидит на краешке кровати у Альмы в гостевой спальне, его слегка потряхивает, и ноющая боль, мало-помалу замирая, пронизывает челюсть.

Вскоре начинает чувствоваться близость рассвета. Дождь кончился. Рядом появляется Роджер, стоит, выдыхая сигаретный дым в открытое окно и глядя вниз на двор.

– Ну, что-нибудь есть?

Луво качает головой. В мозгу ощущение тяжести и распирания, чуть не до взрыва. Срок жизни у соглядатая воспоминаний, как слышал Луво, от одного до двух лет. Инфекции, приступы падучей, риск инсульта. По нескольку дней после таких разысканий он чувствует, как вживленные в мозг электроды оплетаются кровеносными сосудами, как напрягаются и лопаются нейроны в попытках преодолеть препятствие.

У Роджера лицо серое, больное. Трясущейся рукой он пробегает по нагрудным карманам рубашки.

– Такого, что было бы связано с пустыней, ничего нет? С мужем, с «лендкрузером»? Ты уверен?

Луво снова трясет головой. Спрашивает:

– Она спит?

– В кои-то веки.

Друг за другом они идут вниз по лестнице. Воспоминания понемногу выходят из мыслей Луво, напоследок снова оживая: вот Альма шестилетняя девочка, за столом обедают, белая скатерть, взрослые смеются, слуги в белых рубашках, неслышно ступая, вносят блюда. Вот Альма насаживает тельце червяка на крючок с зазубриной, собирается удить рыбу. Залитое багрянцем кладбище, костлявые пальцы Альминой матери крепко сжимают баранку руля. Какие-то бульдозеры, взрыкивающие автобусы и дыры в тюремных заборах, ограждающих пригород для белых, где она выросла. Вот она покупает самогон (здесь он называется «белая молния») у каких-то негритят народности коса, которые ее в два раза младше.

К моменту, когда они спускаются в гостиную, Луво близок к обмороку. Два кресла, торшер, стеклянная дверь веранды и массивные напольные часы с резными завитушками, медным маятником и тяжелыми, красного дерева, ножищами – в полумраке все это будто пульсирует. Голова болит все сильнее, невыносимо; весь мир вокруг словно объят оранжевым пламенем. Сердце каждым биением посылает в мозг удар, который отражается от стенок черепа. Каждый миг ждешь, что поле зрения то ли вспыхнет, то ли вообще почернеет.

Роджер сам надевает на мальчишку его шерстяную шапку, подхватывает длинной рукой под мышки и помогает Луво выйти из дверей дома, как раз когда в небе над Столовой горой появляются первые проблески.

Вторник, утро

Феко появляется в доме сразу после рассвета и удивляется, почуяв в воздухе легкий табачный душок. В холодильнике тоже странно: на три яйца стало меньше. С минуту он стоит, ломает голову. Больше вроде бы ничего не повреждено, не нарушено. Хозяйка без задних ног дрыхнет.

Сегодня должны прийти из агентства по недвижимости. Феко пылесосит, моет на веранде стекла и натирает все горизонтальные поверхности, пока они не становятся похожими на зеркало полуметровой толщины. Чистейший белый свет, промытый ночным дождиком, льется в окна. Океан отливает расплавленным оловом.

В десять Феко выпивает на кухне чашку кофе. На ручке духовки два свежайших аккуратно сложенных белых полотенца. Полы вымыты, посудомоечная раковина пуста, напольные часы заведены. Всё на местах.

Мысли о том, что можно бы что-нибудь и украсть, у Феко возникали. Вынести, например, кухонный телевизор, какие-нибудь книги Гарольда, музыкальный центр Альмы. Какие-нибудь драгоценности. Шубы. Или вот в гараже стоят два одинаковых изумрудно-зеленых велосипеда, – сколько раз Альма на своем прокатилась? Один-единственный? Кто вообще знает, что у нее там эти велосипеды есть? Феко ничего не стоит прямо сейчас вызвать такси, загрузить туда чемоданы, отвезти в Кайеличе, и к вечеру можно превратить в деньги сотни всяких вещей, о которых Альма даже и не знает, что они у нее валяются.

Кто хватится? Вот уж не бухгалтер. И не Альма. Только Феко. Только Господь Бог.

В половине одиннадцатого Альма просыпается совершенно обалдевшая, не в себе. Феко ее одевает, ведет к столу завтракать. Она сидит в своем кресле, к чаю не притрагивается, руки дрожат, пряди волос парика свешиваются на глаза.

– А ведь я тут бывала, – бормочет Альма. – Только вот когда?

– Вы чай-то будете пить, миссис Альма?

Альма бросает на него удивленный взгляд.

На втором этаже ветер листает стену памяти. Машина агента по недвижимости подъезжает к дому точно в срок, в 11:00.

Музей Южной Африки

{14}

Просыпается Луво под вечер в однокомнатной квартирке Роджера на Кейп-Флэтс{15}. Рядом с кроватью стол и два стула. Тумба, где кастрюли и сковородки, на ней керосинка, полочка с книгами. Мало чем лучше тюремной камеры. Из единственного окна виден разве что нижний угол рекламного щита, до которого метров шесть. На щите белая женщина в еще более белом бикини лежит на пляже с бутылкой индийского пива «Краун бир» в руке. С того места, где лежит Луво, видны ее ноги ниже колен, ноги скрещены в щиколотках, на бледных босых подошвах налипшие песчинки.

Стены и потолок нисколько не изолируют от шума, а шум в тауншипах на Кейп-Флэтс стоит неумолчный: смех, детские крики, перебранка, секс, вой вентиляторов и грохот электроинструмента. Шесть или семь раз за тот месяц, что Луво здесь ночует, он слышал хлесткий треск перестрелки. Коридоры – настоящий проходной двор, у дверей квартиры можно встретить кого угодно, от дамочек с наманикюренными ногтями и в кокетливых ожерельях до темных личностей, которые каждый вечер прямо сквозь дверь нашептывают: «Мандракс{16}, мандракс…»

Роджера дома нет. Возможно, следит за Альмой. Луво садится за стол, принимается есть соленые крекеры из пачки, заодно читая одну из книжек Роджера. Это роман о приключениях каких-то людей в Арктике. У них кончается провизия, они охотятся на тюленей, лед все тоньше, вот-вот кто-то из них провалится в ледяную воду.

Проходит полчаса, час, Роджера все нет. Луво берет из ящика стола две монеты, потом намывает над раковиной лицо и руки, со всех сторон протирает мокрым бумажным полотенцем кроссовки. Напяливает на свои разъемы в голове вязаную шапку и уезжает на автобусе в «Компаниз гарден».

К четырем часам дня он у Музея Южной Африки; не обращая внимания на подозрительные взгляды двух охранников, заходит, идет в зал палеонтологии. В витринах под стеклом здесь выставлены сотни окаменелостей, их свозят сюда со всего континента: это моллюски и черви, головоногие наутилусы, древние папоротники, трилобиты и комары, застывшие в янтаре. По соседству располагаются образцы минералов: отдельные желто-зеленые кристаллы и целые сверкающие друзы из кристаллов кварца; шеелит{17}, вульфенит{18}…

Плавающие в стекле отражения вызывают такое чувство, будто в полутьме перед Луво над экспонатами проносятся записки и картриджи, пришпиленные к стене у бабки Альмы. Кости, зубы, отпечатки лап, целые рыбины, изогнутые ребра древних рептилий… Подглядывая воспоминания Альмы, Луво наблюдал, как Гарольд возвращается из поездки по горам и пустыням Кару, как в нем кипит воодушевление, когда этот немолодой крупный мужчина взахлеб рассказывает о том, где залегают диабазы, где алевритовые песчаники, как с ними соотносятся костеносные слои и насколько трудно было туда добраться. Потом идет в гараж и, поковырявшись в камнях зубильцем, показывает Альме целые скелеты амфибий, окаменелую стрекозу, застывшую в известняке, и крошечные отверстия в затвердевшей грязи, когда-то проделанные червями. Сдвинув на лоб очки, защищающие глаза от осколков, он врывается на кухню, возбужденный, красный, пахнущий пылью, жарой и камнем, даже и тут не расставаясь с любимым посохом – и где он только раздобыл его? А посох был черного дерева, огромный, длиной почти в его рост, отделанный красным бисером по рукоятке и с набалдашником в виде резной фигурки слона.